Николай Коляда - Дифирамб - 2018-01-28
К. Ларина
―
Добрый день, мы начинаем программу «Дифирамб». У микрофона Ксения Ларина. А в гостях у нас, в московской студии «Эха Москвы», выдающийся режиссер, драматург, писатель и человек, планета Коляда — Николай Коляда. Здравствуйте, Николай Владимирович.
Н. Коляда
―
Ну зачем ты такие слова говоришь, Ксения? Ну нехорошо!
К. Ларина
―
Ну, тебе же не хватает любви, я знаю.
Н. Коляда
―
Да хватает мне любви.
К. Ларина
―
Я читаю твой Facebook и знаю, что иногда бывают минуты, когда тебе нужно, чтобы тебе сказали: «Я люблю тебя, Коля». Так вот, эта минута настала. Коля, я люблю тебя!
Н. Коляда
―
Вот знаешь… Спасибо, дорогая. Я тебя тоже очень люблю. Я тебе должен сказать следующее: что вот сейчас я сидел в гостевой комнате у вас на «Эхе Москвы» и смотрю фотографии Лиечки Ахеджаковой. И там написано: «Ксюшенька, как хорошо, что ты есть, — ну, я не помню точно, и я сфотографировал, — что ты есть на белом свете», — ну и какие-то слова моей любимой и замечательной артистке, адресованные тебе. Мы с тобой обменялись комплиментами.Но знаешь, вот по поводу того, чтобы мне говорили или не говорили какие-то комплиментарные слова. Их все время, конечно, ждешь, но всякий раз думаешь: «Ну скажите мне что-нибудь. Ну пожалуйста! Ну скажите, что я молодец». Но вот 4 декабря, месяц назад, на своем 60-летии, когда пришло огромное количество моих учеников-драматургов, огромное количество учеников-актеров, когда пришли разные люди, которым, оказывается… Кому-то я сказал просто: «Да пошел ты к черту! Глупости делаешь», — а у него жизнь поменялась. Кому-то я сказал: «Какой молодец!» — просто мимоходом, я даже не помню этого. И это огромное количество людей на моем 60-летии. У меня много было дней рождений, много меня хвалили, но тут я вдруг так сел и начал оглядываться налево, направо, туда, сюда, на все эти лица, на все эти любящие глаза. И понятное дело, что я плакал от всего.
Но потом, ты знаешь, я вдруг подумал: не надо меня хвалить. Вот что я понял самое главное: что я не боюсь смерти. Всегда, всю жизнь я писал во всех пьесах: «Ой, смерть! Она ходит по дворам». А тут вдруг я подумал: «Да не будет ее! Это немыслимо! Это невозможно!» Вот посмотри, сколько любящих людей, которые будут тебя помнить вечно, наверное, и будут вокруг, я не знаю, твоей могилы хороводы водить или, я не знаю, помнить и любить тебя. И оказывается… Я же забываю. Знаешь, как все время? «Не оглядывайся, не оглядывайся! Вперед, вперед!» Я же забываю все. А так оглянулся что-то назад, посмотрел: «Боже мой! — я себя сейчас похвалю. — Как я много сделал». Нет, правда, Ксения.
К. Ларина
―
Нет, то, что ты много сделал — это уже как бы факт исторический, поэтому не зря я сказала пафосное слово «планета Коляда». На самом деле — да. Потому что если перечислять, даже для людей, которые не очень понимают, что такое «Коляда-Театр»… «Коляда-Театр» — это только часть огромного синдиката под названием «Коляда», поскольку есть и фестиваль «Коляда-Plays», международный театральный фестиваль, есть Центр современной драматургии, есть Конкурс молодых драматургов «Евразия». Был главный редактор еще и журнала «Урал». Сколько лет-то? Чуть ли не 20 лет.
Н. Коляда
―
Еще доцент кафедры.
К. Ларина
―
Доцент кафедры, учитель, гуру! Сейчас в Москве открывается… ну, я во всяком случае присутствовала на открытии еще одного проекты Коляды, «Коляды-Театра» — это «Театр новых пьес», московский филиал. Поэтому что тут говорить? Труппа блестящая! Аристов знают…
Н. Коляда
―
Еще вышло 12 томов собраний сочинений у меня.
К. Ларина
―
12 томов книг.
Н. Коляда
―
В общем-то, да, кое-что сделал в жизни.
К. Ларина
―
А ты говоришь… Это много, это много. И как-то ты не производишь впечатления человека, который торопится, чтобы сделать быстрее, взахлеб, скорее. Нет, ты достаточно такой… любишь так посидеть в тенечке, да?
Н. Коляда
―
Ну да.
К. Ларина
―
Посмотреть, немножко посмотреть, понаблюдать со стороны за процессом. Но при этом как-то само все получается.
Н. Коляда
―
Оно как-то само крутится.
К. Ларина
―
Значит, это что?
Н. Коляда
―
Не знаю, не знаю.
К. Ларина
―
Крутится, потому что это божий дар. И не будем это скрывать.
Н. Коляда
―
Черт его знает. Нет, это не божий дар. Понимаешь, я просто… я умею пенделя дать под зад людям, вот когда расслабятся. Вот «Театр новых пьес» — их 38 человек. Я набрал артистов здесь, в Москве. Было 300 человек на кастинге, прошло 38 человек в этот «Театр новых пьес», которых я выбрал. Один из Ярославля, другой из Воронежа, третий из Екатеринбурга. Один работал в Театре Моссовета, другой — в Театре Вахтангова. У всех разные школы, у всех разное все. И вот их надо как-то соединить, объединить на эти проекты, которые мы тут начали делать. Я смотрю — ничего не получается.Я пошел (извините за выражение) матом на одного, на второго, на третьего, потому что все-то учились одному — все учились работать в театре, любить театр, я не знаю, отдавать всю жизнь, все сердце. Не воображать же на сцене, а все сердце отдавать театру. Не зарабатывать там деньги, а вот… Я матом, матом и пенделя под зад одному, второму, третьему! Они вдруг встряхнулись. Знаешь, как будто черепашья вот эта шкура или что там, я не знаю, чешуя какая-то упала — и вдруг стали живые-живые.
И вот у нас была читка трех пьес три дня назад, ночью. Два с половиной часа они читали, 200 человек сидело в зрительном зале в центре «На Страстном». Никто не вышел! Все сидели, вот так раскрыв рот, и смотрели на этих артистов. Я просто был счастлив, понимаешь, потому что все потом говорили в фойе: «А где он нашел этих артистов таких замечательных?» А я их нигде не нашел. Я их просто встряхнул и сказал: «Вы что? Вы что такие? Засмурели и вообще инеем покрылись. Давайте вспомните, чему вас учили».
Ну, что они тут в Москве? Естественно, свадьбы, похороны, корпоративы — всю эту чушь они вели-вели. А это же все… Как говорят: «Если долго смотреть в пропасть, она отразится в тебе». Вот она и отражается потихонечку. Вот меня очень обрадовала реакция публики на этих молодых актеров. Просто супер было, замечательно!
К. Ларина
―
Об этом моменте стоит напомнить. Николай Коляда тоже начинал как драматический артист, а не сразу был писателем и драматургом. И в то время, когда ты был артистом молодым после Свердловского театрального училища, не было ни корпоративов, ни свадеб, ни похорон, ни сериалов — ничего этого не было.
