Алексей Бородин - Дифирамб - 2020-01-05
К. Ларина
―
14 часов 7 минут. Добрый день. В студии уже Ксения Ларина, ведущая программы «Дифирамб». Сегодня мы выходим в таком формате, поскольку в гостях у нас человек, которому хочется пропеть дифирамбы за его… Когда обычно орден вручают, за какое служение?
А. Бородин
―
За какое-нибудь служение.
К. Ларина
―
За какое служение? За многолетнее служение, да-да-да. Итак, здесь, в нашей студии, Алексей Бородин, художественный руководитель Российского академического молодежного театра (РАМТ). Алексей Владимирович, приветствую вас, здравствуйте.
А. Бородин
―
Здравствуйте, здравствуйте.
К. Ларина
―
Звукорежиссер в студии — Светлана Ростовцева. У вас тоже, дорогие друзья, есть возможность поучаствовать в нашем разговоре посредством SMS: +7 985 970-45-45. Или на чате в YouTube, поскольку нас не только… Радио уже давно нет. Все радио видно. Все радио теперь насквозь видно. В YouTube тоже мы транслируемся, так что подключайтесь. Всегда рады.А повод у нас замечательный. Недаром я вспомнила про служение, потому что юбилей отмечает Алексей Бородин как художественный руководитель РАМТа. На этом посту он находится ровно, буквально ровно 40 лет, поскольку это произошло 4 января.
А. Бородин
―
Вчера было 40 лет. С ума сойти!
К. Ларина
―
Алексей Владимирович, конечно, я вас поздравляю!
А. Бородин
―
Спасибо.
К. Ларина
―
Приятно, когда 40, а не 90.
А. Бородин
―
Ну, это лучше, лучше.
К. Ларина
―
Мой вопрос родился прямо вот сейчас, когда мы с вами разговаривали в коридоре до начала программы. Смысл теперь вы можете сформулировать для себя? В чем смысл этого 40-летнего служения?
А. Бородин
―
Ну как? В чем смысл?
К. Ларина
―
Вот плоды трудов ваших в чем заключаются?
А. Бородин
―
Я не знаю, в чем плоды, но во всяком случае, знаете, ведь задача только одна у человека каждого, мне кажется, — это быть самим собой в любых обстоятельствах. Правильно? Вот если эта задача хотя бы отчасти выполнена (а я надеюсь, что она как раз выполнена), то, между прочим, это уже не так плохо, может быть. Самое главное, что есть театр, есть замечательный дом, есть коллектив прекрасный всевозможных и очень интересных людей. И главное — есть зрители.Мне кажется, что вообще театр существует для публики. Это мое частное мнение, но мне кажется, что это факт. То есть не для всякой публики, а для той публики, кому интересно это, кому это важно, тот или иной театр. Знаете, есть такое понятие «своя публика». Это очень важное понятие! У меня была такая мечта, когда я пришел. Это было невероятное количество лет назад. Как бы сделать так, чтобы в театре зрительный зал наполнялся не по ведомству, не по каким-то другим вещам, а чтобы приходили в театр; что диалог, который там может возникнуть, он может возникнуть здесь, а не в другом месте? Собственно говоря, это и есть.
К. Ларина
―
И не одно поколение публики уже воспитано…
А. Бородин
―
Не одно поколение. Причем это поколение приводит следующее поколение и так далее, и так далее. И появляется вот эта общность поколений, которым, собственно говоря, как бы и посвящена деятельность данного конкретного театра, как мне казалось всегда, с самого начала. И я уверен в этом сейчас. Поэтому во имя контакта какого-то это все существует. Если мы еще продолжаем быть кому-то интересными и нам интересны те люди, которые придут к нам, то тогда имеет смысл.
К. Ларина
―
Ну давайте вспомним, что это был 80-й год, если я правильно посчитала.
А. Бородин
―
Да.
К. Ларина
―
И тогда это был еще ЦДТ, Центральный детский театр, в котором вы стали работать.
А. Бородин
―
Да.
К. Ларина
―
Вот с тех пор публика-то, наверное, изменилась сильно? Это первая часть вопроса. А вторая, естественно вытекающая из первой: изменились ли функции театра?
