4 минуты с театром - 1999-10-08

Михаил Левитин помешан на чувстве ритма, как Сирано де Бержерак. Как профессиональный математик, он помешан на внешней красоте формулы - красиво, значит правильно, и икс обязательно будет найден, некрасиво - сколько не мучайся, все равно в конце получишь фигню. Как литератор, он помешан на врожденной грамотности и знаки препинания будет переставлять до полного их уничтожения. Как музыкант, помешан на чистоте звука и тщательно выверенной импровизации. литературный материал для него - всего лишь материал и только. Поэтому он так любит браться за недописанные пьесы, разрозненные черновики и непричесанные мысли. Лев Толстой с его нравоучительным занудством оказался как нельзя кстати со своими сбивчивыми монологами и мелодраматичными страданиями изнеженных женщин и праздных мужчин. А тут еще цыгане, да невечерняя... Ничего этого нет. Всю эту меланхолическую дребедень Левитин уничтожил. положив рваный толстовский текст на вполне конкретную, ритмически завершенную музыку Астора Пьяццолы, превратив тяжеловесную многословную пьесу в надрывное мучительное танго, под звуки которого одно удовольствие покинуть этот мир. Но, Боже мой, как хочется стреляться Среди Березок Средней Полосы!.. Федя Протасов в исполнении Юрия Беляева - абсолютный мастер из непоставленного булгаковского романа, мечущийся в поисках гармонии и покоя, задевая и опрокидывая находящиеся рядом с ним предметы в виде людей и их претензий. Он один - живой и настоящий, потому бессознательные его движения и принимают вид отважных поступков - и их маеты рождается мировоззрение, из жалобной надломленности - характер, способный если не перевернуть мир, то хотя бы взглянуть ему в глаза, что удается немногим, а если удается - то взгляд оказывается смертельным как у медузы Горгоны, что, собственно, и произошло с Федей Протасовым. Кукольный дом, выстроенный на сцене Эрмитажа Давидом Боровским, Левитин населил такими же кукольными персонажами с повадками марионеток и голосами цирковых лилипутов - они не жмут вашу руку, они трясут ее и улыбаются резиновыми ртами, клекочут как тирольца на охоте, заманивая на мушку очередного вальдшнепа. В этом трагическом безумии распятая на бразильском ковре Маша - конечно, не последнее спасение, а, скорее - последнее искушение, в которое Федя почти поверил - но вовремя был остановлен взбесившимся цыганским балаганом, легко и громогласно превратившим истину в бутафорию. Что за ми! Здесь невозможно - ничего всерьез! Зачем они смеются надо мною, зачем льют мне на голову холодную воду! В этом спектакле вдохновенно сотрудничают Толстой, Достоевский, Чехов и Гоголь, которые при ближайшем рассмотрении оказались те еще, обернутые в хармсовские шарфы нет-нет, да и проглядывают сквозь разверзшиеся двери судебных коридоров и человеческих страданий. Послевкусие бесподобно - ночная Москва, огни парижской Жизни, решетка осеннего сада и в голове - музыка Пьяццолы, пьянящая и легкомысленная как стихи Мандельштама - мы смерти ждем как радостного волка.