Н. Коляда
―
Но была агитбригада, которой…
К. Ларина
―
А, агитбригада?
Н. Коляда
―
Я руководил агитбригадой. Агитбригада называлась «Мастерок» в ДК Горького. А ДК Горького принадлежал домостроительному комбинату, которым руководил товарищ Ельцин, первый президент России. Он часто приходил в этот ДК Горького. А мы с этой агитбригадой «Мастерок» ездили по стройплощадкам. У нас были такие кубы, на них было написано: «М А С Т Е Р О К». И мы так выходили: «Перед вами агитбригада «Мастерок»!» — и переворачивали эти кубы. Один раз забыли букву «С», и получилось: агитбригада «М А Т Е Р О К». Так что я…
К. Ларина
―
А что вы играли там? Теннесси Уильямса, что ли?
Н. Коляда
―
Какого Теннесси Уильямса?! Я не знаю, на рабочую тему: один нерадивый рабочий, а другой радивый. Понимаешь? Ну, какую-то чушь. Но это надо было в советское время делать. Мне платили за это 60 рублей. Я работал в театре и еще работал руководителем агитбригады. И что? Нормально было. По-моему, весело было.
К. Ларина
―
Ну вот видишь. А у этих сегодня свадьбы, похороны, корпоративы. Надо же работать как-то все-таки. Если ты артист — давай крутись. Что тут делать? Я понимаю прекрасно, что развращает всякая дрянь, типа каких-нибудь мыльных опер, но все равно.
Н. Коляда
―
Ой, не говори…
К. Ларина
―
Возвращаюсь к твоим артистам. Это же чудо, что они творят. И я так понимаю, что благодаря прежде всего и тебе. То, что они умеют делать, то, что они демонстрируют в кадре, когда их снимают в кино (к сожалению, очень редко) — это какой-то восторг. Я помню свои первые вообще потрясения — по-моему, в фильме у Алексея Федорченко, где я впервые увидела твоих артистов.
Н. Коляда
―
Да-да-да.
К. Ларина
―
Замечательно! Потом, конечно же, Василина Маковцева, которая произвела фурор уже международный, фильм Сергея Лозницы.
Н. Коляда
―
Это было здорово.
К. Ларина
―
Но там, кстати, не только она. Там много ребят тоже твоих.
Н. Коляда
―
И я в том числе.
Н.Коляда: Агитбригада называлась «Мастерок».
Один раз забыли букву «С», и получилось: агитбригада «М А Т Е Р О К»
К. Ларина
―
Ты вообще к этому спокойно относишься? И ты, старый такой человек, старый абориген…
Н. Коляда
―
Старый бомж, который матерится, моет бутылки и матерится на всю советскую власть.
К. Ларина
―
Ты на них не ругаешься, когда они идут в кино сниматься? Как ты к этому относишься?
Н. Коляда
―
Да ты что? Я только радуюсь. Нет, ну что ты? Ну, это для москвичей, может быть… Хотя тоже, наверное, и для москвичей тоже попасть в эту обойму киношных артистов не так уж просто, наверное. А для провинциальных артистов… Ну уж извини, если звонит Лозница и говорит: «Коля, отпусти, пожалуйста, Василину на месяц». — «Да забери ты ее, ради бога, на три месяца! Мы сделаем репертуар, подстроимся». Или Олег Ягодин снимался в фильме «Орлеан». «Да заберите его, ради бога, ради Христа!»Сейчас они все снимаются. И Василина снялась в каком-то фильме, и Олег. Я подстраиваю репертуар. Я знаю, во-первых, что это какие-то денежки. А во-вторых, они артисты. Ну, ты же понимаешь, им надо, это их профессия. Вот им надо, чтобы на них пялились, обязательно чтобы их показывали где-то, чтобы на них смотрели. Ну, понимаешь, в случае с Лозницей в фильме «Кроткая» десять моих актеров снималось. Просто у меня мед был на душе!
Мы снимали фильм в Даугавпилсе. Я приезжаю. Лозница смотрит на меня (великий режиссер, вообще-то), смотрит на меня такими раскрытыми глазами и говорит: «Николай, какие у вас артисты, боже мой!» Скажем, огромная сцена в тюрьме, где Светка Колесова, моя артистка, играет охранницу какую-то. Огромная, минут на семь или восемь, снято одной камерой, но без склейки. И он говорит: «Она эту сцену сделала, сложнейшую сцену, с одного дубля». А Светка мне говорит: «Лозница был такой довольный, такой довольный! Я текст выучила. Ну, вы же нас бьете всегда, Николай Владимирович, требуете, чтобы мы с выученным текстом приходили. Я текст выучила, пришла. Я ему сбацала все это и говорю: «А что, второго дубля не будет?» А он говорит: «Не надо второго дубля! Все снято с одного раза».
И меня, конечно, это невероятно радует, потому что я их действительно воспитал, наверное, — воспитал и дисциплине, и тому, что: «Выучи текст, подготовь, придумай роль. Не жди от режиссера, что тебе, я не знаю, рот будут открывать, глаза будут открывать, поворачивать или помогать тебе, прикрывать, я не знаю, какой-то машинерией, музыкой, светом или еще чем-то. Ты — артист».
У меня же в театре как? У меня два стола так стоят. Повернули — на следующий спектакль. Два стола вот так стоят. Все. И актерам я всегда говорю: «У нас нет машинерии, у нас нет костюмов, у нас нет декораций. У нас нет ничего. У нас есть только одно — Его Величество Артист. Выйдите на сцену и вот эту дурацкую и идиотскую схему режиссера запомните кровью! Если вы ее запомните и не будете каждый вечер играть на сто процентов, то все это будет чушь и бред. Это будет режиссура и режиссура… И это все будет. По-настоящему. Если не получается — остановись и начинай играть подробно. Посмотри в глаза партнеру, посмотри сюда».
Как бы я их заставляю, заставляю, заставляю каждый вечер играть на сто процентов. Конечно, это очень тяжело, но без этого… А как иначе? А чем я удивлять буду? У меня сцена крошечная, как эта студия, в которой мы сидим, наверное. Ну, чуть побольше, может быть. А на ней мы играем «Бориса Годунова», скажем, а там 40 человек ходит. И нельзя, чтобы ни один наступил другому на ногу, нельзя ни в коем случае. Они там ходят с вилами, с топорами. Нельзя, чтобы никто не выткнул другому глаз при этом. Потому что крошечная сцена. Но они должны как бы находиться в такой невероятной какой-то готовности, не в расслабухе: «Мы артисты, наше место в буфете». Нет! «Мы артисты, — я не знаю, — мы проводники Бога».
Слушай, вчера шел спектакль «Трамвай «Желание», Василина Маковцева играла Бланш Дюбуа. Я стоял за кулисами. Девять лет идет спектакль. Они играют с Ягодиным ну просто гениально! Слушай, ну слов нет! Он играет Стэнли Ковальского, этого подлеца, и она — эту хрупкую несчастную бедную. И какие были овации после спектакля! А она стоит, она скромная, и ей неловко, что ей цветы дарят и аплодисменты. Она стоит и чуть не плачет. И я вижу… Ну, она очень скромный человек. Хотя когда она поехала в Канны на фестиваль…
К. Ларина
―
Она была там невероятно хороша в белом брючном костюме. Роскошная, роскошная!
