4 минуты с театром - 2000-11-04

Глухим басом усталого мудреца с обязательной усмешкой в глубине разноцветных глаз и с непослушной прямой темной челкой, спадающей на упрямый лоб, глухим обаятельным басом он общается с миром низких потолков и душных световых занавесов, с миром издерганного города, с миром ревущих очередей и чернильных номерков на потных ладонях. Он опирается на толстую трость, глубоко вдавливаясь в огромное темное кресло, смотрит исподлобья и медленно роняет классические слова, ставшие неотъемлемой частью воздуха, которым мы дышим, воздуха, спертого и влажного от дымящихся в нем удивлений и потрясений. Мы были в восхищении, мы смотрели "Мастера и Маргариту" на Таганке. Нам повезло - мы это увидели. Воланд - та роль, которая подарила Вениамину Смехову вторую жизнь. Он живет ею до сих пор, живет в лучах ее воспоминаний и открытий. От спектакля осталась легенда, как, впрочем, и о самом театре, о его главном режиссере и его главных актерах. Остались в памяти предков и размашистый маятник часов, и хор плакальщиц, и собака, и кресло Понтия Пилата, и обнаженная спина Маргариты, и кудрявый Дыховичный в надтреснутом пенсне, и жующий белую мышку Бегемот, и идеальная фигура Геллы в черном раздельном купальнике, и безумный вальс, и летящие контрамарки, и кружевные панталоны доверчивых девиц, и властный голос Семплиярова(?) откуда-то с колосников - все в прошлом. Смехов на Таганке - это и Трифоновская густая проза, и шерстяной Клавдий с роскошной шевелюрой, в которую с таким наслаждением впивались женские руки, и многое другое, что являлось частью таганского мифологизированного братства, отличного от братства, например, "Современника" с его непременным уставом и лукавым демократизмом. Таганка - это режим абсолютной монархии, где путь от авансцены до расписных стен главного кабинета мог преодолеть не каждый. Смехов на Таганке - это и барон в попытке Анатолия Эфроса оседлать строптивую любимовскую труппу, барон, ерничащай и плутоватый. Бунтарь с оглядкой, смесь Турбина с Беликовым. Он мерил огромными шагами пустую новую сцену, и всем мешал, специально, упрямо, как истеричный ребенок. В отчаянье и ушел из театра в другую жизнь, оказавшейся куда короче предыдущей. Ушел в "Современник", вместе с Филатовым и Шаповаловым. Тот период не любят вспоминать все трое. Именно тогда появилось в журнале "Театр" смеховское эссе "Скрипка мастера" - эссе, наделавшее много шума в интеллигентских кругах. Вообще в те поры он больше ощущал себя писателем, о чем напомнил в странном спектакле "Современника" под названием "Дилетант". Смехов после Таганки - это вольный стрелок, достигший, по его мнению, абсолютных высот в мастерстве писателя, артиста, режиссера, чтеца, драматурга, телеведущего и гражданина мира. Он не принадлежит никому, ни на кого не молится и не от кого не зависит. Выглядит хорошо. Много думает, много читает. Иногда посещает родину, и каждый свой приезд смотрит на разложившийся город исподлобья и знакомым, глухим басом задает один и тот же вопрос: "А скажи-ка мне, любезный Фагот, как, по-твоему, ведь московское народонаселение значительно изменилось?"