А. Бородин
―
Вы знаете, дело в том, что это был театр с замечательной историей, с замечательными традициями…
К. Ларина
―
И Ефремов там был. Давайте вообще вспомним, что такое ЦДТ.
А. Бородин
―
Да конечно! Начиная с Наталии Сац. А после этого многие-многие замечательные знаменитые режиссеры.
К. Ларина
―
Эфрос там был.
А. Бородин
―
Эфрос там начинал, много лет работал там. И Мария Иосифовна, и Розов туда пришел. Там был и Ефремов.
К. Ларина
―
И «Друг мой, Колька!» там впервые был поставлен.
А. Бородин
―
«Друг мой, Колька!» Хмелика, замечательный спектакль, который я видел, когда еще в десятом классе, кажется, учился. И забыть это нельзя. Я помню буквально все, что там происходило. И я попал на этот спектакль «Друг мой, Колька!», а потом на следующий раз купил билет и повел маму и трех сестер младших своих. И я опять смотрел. Это потрясающе! С музыкой Прокофьева. Это было шикарно! Молодые Сайфулин, Гулая…
К. Ларина
―
Дмитриева.
А. Бородин
―
Дмитриева, гениальная артистка. Чернышева, Калмыков. Ну что там говорить? Знаете, в этом ведомственном театре были периоды, когда вдруг это вырывалось за эту ведомственность — и становились какие-то настоящие, такие полные дыхания живого. Я думаю, что театр обязан быть живым. Ну, по крайней мере я так думаю. И вот этот живой театр, конечно, там существовал. Но, конечно, к 80-му году, прямо скажем, он такую ведомственность свою уже нес на своих плечах целиком и полностью. И когда я пришел… А я после института оказался в Кирове. Был Кировский ТЮЗ. У меня был прекрасный период, семь лет счастья такого.
К. Ларина
―
И финал был такой сложный.
А. Бородин
―
Нет-нет-нет, это не там. В Кирове было все прекрасно. У меня было сложно до этого. Когда я окончил институт, я попал в Смоленск на дипломный спектакль. И там был, можно сказать, мой взлет творческий. Между прочим, один из самых таких замечательных. И одновременно полный разгром. Меня обвинили в антисоветчине, в формализме, бог знает в чем. И после этого я оказался вообще не при деле совсем, то есть все двери мне были закрыты здесь. К счастью, я оказался в Кирове, где были очень хорошие люди в обкоме, в горкоме. Все зависит от людей, между прочим. Знаете, в обком и горком попадали люди, которые… Это мужики вятские, которые шли по каким-то своим ступеням, поэтому они относились так: «Знаете, вы специалист — вы и решайте». Вот так буквально.
К. Ларина
―
То есть на полном доверии, да?
А. Бородин
―
На полном доверии. Это вообще что-то невероятное было после Смоленска этого жуткого, где вообще представить себе невозможно что-то такое. Там как-то все было свободно вообще. Собственно говоря, мы ни о чем не думали, а только о том, чтобы были спектакли, чтобы был театр, чтобы была публика. Мы половину времени проводили в пединституте, во всяких других институтах со старшеклассниками. У меня был клуб отцов. Вы можете себе представить? Триста отцов собирались там: инженеры, доктора и прочие, и шоферы, и слесари, и так далее. И я им рассказывал, что такое театр. Знаете, как они слушали? Просто невероятно! Вообще этот период был, конечно, очень такой счастливый и какой-то необыкновенный.А потом я вдруг оказался в этом театре. Знаете, тогда брали как-то за шкирку и пересаживали. Это было большое повышение, конечно. Я оказался в Москве, в этом знаменитом театре. Я приехал, кстати, с полной уверенностью, что я приеду туда, где… ну, что я помню с юности. Но оказалось, что это уже такой ведомственный театр. При том, что там были прекраснейшие артисты, были спектакли хорошие, но все-таки это пионерско-комсомольское заведение, где на сцене что-то происходит, а в зале происходит что-то другое. Вот это я как-то ощутил очень резко тогда. И я понял, что надо начать… Знаете, я говорю такой образ: открыть все окна, чтобы был сквозняк.