Н. Коляда
―
Слушай, не просто хороша, а просто вот она стояла так, облокотившись на какой-то парапет, и смотрела как бы на всех: «Да пошли вы все в пим дырявый!» Вот как бы так. Я потом говорю: «Василина, ты что такая наглая там была? Ты что так выглядела-то?» Она говорит: «Николай Владимирович, я от страха это! Я так перепугалась! 300 фотографов, все меня фотографируют! Я от страха вдруг взяла и на себя образ такой невозмутимой артистки голливудской…» Ну, она там просто роскошно выглядела! Ну, просто все эти американские затянутые артистки в ботоксе — они в кустах лежали, по-моему, потому что Василина была лучшая.
К. Ларина
―
Я, кстати, тоже хочу подтвердить. Когда фильм «Орлеан» выходил, участвовал в Московском международном фестивале, приехал Олег сюда, естественно, как исполнитель одной из главных ролей, Олег Ягодин. И я с ним была на пресс-показе, как раз он тоже там был. И я просто поразилась — до чего скромный человек! Играет просто потрясающе, от него глаз не оторвать. Как ты сам про него говоришь и знаешь, никогда не сдерживаешь своих чувств и восторгов, когда артист играет хорошо.
Н. Коляда
―
Он гениальный артист, да.
К. Ларина
―
Но не только сцена его любит, но его и камеры любят. Обрати на это внимание.
Н. Коляда
―
Да.
К. Ларина
―
Я помню, в каком-то эпизоде он появился первый раз — в фильме «Мишень», по-моему, у Зельдовича. Там вообще была без слов роль, там несколько секунд в кадре — и глаз не оторвать. И это, конечно, удивительный талант.Коля, а вот когда театр создавался… Тут стоит сказать в скобочках нашим слушателям, напомнить, что «Коляда-Театр» — это негосударственный театр.
Н. Коляда
―
Частный.
К. Ларина
―
Это театр частный по сути, да?
Н. Коляда
―
Да.
К. Ларина
―
Значит, можно 16 лет жить в полном успехе, с каким-то невероятным количеством спектаклей. Афиша какая-то немыслимая! В Москве таких афиш нет.
Н. Коляда
―
50 спектаклей в афише, да.
К. Ларина
―
Когда ты начинал этот театр, когда ты его затевал, как вообще к этому отнеслись люди? Верили в то, что это возможно, или нет?
Н. Коляда
―
Да ну что ты? У нас кто верит? У нас же все чиновники — газонокосилки. Им надо — др-р-р-р! — чтобы все было ровненько, чтобы никто не вылезал ни вверх, ни вниз, никуда. Др-р-р-р! — и все подстричь. Понимаешь?
К. Ларина
―
Подстричь и бабла накосить.
Н. Коляда
―
Да-да, еще и это, да, обязательно, чтобы все было ровненько и все было гладенько, так сказать. Конечно, никто не верил и никто не хотел верить. Я же не злопамятный человек, не обидчивый. Сейчас-то мне, конечно — ну, как сказать? — наплевать надо на то, что было. Но тогда, я помню, думаешь: «Да блин косой!»Когда нас бандиты выгоняли из подвала, Ксения, я стоял и… Помню, я стою что-то на лестнице, а эти бандиты, которые решили в этом подвале, где у нас… Ну, мы театр организовали, вымыли, вычистили, там свет включили, а они решили там ресторан сделать. И вот я стою на какой-то ступеньке, а на меня бежит бандит, и у него в руках такая заточка. Понимаешь? И он хотел меня проткнуть от злобы, от ненависти, потому что мы… Ну, мы, знаешь, как мышь, которая, я не знаю, попала в банку: выбирались и выбирались. Ну, что мы могли? Мы ничего не могли. А у них же какая-то сила, какие-то…
И он бежит. Его кто-то схватил за руку, выкрутили ему руку. А я стоял, улыбался и думал: «Ну, что ты мне сделаешь — мне, старому скомороху? Ты мне сердце проткнешь? За что? Тебе ресторан нужен? А мне нужен театр. Тебе бабки надо, чтобы потом… В гробу-то карманов нет. Ты же не понимаешь своей башкой дырявой. Мне не надо ничего. Я хочу радовать людей. Ну, получим мы какие-то деньги — и слава тебе, Господи. Невелики эти деньги будут. Я хочу, чтобы моя жизнь и жизнь людей, которые вокруг меня живут, чтобы она была не бессмысленная, чтобы не было ощущения, что помирать страшно». Понимаешь, вот когда не страшно помирать, совсем не страшно помирать.
И поэтому никто и никогда не верил. Знаешь, да и черт с ним! Просто если нас сейчас слушают люди те, кто разуверился в своих силах… Или кто-то насоветовал: «Ты плохой, у тебя не получится». Верьте только в себя и верьте своему сердцу. Верьте и идите к своей цели, добивайтесь того, что хотите. Ну, старайтесь, я не знаю, чтобы руки не опускались.
Мне было ужасно тяжело. Я в запой уходил, помню, ото всех этих ужасов. Я не знаю, однажды повеситься я думал от всего этого ужаса, потому что… Слушай, ну палки в колеса ставили один, второй, третий, четвертый. И все время все против и против. Почему против? Я не понимаю. Чтобы кто-то пришел и сказал, помог — ну нет такого. Вот мы 16 лет существуем в Екатеринбурге. Богатых людей в городе — ну, я не знаю, мульйон! Но чтобы хоть кто-то пришел и предложил: «На, Колька, тебе в месяц 100 тысяч рублей хотя бы, ну, на какое-то развитие»… Для него 100 тысяч — это, я не знаю, в ресторане вечером посидеть один день. Никто не пришел!
Н.Коляда: У нас нет машинерии, у нас нет декораций. У нас нет ничего. У нас есть только одно — Его Величество Артист
К. Ларина
―
А на что вы живете тогда? Что, неужели только доход идет от билетов? Или есть еще кто-то? Или просто действительно есть какое-то постоянное участие просто зрителей самых разных, которые могут и деньгами помочь или чем-то?
Н. Коляда
―
Нет, никто…
К. Ларина
―
Я не очень понимаю, на что вы живете.
Н. Коляда
―
Вот ты…
К. Ларина
―
Ладно. Я сейчас прочитала, что у вас есть президентский грант на следующий год, на 2018-й. Это вы получили, да? И как часто это бывает?
Н. Коляда
―
Нет, это мы должны получить на фестиваль 2,5 миллиона рублей.
К. Ларина
―
А, понятно.
Н. Коляда
―
На фестиваль, который будет в декабре месяце. А фестиваль стоит 9 миллионов рублей. Ты понимаешь, эти 2,5 миллиона рублей… Ну, спасибо. Дай бог здоровья, конечно, тем, кто это придумал и дал нам. Но денег мы пока этих не получили. Это в конце года, наверное, придут. Но ты не поверишь, что мы живем только благодаря проданным билетам. И я пытаюсь как бы все экономить: как-то там, я не знаю, хожу и лампочки выключаю в театре, не знаю, воду выключаю, ору на артистов, я не знаю, чтобы тепло экономили или еще что-то такое.
К. Ларина
―
То есть режим строгой экономии уже превратился давно в художественный образ театра?
Н. Коляда
―
Да.
К. Ларина
―
Мы немножко про это говорили, что декораций-то нет особых. Есть дверь традиционная и есть артисты. Тут очень важный момент, что артисты у Коли выполняют в том числе и роль живых декораций.
Н. Коляда
―
Совершенно верно.
К. Ларина
―
Мы сейчас говорили, несколько минут назад, о том, что там 40 человек на сцене постоянно: кто с вилами, кто с топорами, кто не знаю с чем. Это не просто так. И это не танцы-шманцы вокруг главного героя, да?
Н. Коляда
―
Да.
К. Ларина
―
Это именно место действия художественное. И это, конечно вообще удивительно.
Н. Коляда
―
Совершенно верно. Вот смотри…
К. Ларина
―
Я думаю, что это тоже получилось из-за экономии.
Н. Коляда
―
Я тебе скажу. Скажем, в августе мы сыграли 70 спектаклей, в сентябре — 74, в октябре — ну, как бы уже люди возвращаются с дач и отовсюду, и уже мы сыграли 78, в ноябре — 80 спектаклей. Мы сыграли сейчас на новый год 80 новогодних представлений «Красная шапочка».Извините, конечно… Мне все время говорят: «Что он все про деньги, про деньги?» Слушай, Ксения, у меня за плечами 120 человек народу. Ну, их кормить надо. 49 артистов, а остальные — обслуживающий персонал. И еще Центр современной драматургии. Ну а про что мне думать? Я должен про творчество думать? Ну, я думаю, конечно, на репетициях. С одиннадцати до двух я репетирую, но потом я сажусь, беру калькулятор и начинаю считать, считать, считать. И делаю так, чтобы они получили — ну, не великие деньги, но чтобы жить можно было каким-то образом, а потом какую-то часть денег спрятать и купить квартиру.
Я купил театру 12 квартир, как ты знаешь. Автобус я еще купил. Это на гонорары, которые мы получили за границей. Куда бы мы ни ездили, во Францию или еще куда-то… Актеры у меня за границей работают только… Наверное, это стыдно рассказывать. Хотя это правда. Что тут такого? Они получают суточные — 35 евро в день. Все. Гонораров они не получают. Гонорар там получаю я… ну, не я, а театр получает. Я его прячу, собираю, собираю, собираю и покупаю…
К. Ларина
―
То есть такой общак у вас получается?
Н. Коляда
―
Ну, общак, который я держу. Слушай, представляешь, 12 квартир, да? Я вот так умножаю, каждая квартира по 3 миллиона — это где-то 36 миллионов. Ну да, 36 миллионов, наверное, где-то. Квартиры принадлежат мне по документам. В сейфе театра лежит завещание: в случае моей смерти все квартиры, в которых проживают эти артисты, становятся их собственностью. Они заработали это. Я просто знаю, что они заработали это. Я не заберу эти квартиры с собой, они мне не нужны на том свете. В гробу карманов нет, как говорится. Поэтому живет и Василина Маковцева в квартире такой, Макушин Сергей живет, Ягодин живет в квартире.
К. Ларина
―
То есть это типа служебные квартиры при театре, да?
Н. Коляда
―
Ну, как бы они мне принадлежат.
К. Ларина
―
Как бы твои.
Н. Коляда
―
Но все знают (и это все открыто), что в сейфе театра лежит завещание. Я заверил его у нотариуса. Там написано так. Потому что все смертные. Я не буду жить вечно, и не будет такого, что все умрут, а я останусь.
К. Ларина
―
То есть сейчас у людей возникнет ощущение, что Коляда не просто главный режиссер и директор театра, а он, собственно говоря, владелец завода, сам по себе олигарх. У него 12 квартир в центре города, огромных!
Н. Коляда
―
Ой, не говори.
Н.Коляда: Я их заставляю, заставляю каждый вечер играть на сто процентов. Конечно, это очень тяжело. А как иначе?
К. Ларина
―
У него тут автобус. У него тут Mercedes. Тут у него дом в деревне свой. Да и вся деревня его!
Н. Коляда
―
В этой деревне дача. Говорят: «Поехали в Логиново к Коляде на дачу».
К. Ларина
―
Как в поместье, в усадьбу, да?
Н. Коляда
―
И каждый раз, когда конкурс «Евразия», в конце фестиваля «Коляда-Plays»: два автобуса, 200 гавриков со всех стран и городов приезжают в эту деревню Логиново (50 километров от Екатеринбурга) ко мне на дачу. А я уже стою возле этой избушки. А избушка эта вот-вот завалится. Подходят и все думают: «Ну, у Коляды… Ну, он же драматург, у него там трехэтажная дача. Сейчас мы тут будем шашлыки…» И потом они смотрят, что туалет на улице, и что воды нет, и вообще… И они просто в ужасе! Ну, правда, через 15 минут все приходят в себя, и все там в порядке, потому что люди театральные, им немного надо — стакан вина, да и все, и вперед, и уже весело.
К. Ларина
―
И миску супа.
Н. Коляда
―
Да, и миску супа. Легли на травку и отдыхают. По поводу всего этого моего богатства — ну, понимаешь, это же все нажито непосильным трудом, это же… Ну, как сказать? Это не свалилось мне. Господи, если бы ты знала, как я собираюсь. Вот мы приезжаем в Париж, да? Вот все артисты побегут… Я не подходил даже к Эйфелевой башне. Я не знаю, где она находится. Вот сколько раз были в Париже, в театре «Одеон» играли: они все побежали по всем этим музеям, туда, сюда, везде. Они все знают, весь Париж знают уже.
К. Ларина
―
А ты на барахолку?
Н. Коляда
―
Не на барахолку. Вот зашториваю в гостинице окна, сажусь и слюнявлю деньги. И считаю: эту кучку сюда, эту сюда, эту сюда. И боишься, едя через границу, боишься. Вот если везешь, скажем, 5 тысяч евро, и думаешь: «А вдруг сейчас пограничники скажут: «А что это ты везешь? А почему это?» Хотя по договору у меня там все честно, налоги заплачены, все. Ну, мало ли. Знаешь, в России живем. Возьмут и скажут: «Ну-ка, отдавай!» И все. И поэтому отдаешь в конвертике одному артисту тысячу, другому, третьему. А потом прошли границу: «Ребята, собираем! Собираем назад». Понимаешь? Ну, это все, конечно, нищета какая-то немыслимая.
К. Ларина
―
Давай мы пока на этом остановимся.
Н. Коляда
―
Да, остановимся.
К. Ларина
―
На деньгах остановимся. Мы к ним еще вернемся в следующей части нашей программы. Напомню, Николай Коляда у нас в студии.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу. Напомню, что сегодня в гостях у нас Николай Коляда — драматург, режиссер, писатель, артист, человек, руководитель «Коляда-Театра». И напомню, кстати, что «Коляда-Театр» сейчас гастролирует в Москве. Это большие гастроли, совершенно потрясающее и уникальное событие. Каждый год вот уже много лет Екатеринбург привозит сюда…
Н. Коляда
―
Коляда.