К. Ларина
―
А что там шло в это время? Что за репертуар-то там был?
А. Бородин
―
Ой, вы знаете… Что? Ну, разное. То, что нужно… При этом были иногда замечательные спектакли. Мне очень нравились спектакли и Анны Алексеевны Некрасовой, и Лени Эйдлина, и Кузьмина Владимира Валентиновича, который до меня руководил театром, и Сергея Яшина, у которого были очень хорошие спектакли. Но в целом все равно, знаете, подчинение райкому, горкому. Это то, что сейчас уже, слава богу…
К. Ларина
―
То есть такой фронт скорее идеологический?
А. Бородин
―
Идеологический фронт.
К. Ларина
―
Но это 80-й год, давайте не забывать. Это абсолютно точное отражение эпохи, да?
А. Бородин
―
Да-да-да, так оно и было. Собственно говоря, задача была только одна у меня. Во-первых, чтобы можно было дышать свободно от всего. То есть заняться делом, заняться спектаклями, заняться творчеством, чтобы не было ничего мешающего этому и внутри коллектива. А, естественно, это всегда отражается и на атмосфере, и так дальше. Вот это атмосфера, как я понимаю. Вот как я понимаю, я так и старался. Понимаете? На все остальное старался не обращать внимания. Это не всегда было совсем легко, но тем не менее.
К. Ларина
―
А вот скажите такие моменты, просто чтобы сравнить с сегодняшним днем. Когда новый главный режиссер приходит в устоявшийся коллектив… Не важен уровень, это мы не обсуждаем. Театры разные, коллективы разные, но тем не менее. Какие у вас были полномочия? Вы могли разогнать всех и набрать всех с нуля, да? Могли снять все спектакли и начать сначала? Вот это происходило?
А. Бородин
―
Конечно, никого нельзя было никуда выгнать.
К. Ларина
―
Писали ли вам письма какие-нибудь?
А. Бородин
―
С этим было все в порядке.
К. Ларина
―
«У тебя не получится!»
А. Бородин
―
Да, такое было, такое было какое-то время. И я сначала как-то реагировал на это. Во-первых, сначала изумленно, потому что я никак не предполагал, что такое бывает. А потом как-то это довольно быстро прошло. Я решил, что… Собственно говоря, если такое количество людей смотрит на тебя открыто с надеждой… Кстати, старики, театральные старики. А 50 лет — это уже старики. Понимаете? Это были шикарные артисты! Это те, которые, собственно говоря, работали и с Марией Иосифовной, и даже до нее, и с Эфросом. Ну, это все великие артисты, шикарные! Они меня приняли. Галина Григорьевна Новожилова. Они меня приняли очень открыто и очень хорошо! Собственно говоря, от них как раз шло желание только одно — чтобы театр оставался театром, чтобы он вставал как-то на ноги именно как творческий какой-то коллектив. Все.А дальше в тех условиях, в которых я нахожусь, я и находился. Просто я удивлялся. Знаете, как было в Кирове? Партком? Это значит, что собирается партийный комитет и говорят: «Ты будешь отвечать за монтировочный цех. Ты — за осветительский цех, чтобы там все было в порядке. Вот давай». И мы там так и жили, очень весело и хорошо. Здесь — нет. Здесь было все довольно торжественно.
К. Ларина
―
То есть партком — это серьезно?
А. Бородин
―
Райком партии нам разослал замечательные новые правила. Мы давай им следовать. Я, конечно, сидел…
К. Ларина
―
Тогда в театрах, дорогие дети, были и парткомы, и комсомольские ячейки, и профкомы.
А. Бородин
―
Да-да-да.
К. Ларина
―
Все это было.