К. Ларина
―
А, Коляда привозит сюда Екатеринбург, да, скажем так.
Н. Коляда
―
Да, да, да.
К. Ларина
―
На большие гастроли, 20 с лишним дней. И вот у вас осталась еще целая неделя. Это я уже обращаюсь к нашим слушателям, чтобы вы изловчились, да и попали бы на какой-нибудь спектакль.Коля, вот возвращаясь к теме, которую мы с тобой обсудили в прошлой части — это по поводу денег и схем возможных, которые ты сам себе придумываешь, чтобы все были… и овцы целы, и волки сыты. Скажи, пожалуйста, а ты не боишься вот так открыто про это все говорить, особенно сейчас, на фоне этого громкого «театрального процесса», когда каждый, по сути, руководитель театра сидит и дрожит, и думает: «Господи, не дай бог, и со мной такое случится»? Вот скажи, пожалуйста, возможно как-то себя уберечь от этого? От чего это вообще зависит — посадят тебя или не посадят? Говорю я не про тебя, конечно, а в принципе про сегодняшнее положение.
Н. Коляда
―
Я понял. Ну конечно, я тоже боюсь, потому что у нас ведь, знаешь, говорят: «Закон — что дышло: куда повернуло — туда и вышло». Могут придраться к чему угодно. Но я пытаюсь, чтобы все бумаги у меня были в порядке. И я храню их много-много лет, чтобы все, вот абсолютно все, что там затрачено на то, на се, на пятое… Я плачу налоги. Я пытаюсь играть в честную с государством. Но то, что я смогу сказать: «Я застрахован на сто процентов!» — я не могу такого. Придраться могут к кому угодно. Повернуть могут как угодно вообще закон. И все что угодно может быть, абсолютно все что угодно. И вообще говорят: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся», — то есть от тюрьмы да от нищеты не зарекайся. Черт его знает… В России живем. К несчастью или к счастью, но так оно и есть.А история, конечно, с Кириллом — это чудовищно все. Это настолько чудовищно! Ты знаешь, это даже невозможно обсуждать, потому что это ощущение какого-то кошмарного фильма. И ты думаешь, что тебя сейчас кто-то ткнет — и ты проснешься. Я не знаю, понимаешь… Ну, я маленький человек. Ну, что я могу в этой ситуации делать? Выйти на Арбат и протестовать, или еще что-то такое? Ну что?
К. Ларина
―
Хотя бы сказать про это, если есть возможность, про это говорить.
Н. Коляда
―
Вот я и говорю, вот я и говорю. Ну а что? Понимаешь…
Н.Коляда: С одиннадцати до двух я репетирую, но потом я сажусь, беру калькулятор и начинаю считать, считать, считать
К. Ларина
―
Я точно в таком же состоянии бессилия и беспомощности, потому что сделать ничего невозможно.
Н. Коляда
―
А я читал интервью Кости Богомолова, где он говорит, что неправильно мы сделали — мы, вот здесь находящиеся по эту сторону. Неправильно было сделано, надо было как-то иначе делать. И мне кажется, он прав. Я не знаю… Ну а теперь уже что? После драки кулаками не пашут. Теперь уже что сделаешь? Сейчас ждем, как будет дальше все развиваться.
К. Ларина
―
Ждем.
Н. Коляда
―
Но история…
К. Ларина
―
Но вообще сам факт, что… Представь себе. Поскольку вы все, вот ты в данном случае человек эмоционально открытый и художник по-настоящему, и артист, ты можешь себя представить в любых предлагаемых обстоятельствах. Вот ты говоришь, что ты не боишься смерти. А вот представить себя, что тебя лишили возможности работать и творить? Вот ты сидишь месяц, два, три, четыре, полгода, восемь месяцев ты сидишь вроде бы у себя дома, но ты не имеешь права ни выйти, ни выйти к артистам, ни прийти в театр, ни с кем не поговорить. Вот что это такое за ощущение? Ты можешь себе смоделировать? Что бы ты чувствовал на этом месте?
Н. Коляда
―
Я бы с ума сошел. По-моему, это чудовищно. Наверное, это самое страшное. Потому что можно лишить человека квартиры, лишить его автомобиля, каких-то удобств, но когда человека, занимающегося театром тем более, лишить возможности работать, что-то делать — это просто смерти подобно. По-моему, это ужасно, это ужасно.Кирилла я знаю сто лет. Первый спектакль, который я увидел, — собственно говоря, и первый спектакль, который его прославил, прославил Васю Сигарева, моего ученика, — «Пластилин» по пьесе Васи Сигарева. И я помню, я смотрел его в Центре драматургии и режиссуры, тогда еще Казанцев был жив, Царствие ему небесное. Спектакль меня просто потряс. И там артист Сережа Мухин, который играл главную роль в этом спектакле, Максима он играл. Он сейчас пришел ко мне, он сейчас работает у меня в «Театре новых пьес». Ты представляешь, как в жизни вот так вот все завязано удивительно?
А с Кириллом мы знакомы. Мы дружили, собственно говоря. Ну, он же понимает, что пьесы моего ученика имеют все равно какое-то ко мне отношение. С него, с этой пьесы началась и его слава собственно. И Марина Голуб, Царствие ей небесное, она там была занята. Спектакль был ну просто чудесный, изумительный просто! Слушай, так об этом тяжело говорить, просто слов нет.
К. Ларина
―
Ну, за 16 лет существования театра твоего, конечно, время сильно изменилось. И сегодня… Я вспоминаю, что каждый раз я тебя спрашиваю, когда мы встречаемся, говорю: «Коля, ну почему ты в Москву не приедешь навсегда, на постоянку? Тут тебе все рады. Тебе дадут должность штатного режиссера в любом театре, а то и должность худрука предложат». А теперь я думаю: Господи, какое счастье, что Николай Коляда остался в Екатеринбурге. Потому что сегодня заниматься профессией театральной здесь, в Москве, очень опасно. Обязательно придет какой-нибудь комитет по нравственности, какие-нибудь оскорбленные верующие или неверующие, оскорбленные офицеры КГБ, оскорбленные солдаты и матросы, оскорбленные крестьяне. В этом смысле как вообще сегодня существовать человеку?
Н. Коляда
―
Слушай, ко мне тоже…
К. Ларина
―
Тоже приходят, да?
Н. Коляда
―
Ко мне тоже пришел один дядя, да. У нас есть спектакль «Букет», и там актеры разбрасывают хлеб по сцене и топчут его. И он сказал: «Я на вас в суд подам за это за все». Я сказал: «Да что ты, дорогой? — говорю. — Ты знаешь, что я крестьянский сын, что я знаю цену хлеба?» И я знаю, что такое… Я вообще никогда в жизни не выкидываю, я всегда доедаю все в столовых, везде, я все доедаю. И когда в холодильнике начинает что-то портиться, я обязательно сделаю пиццу, которую потом принесу артистам и скормлю. Понимаешь? Обязательно. А они и не знают этого. Ну, термообработка.«Я не могу вообще позволить издевательства над хлебом, — говорю. — И если топчут хлеб на сцене у меня, то это топчут персонажи. Это вы, сидящие в зрительном зале, вы топчите хлеб. Иди и подавай в суд! Я тебя не боюсь». Ну, заткнулся, убежал. Я ведь начинаю сразу орать, как только меня что-то задевают такие гады, паразиты. А сумасшедших-то полно везде — вот это по поводу нравственности, безнравственности, всего. Ой…
К. Ларина
―
Еще очень популярные сегодня преступления под названием «глумление над классикой».
Н. Коляда
―
Да.
К. Ларина
―
Под это дело твой каждый спектакль можно…
Н. Коляда
―
Абсолютно все мои спектакли.
К. Ларина
―
По этой статье, если бы она была.
Н. Коляда
―
Глумлюсь. Вот сижу и глумлюсь. Господи, Ксения, если и есть самое прекрасное, что на белом свете, самое прекрасное, то это великая русская литература XIX века, на которой я вырос, которую я обожаю: Чехов, Достоевский, Пушкин, Гоголь мой любимый, которого я тысячу раз инсценировал и которого ставил. И если я, не знаю, сделаю спектакль «Ревизор», и он идет на настоящей грязи, то это можно посчитать, что это глумление. Но это не глумление, а это я пытаюсь для сегодняшнего зрителя, для сегодняшней публики открыть, что такое вообще Гоголь, что там внутри, когда и деньги — грязь, и взаимоотношения — грязь, и грязь — эта дорога, по которой у нас… Вот выйди из Москвы чуть подальше и посмотри, какие дороги. Это же туши свет! Можно ли сказать, что это глумление? Ну, это не глумление. Я люблю это. Ну, как сказать?Сейчас я сделал «Пиковую даму» с Ягодиным, Ягодин играет Германна. Вот недавно они играли здесь на гастролях, в Москве, этот спектакль. Я стоял за кулисами. Ксения, это ощущение — Господь Бог пришел с неба просто. Я смотрю на Ягодина, когда он приходит к графине, и он сначала говорит по-немецки: «Geben Sie mir, bitte, drei Karten, drei Karten». А потом говорит: «Если у Вас когда-нибудь было сердце, душа, если Вы слышали крик ребенка, прошу Вас, ну скажите мне эти три карты!» Мама дорогая! У меня сейчас слезы. Я сейчас повторяю. Но он это делает это так! Понимаешь, весь зал вот так затихает от ужаса, от страха, что человеку так вот это надо. И он верит в то, что, не делая ничего, каким-то образом, каким-то чудом на тебя упадет какое-то богатство — и ты станешь богатый, и все у тебя получится. Ну жалко его становится до немыслимости просто невероятной!
И наверное, это тоже глумление над классиками, потому что я написал пьесу «Пиковая дама» на двух языках. У Пушкина было написано, что Герман был из обрусевших немцев. Поскольку я жил два года в Германии, я хорошо говорю по-немецки, и я написал конфликт в драме, что он говорит по-немецки, а все остальные — по-русски, и не понимают его. И в какой-то момент с ним происходит перелом — он начинает говорить по-русски. И его не понимают, никто не понимает, что он говорит, потому что все уже влюбились во Францию, как у нас водится. У нас же всегда… В 90-е годы так любили Америку страшно, а сейчас уже: «Они пиндосы проклятые!» — и все такое прочее, как это водится. Так у нас всегда это, вдруг эта любовь. Ну, наверное…
От Пушкина-то не убудет, что я написал такую пьесу на двух языках. Я его просто попытался раскрыть или показать: посмотрите, какой он красивый, какой он большой, многогранный, великий Пушкин, обожаемый, боже мой! А вот это глумление над классикой… Понимаешь, этого не может быть. Русский режиссер, ни один режиссер, ни один актер, вообще русский, человек русский не может глумиться над классикой. Это невозможно. Это просто невозможно, априори невозможно, потому что, ну, мы воспитаны иначе. Это попытка как-то раскрыть для сегодняшней публики другими средствами, сделать это современно. Это попытка приблизить ту великую литературу к сегодняшней публике. Но глумиться… Ну нет таких людей! Ну не может быть этого быть просто-напросто! Поэтому все эти казаки-разбойники, которые ходят, свинью подкладывают во МХАТ — или что они там делают еще? — ну просто идиоты!
Они думают, что мы другой национальности. Я украинец по национальности, я хохол. У меня отец хохол, мама русская, но я русский писатель. Сейчас мы тоже играли спектакль «Старосветская любовь». Перед началом я вышел и сказал публике, говорю: «Сейчас будет звучать очень много украинских песен», — которые я слышал в детстве, когда отец напивался и пел: «Дивлюсь я на небо та й думку гадаю: чому ж я не сокіл, чому ж не літаю», — и слезы вот так размазывал. Понимаешь? И все эти песни у меня в крови — как русские песни, «На тот большак, на перекресток», я не знаю, так хохляцкие песни все эти, «Ти ж мене підманула, ти ж мене підвела». Для меня нет… Это политики создают между народами вот эти разрывы и вот эти пропасти.
Н.Коляда: Через 20 лет после моей смерти будет понятно, что все это было либо глупостью, либо это надо
К. Ларина
―
Конечно.
Н. Коляда
―
А мне-то что с хохлами делить, если у меня одна кровь, что у них, что у меня? Мой дедушка из-под Кривого Рога родом, бежал в тринадцатом году, перебежал в Курганскую область. И дед был хохол. Я не знаю… Коляда — моя фамилия. Это не псевдоним, товарищи, это на самом деле моя такая фамилия.
К. Ларина
―
Национальность собственно и есть.
Н. Коляда
―
Национальность такая. И ты знаешь… Кстати, про «Старосветскую любовь». Вот когда я вышел и сказал это людям… А я сказал именно эти слова: «Политики разрывают нас, а мы должны соединяться. Мы — братья-славяне». И когда мои артисты начали петь эти хохляцкие песни… «Колядует вся страна» они начали петь. И стали в зале хлопать, улыбаться! Я смотрю — все размякли. Поначалу что-то, знаешь, с такими колючими глазами. Ну, все же напичканы этими новостями, все же смотрят…
К. Ларина
―
Телевизор.
Н. Коляда
―
Ну да, конечно. А тут вдруг что-то я смотрю — заулыбались, засмеялись, стали хохотать, стали подхлопывать, подтопывать, подпевать «Ти ж мене підманула», «Ти казала у суботу підем разом на роботу». И вдруг все вспомнили, потому что все же это знали. Ну, кто не знал этого Штепселя и Тарапуньку? Ну, я не знаю, это старшее поколение, которое говорило наполовину на русском, наполовину на хохляцком. Ну, кто этого не знал? Ну, кто? Это как единое целое, материя, которую не разорвать никаким образом, никак не разорвать. Нет, есть люди, которым надо разорвать это!
К. Ларина
―
Кстати, ты говоришь про «Старосветскую любовь». Я вспоминаю, что этот спектакль Фокин ставил.
Н. Коляда
―
Фокин ставил с Богданом Сильвесторовичем Ступкой.
К. Ларина
―
Ой, какой был спектакль!
Н. Коляда
―
Ступка, Царствие ему небесное.
К. Ларина
―
Ступка и Ахеджакова.