А. Бородин
―
Да, все это было. Конечно, партком против профкома, профком против парткома. В общем, все в порядке. Самое главное было — ни на что не обращать внимания никакого, а только репетировать, только играть спектакли и какую-то человеческую основу в людях пробуждать, что ли. Знаете, ведь очень важно, чтобы люди что-то прощали друг другу, через что-то переступали, потому что иначе в коллективе ничего не получится. И надо сказать, что довольно скоро (это кажется сейчас, что довольно скоро, но на это ушло какое-то время) как-то более или менее все наладилось.И самое главное, что появились какие-то спектакли, которые мы репетировали, понимаете, начиная, я не знаю, с Леши Казанцева, с его пьесы «Антон и другие». Знаете, может быть, был такой спектакль скромный, но очень важный для меня, потому что там были, как мне кажется, сами собой. А потом были наконец «Отверженные» Гюго, два вечера, вот этот спектакль. Ну и так дальше. В общем, мы пошли потом вплоть до Юры Щекочихина
К. Ларина
―
Ну, это уже время другое.
А. Бородин
―
Это уже другое время.
К. Ларина
―
Важно все это сомкнуть жизнь театральную, внутритеатральную и жизнь за стеклом, за окном. Потому что, как я понимаю… Ну, «как я понимаю». Я тоже в это время жила. В 80-м году я закончила школу. Это была Олимпиада, это была смерть Высоцкого, это был Афганистан. Вообще год такой был очень знаковый. Но тем не менее вы же пришли туда и не предполагали, что через два года умрет Брежнев, что начнется другая эпоха, а через пять лет придет Горбачев. А через шесть лет наступит перестройка, и вы будете ставить совсем другие спектакли, и театр станет… Это же время перестройки, как я понимаю, оно очень важное как раз в вашей жизни, в жизни Российского молодежного театра, когда он стал таким флагманом абсолютным, он вошел в это время открытости. И когда возник Щекочихин, «Ловушка № 46, рост второй»… Видите, как я все помню!
А. Бородин
―
Да-да, здорово.
К. Ларина
―
Это какой был год?
А. Бородин
―
Это, наверное, был какой-то 85-й, что-то такое. Как раз это было на переломе. Нам его запрещали…
К. Ларина
―
И пришло новое поколение молодых актеров.
А. Бородин
―
Да, пришло новое поколение. Я их собрал по всем институтам. Замечательные ребята. И Женя Дворжецкий, и Леша Веселкин. Ну все они. И Сережа Серов, и Лара Моравская. Кого-то уже нет.
К. Ларина
―
Как принимали спектакли? Вот расскажите детям. Они же не знают, что такое цензура, что такое приемка, как принимали спектакли. Не в смысле, как принимали — хорошо или плохо, хлопали или нет. Это слово «принимать» имело совсем другой, конкретный вполне себе смысл.
А. Бородин
―
Да, такой идеологический смысл. Надо было сдавать это все министерской комиссии. И тут как бы начиналось… Самое главное, что начиналось… «Почему в «Отверженных» французский флаг?» Ну а какой там должен быть?
К. Ларина
―
Как?!
А. Бородин
―
Буквально. «Почему там висит французский флаг?» Буквально. «Почему Жан Вальжан взошел на баррикады?» Буквально! Ну, у Гюго он пошел на баррикады.
К. Ларина
―
То есть они везде искали какой-то скрытый смысл?
А. Бородин
―
Везде! Понимаете, просто…
К. Ларина
―
Очень похоже все на самом деле.
А. Бородин
―
До какой-то такой непролазной иногда тупости полной. Но тут, вы знаете, очевидно… Я не знаю, внутри, что ли, было какое-то… ну, какая-то своего рода, может быть, устойчивость, может быть, какое-то упрямство и какая-то уверенность в том, что если ты делаешь и тебе это хорошо, интересно — значит, все так и должно быть. Вот это очень такое важное чувство, мне кажется.Поэтому, конечно, когда наступило это время новое, то тут для нас это было такое событие очень и очень серьезное, очень важное. Хотя мы уже понимали, что вообще дело к чему-то идет. То есть уже было понятно. Мы же «Ловушку» начали репетировать еще в то время, что называется, в старое время. Мы начали репетировать. Я что-то намолол заместителю министра: «Вы знаете, у нас будет и то, и то, и то. А еще есть современная пьеса. Мы ни копейки не потратим. Мы начнем репетировать». — «Ну давайте, в конце концов, репетируйте». Все. Я Жене Дворжецкому приносил свою куртку. В Португалии купил, кстати, на рынке. Да-да-да. Знаете, такая шикарная пижонская куртка. Я приносил ему каждый раз. В костюмах играли. Стасик Бенедиктов, мой художник замечательный, с которым мы всю жизнь вместе работаем, он сколотил трибуну.