Н. Коляда
―
Вот тоже два великих артиста: она артистка русская, а он артист украинский. Царствие ему небесное. Он замечательный был артист. Мы с ним очень дружили. Он такой был веселый! Он все время говорил, я помню… Вот мне было ужасно приятно повторить эти слова. Он говорил: «Ну, что для счастья надо? Чтобы был Гоголь и Коляда».
К. Ларина
―
Хочу вспомнить еще, что все-таки как драматург сначала Коляда появился в Москве. И я тоже помню этот фурор, который произвел спектакль Романа Виктюка по твоей пьесе. Тогда впервые…
Н. Коляда
―
«Рогатка», да.
К. Ларина
―
Да, «Рогатка». Это было открытие актера в том числе, это было открытие Сергея Маковецкого, который долгие годы сидел в этом Театре Вахтангова и собственно ничего и не играл.
Н. Коляда
―
Сережа Маковецкий.
К. Ларина
―
И если бы не «Рогатка», которая изменила его жизнь…
Н. Коляда
―
Да.
К. Ларина
―
И я думаю, что с твоим именем многие такие поворотные судьбы связаны.
Н. Коляда
―
Ну нет. Это Романа Григорьевича надо благодарить. Виктюка, конечно, благодарить надо. Он взял…
К. Ларина
―
Это он тебя открыл для мира, да?
Н. Коляда
―
Ну, он взял. Понимаешь, там было так. Люся Улицкая, дай бог ей здоровья… Мы были в Пицунде на каком-то совещании советских писателей в 89-м году. Она прочитала эту пьесу «Рогатка», звонит мне в номер (это было в Доме писателей) и говорит: «Коля, можешь умирать, ты свою главную пьесу в своей жизни написал». Ну, я был потрясен! Ну, это единственный, наверное, человек в жизни, кто меня поддержал в свое время — это была Люся Улицкая. Дай бог ей здоровья. Если слышит меня, я люблю ее, обожаю! И она взяла эту пьесу в Москву, прилетела. И в Театре Ермоловой что-то Виктюк репетировал в то время. Она оставила ему на вахте, завернула в газетку и оставила пьесу, чтобы он прочитал. Она сказала, что он должен обязательно… Виктюк прочитал. Ночью он мне звонит и говорит: «Я улетаю в Америку завтра…»
К. Ларина
―
А вы не были знакомы?
Н. Коляда
―
Нет, нет. Причем звонит в Екатеринбург, в Свердловск. Я думаю: кто-то меня разыгрывает. Ну, великий Виктюк звонит мне и голосом Виктюка со мной разговаривает. Понимаешь? Я говорю: «Алло». Он говорит: «Я полечу в Америку и буду там это ставить».И он действительно полетел и поставил. И собственно, ну, прославил меня. Потому что потом, после того как в Америке это было поставлено, в Сан-Диего, это напечатал журнал «Современная драматургия». Невероятно популярный был в то время журнал. Сейчас он, бедный, загибается. Кстати, мы сейчас всякие петиции подписываем, чтобы журнал не пропал. Но тогда была напечатана эта пьеса «Рогатка», в 89-м году, с предисловием, и было подписано «Роман Виктюк». Но это предисловие написала Люся Улицкая, она ему написала, потому что он ей сказал: «Ты должна написать, а я подпишу. Ты обязана», — ну, как всегда, Роман Григорьевич. Но мне ужасно приятно, что как бы там написано. Ну, в печатном варианте написано «Роман Виктюк». А предисловие роскошное, просто шикарное! Там просто эссе, я не знаю, на тему одиночества, беды, жизни и всего прочего. Это просто супер! Вот такая была история, сейчас я вспомнил.
К. Ларина
―
Коля, а вот ты когда на сцену выходишь сам, тебя как бы тянет туда, в это пространство актерское? Те роли… У тебя немного ролей твоих в театре, но они все центральные, да? И Король Лир, и даже Тень…
Н. Коляда
―
Тень отца Гамлета.
К. Ларина
―
Тень отца Гамлета, да.
Н. Коляда
―
А сейчас я играю Кису Воробьянинова.
К. Ларина
―
И сейчас Киса Воробьянинов, да. Это что такое за желание? Почему ты не хочешь все-таки остаться по другую сторону рампы? Зачем те это нужно?
Н. Коляда
―
Нет, Киса Воробьянинов… Спектакль «Двенадцать стульев» у нас не про Остапа Бендера, а про Кису, про то, что человек рвался, рвался, рвался к чему-то, хотел, хотел, собирался жить вечно благодаря найденным бриллиантам. А потом, когда убивают Бендера, он оказывается в этом Клубе железнодорожников, выскакивает куча народу и кричит: «Вот! Вот! Смотри! На эти деньги — клуб! Клуб построили на эти деньги! Смотри — здесь это, это!»И я как бы сижу — и тут превращаюсь я уже в Колю Коляду, который сидит и думает: «Екарный бабай! А нужен мне был этот театр? А нужно мне было вот это все, этих 120 гавриков? Надо было?» Я же получал и получаю приличные деньги, ну, как бы авторские свои, на которые мне можно было бы жить да жить. И дачу в Майами совершенно спокойно выстроить и, знаешь, лежать на песочке. А они кричат и радуются, танцуют. А я начинаю ходить и трогать стенку. Ну, здесь в центре «На Страстном», где мы играли, я трогаю просто сцену, целую ее, потому что это святое у актеров. Я просто ложусь на нее, не знаю, как котенок, прижимаюсь к ней, и все. А там, дома у себя, я трогаю паровое отопление, трогаю стенки, которые… Ну, я строил этот театр, в котором мы сейчас живу. Я все трогаю — и у меня слезы льются. Они сами льются. И весь зал начинает тоже плакать, потому что все вдруг понимают, что это история не про «Двенадцать стульев», не про Кису Воробьянинова…
К. Ларина
―
А про тебя.
Н. Коляда
―
…а про Колю Коляду, который всю жизнь положил — на что? — на некий такой эфемерный продукт под названием «театр». А надо ли это было? Я не знаю. Бог его знает. Это время ведь покажет. Через 20 лет после моей смерти будет понятно, что все это было либо глупостью, либо это надо.
К. Ларина
―
Надо-надо. Не кокетничай! Надо.
Н. Коляда
―
Я не знаю. Может, надо. А может, и нет. А может, надо было жить ради себя? А почему нет? Жил бы сейчас в Майами…
К. Ларина
―
Так ты ради себя и живешь. Нет, ты как раз… Я так предполагаю, что та твоя жизнь, которая сегодня, вот 60 лет ты ее живешь — ты ее живешь для себя. Ты для себя сделал вот это великое дело. Здесь очень простая математика. Разве нет? Ты что, вечность работаешь? Для народа, для друзей, для Отечества? Нет.
Н.Коляда: Я однажды, шутя, журналисту сказал: «Да я солнце русской драматургии!» Он подумал, что у меня крыша поехала
Н. Коляда
―
Нет, я работаю для того, чтобы утром…
К. Ларина
―
Для себя!