И мы, знаете, как-то ее, по-моему, три месяца сдавали. Мы сделали за полтора-два месяца, а сдавали три месяца. Приходили всякие органы, смотрели. Один раз пришел на репетицию, на прогон просто, у меня был прогон. Смотрю — 50 каких-то дядек ходят, все в костюмах, с галстуками.
К. Ларина
―
Специальные искусствоведы в штатском, да?
А. Бородин
―
Да. И все пришли смотреть. И потом началось — одна комиссия, другая комиссия, третья. «Вот тут надо сократить то, вот тут надо вырезать это».
К. Ларина
―
А расскажите, про что эта пьеса-то. Давайте напомним.
А. Бородин
―
Эта пьеса вообще про то, что появились джинсы у нас. Джинсы. Вот размер 46-й.
К. Ларина
―
Такой подросток типичный.
А. Бородин
―
Подросток, да. Понимаете, из-за этих джинсов совершается преступление. То есть мальчика убивают из-за этого — из-за того, что начало происходить расслоение очень сильное молодежи обеспеченной…
К. Ларина
―
Мне кажется, в это же время, простите, одновременно с этим появился «Вагончик» Гинкаса.
А. Бородин
―
Все примерно в одно время.
К. Ларина
―
Да? На такую же тему.
А. Бородин
―
Да, да. Замечательный был спектакль. Я тоже его очень хорошо помню. Просто потрясающий! Знаете, вот эти все сюжеты были новые, но самое главное, что было новое дыхание. Понимаете? Я помню, что зрительный зал воспринимал это, знаете, невероятно просто, с каким-то замиранием даже.
К. Ларина
―
А что там такого было, что люди воспринимали это как какое-то откровение?
А. Бородин
―
Потому что свежий воздух был, свежая кровь была, понимаете, живое. Потому что Юра Щекочихин, очень дорогой для меня друг и для нашего театра… Кстати, он всегда говорил «наши ребята», «наша команда». Юрка замечательный!
К. Ларина
―
А в ту пору… Кстати, тоже важно сказать, что Юрий Щекочихин в ту пору был очень известный журналист-расследователь, если можно так сказать про советскую журналистику. Он был тем человеком, чьими статьями зачитывались, их ждали. Я помню, был Ваксберг в это же время. И Щекочихин.
А. Бородин
―
Да. И Юра написал, очерк такой был в «Литературной газете», он назывался «У озера», кажется. Сюжет вот оттуда был взят.
К. Ларина
―
То есть в основе все-таки криминальная история.
А. Бородин
―
В основе криминальная история. И Юра знал этих ребят. Однажды даже на спектакль уже потом приехал герой этого спектакля, который, собственно говоря, совершил…
К. Ларина
―
Прототип, да?
А. Бородин
―
Прототип. И я очень хорошо помню это. Потом все зрители ушли, а он сидит. Можете себе представить это?
К. Ларина
―
То есть он был в потрясении?
А. Бородин
―
Он просто был в потрясении! Он сидит один в зале и не может встать. Понимаете, Юрка к нему подходит, садится рядом… Потом, естественно, мы все его окружили. И это было очень по-настоящему. Потому что, вы знаете, ведь правда, настоящая правда, живая правда — она и есть правда. Понимаете? И никуда ты от нее не уйдешь. Вот сколько ее ни прикрывай, сколько ни закрывай, сколько ни придумывай всяких правил, все равно существует живая жизнь. А живая жизнь — это живой театр, это живая правда. Мне кажется, это, в принципе, одни и те же понятия.
К. Ларина
―
Собственно это и представляет опасность в тоталитарном обществе всегда, как мы понимаем. И совсем неважно, что ты говоришь, а важно, как ты это делаешь.