Н. Коляда
―
…утром проснуться, и радоваться, и бежать: «Ой, у меня в одиннадцать репетиция». И бежать быстрее. Хотя утром просыпаешься — спина болит! Ощущение, как будто кучка песка лежит возле кровати, и ты вот эту кучку песка собираешь, собираешь… Спина болит, нога болит, все болит. Кофе выпьешь и еле-еле ползешь в театр. Приходишь в одиннадцать часов — ля-ля! ля-ля! ля-ля! — и все работает. «Вперед! Поехали! Налево! Направо!» Репетиция заканчивается — опять…
К. Ларина
―
Коля, а вот скажи… Я хочу нашим слушателям напомнить, что практически все твои спектакли можно увидеть в YouTube. Любой репертуар смотри — и ты увидишь запись любого спектакля, включая и последнюю премьеру. Почему ты это делаешь? Это же расточительно. Другие люди просто трясутся, в суд подают, охраняют, за каждым телефоном бросаются, как будто вообще там расстреливают артистов из этого телефона. Почему ты этого не делаешь? Почему ты так свободно выкладываешь это на всеобщее обозрение?
Н. Коляда
―
Ты знаешь, я своим студентам, которые пишут пьесы, будущие драматурги… Они вот любят на каждом листочке внизу писать: «Все права защищены. Постановка пьесы на сцене возможна только с согласия автора». На каждом листочке! И я всегда им говорю: «Дети, успокойтесь! Было бы чего продавать — покупатели найдутся. Успокойтесь, ради Христа! Не надо. Не торопитесь так себя продать».Так и здесь. Да надо вам? Пожалуйста, забирайте! Если кто-то хочет своровать чего-то… А есть, кстати, несколько спектаклей, прямо вот буквально поставленные, ну я не знаю, как у меня в театре, так поставлены по этой же пьесе, скажем, в других каких-то театрах. Да ради бога, забирайте! Мне ничего не жалко. Это не влияет, к слову сказать, на количество человек в зрительном зале. Даже наоборот. Все посмотрели по телевизору, в интернете посмотрели: «Ой, что-то интересное. Надо посмотреть вживую». Ну, все равно же театр живой. Понимаешь, мне ничего не жалко. А что мне жалеть? Да заберите, пожалуйста.
К. Ларина
―
Я, кстати, премьеру «Двенадцати стульев» именно смотрела вот так онлайн. Это был какой-то…
Н. Коляда
―
«Реальный театр», фестиваль «Реальный театр», да-да-да.
К. Ларина
―
«Реальный театр», да?
Н. Коляда
―
Да. А что нам?
К. Ларина
―
Ну, мне не ответил на вопрос про актера Коляду. Почему тебя тянет на сцену? Что ты там ищешь?
Н. Коляда
―
Потому что…
К. Ларина
―
Ты же сам все рассказываешь, как режиссер все ставишь.
Н. Коляда
―
Нет. И как режиссер, и как драматург, и как актер тоже. Все время хочется… Как в том старом фильме советском: «Счастье — это когда тебя понимают». Хочется, чтобы меня поняли, чтобы меня поняли все! — и в городе Екатеринбурге, и в Москве. Мне не надо ничего. Мне ничего не надо! Ну правда не надо ничего. Я хочу, чтобы все поняли, что я хочу сделать театр какой-то для людей — радостный, счастливый; чтобы люди выходили, шли до метро и пели, и танцевали от счастья, от того, что, я не знаю, так все замечательно и здорово. Мне не надо денег. Господи, мне ничего не надо! Я уже старый. Как говорят Кисе Воробьянинову: «Вы же старенький! Зачем вам эти миллионы? Зачем?»
К. Ларина
―
Я хочу задать последние вопросы от наших слушателей, которые очень просили узнать про дверь. Как возник этот образ двери как главного символа театра? И второе, конечно же: кто просит выключить мобильные телефоны?
Н. Коляда
―
Дверь возникла случайно совершенно. Ну, куда мы только ни ездим с этой дверью, выстраиваем ее. Актеры выходят всегда в центральную дверь. Все думают: «Боже мой! Какая концепция театра! Это надо же… Как он придумал! Ведь дверь — это и вход, и выход. О-ля-ля, ля-ля!» И начинают мудрить.А на самом деле у деревянной избушки, в которой мы жили, там сцена была, я еще раз говорю, как ваша студия. И там не было закулисной части, а просто коробка, и тут сидит 60 человек зрителей. И все входы и выходы не сцену… Актеры спускались со второго этажа, из мезонина, открывали дверь и входили на сцену, закрывали дверь — уходили со сцены, потому что налево-направо не уйдешь. Кулис нет, ничего нет. Ну, просто комната, вот и все. Как бы эта дверь была частью декораций, без нее нельзя было никак. Скажем, на «Вишневом саде» они открывают дверь, открывают и начинают сразу петь: «Люба — русая коса. Казаки бедовые…» Они выходят из двери. И поэтому появилась эта дверь.
К. Ларина
―
Она в каждом спектакле присутствует.
Н. Коляда
―
Да. Но умные головы сказали: «Это концепция». Ну, пускай будет и так.
К. Ларина
―
Концепция, концепция, да. А детский голос?
Н. Коляда
―
Детский голос? Мальчик…
К. Ларина
―
«Пусть всегда будет солнце».
Н. Коляда
―
Да. Мальчик, который произносит слова: «Дорогие мамы и папы», — картавый такой мальчик. Его зовут Арсений Белов. Мальчику уже, по-моему, 24 года. Он сходил в армию и закончил университет. В театр он не ходит. Чем он занимается — я не знаю. Мы голос менять его не стали. Вот он 16 лет звучит во всех городах и странах, где только мы ни были, он произносит эти слова (а там идут титры в переводе, как бы что он говорит). И публика всегда хохочет и хлопает в ладоши, потому что это очень смешно и, по-моему, очень мило. Мальчик этот — Арсений его зовут. «Выключите, пожалуйста, — говорит он, — ваши пейджеры и сотовые телефоны».
К. Ларина
―
Пейджеры?
Н. Коляда
―
Пейджеры, да. И народ смеется. Мне нравится, что у людей уже с первой минуты пребывания в зрительном зале какое-то хорошее настроение. Ну, как бы детский голос, «пейджеры» и все такое прочее.А звонки, которые возникли, песенка «Пусть всегда будет солнце»… Когда 16 лет назад мы создавали театр, мы сидели с актерами и думали: ну, как сделать вот что-то необычное, чтобы наши звонки не походили ни на что? Ну, чтобы не было «дзынь-дзынь!» или еще что-то, «блям-блям-блям!», еще что-то. И одна артистка сказала: «Слушай, Коля, ты же зовешь себя «солнце русской драматургии». Вот пускай и будет песня «Пусть всегда будет солнце». Я сказал: «Слушай, замечательная идея!»
А я правда однажды, шутя, одному журналисту сказал: «Да я солнце русской драматургии!» Журналист подумал, что у меня крыша поехала, и он на полном серьезе написал. И многие думают до сих пор, что я вообще уже чокнулся, называю себя солнцем. Да я даже не полумесяц казахской поэзии, если уж говорить на эту тему. Поэтому…
К. Ларина
―
Коля, «Дифирамб» замкнулся на солнце, поэтому пусть всегда будет солнце. Еще раз признаюсь в любви и целую тебя. Спасибо. Удачи!
Н. Коляда
―
Спасибо тебе, дорогая, будь здорова. Пока!