А. Бородин
―
Да, совершенно правильно, конечно.
К. Ларина
―
Важна интонация.
А. Бородин
―
Да, да, да. Это может быть классическое произведение, это может быть такое современное острое произведение. Все равно все дело в том, как люди живут. Они остро реагируют на несправедливость? Они остро реагируют на подавление личности? Или они соглашаются с тем, что личность должна быть подавлена, гораздо важнее, чтобы были шеренги людей, которые думают одинаково, мыслят одинаково? Театр, мне кажется, как раз для того и есть, чтобы эту шеренгу, что ли, разбивать. Каждый из нас — отдельная личность. И каждый из нас должен думать сам, должен понимать эту жизнь сам. Это основная, что ли, какая-то тема наша, может быть.
К. Ларина
―
А в то время вы обсуждали этот спектакль с публикой? Уже существовал тогда этот клуб зрительский?
А. Бородин
―
Вы знаете, школьный актив так называемый существовал еще до того. Вот когда я пришел, он существовал, и очень, что называется, активно. Там были интересные всякие обсуждения при том при всем. Хотя все-таки в основе своей был такой организованный… Хотя, повторяю, все равно прорывались. Я помню клуб старшеклассников, который вел Путинцев, заведующий литературной частью. Туда приходили очень интересные люди, он приводил всегда людей. Там была какая-то живая жизнь.А уже к этому времени это все немножко затухало, честно говоря. И благодаря, может быть, этим нашим спектаклям каким-то живым стало постепенно собираться снова на новом уже этапе вот то, что мы называем нашей деятельностью, которая очень важна в нашем театре. Ну как? Если официально назвать, то это такая работа со зрителями. То есть какая-то очень интересная задача, которая связана, кстати, с основной темой.
К. Ларина
―
И главное с тем, что люди учатся понимать театр, считывать какие-то смыслы. Когда ты вслух это проговариваешь…
А. Бородин
―
Да, да, да. Знаете, такой был шикарный артист Николай Караченцов, потрясающий. Вот он был членом клуба.
К. Ларина
―
Членом вашего клуба. Алексей Бородин в нашей студии, главный… простите, художественный руководитель Российского академического молодежного театра. О главном режиссере отдельно поговорим. Сейчас новости.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу. Напомню, что сегодня у нас в гостях Алексей Бородин, художественный руководитель Российского академического молодежного театра (РАМТ). 40 лет исполняется главному худруку Бородину. А на самом деле Алексею Владимировичу гораздо больше и как человек, и как режиссеру. Но мы сейчас не об этом.Алексей Владимирович, я вот смотрю… Конечно, невозможно… Хочется подробно поговорить обо всем, такую театральную летопись устроить здесь, но у нас не получается, очень мало времени. Пока шли новости и реклама, я труппу рассматривала. Это одна из самых сильных трупп в Москве. Замечательные актеры у вас. Вот вы сказали про Бенедиктова, художника, с которым вы всю жизнь работаете. Давайте тогда вспомним добрым словом и передадим привет Тому Стоппарду, драматургу вашей жизни. Да?
А. Бородин
―
Да-да-да.
К. Ларина
―
Как это началось?
А. Бородин
―
Это, конечно, невероятная история. Знаете, уже в таком возрасте кажется, что ничего нового и особого вряд ли откроешь. И вдруг просто такой подарок жизни — и встреча с ним, и его пьеса «Берег Утопии», и такая, прямо скажем, дружба настоящая. Вот сейчас он прислал свою новую пьесу, которая…
К. Ларина
―
Сколько у вас спектаклей по его пьесам?
А. Бородин
―
Ну, три. Было три. И сейчас…
К. Ларина
―
Четвертая будет?
А. Бородин
―
Я надеюсь, будет четвертая.
К. Ларина
―
А что это будет?
А. Бородин
―
Это «Леопольдштадт», такая пьеса у него. Невероятно интересная! Еще перевода нет, Аркадий Островский будет переводить. Но я уже ее прочел, мне помогли. В общем, я понял, что это, конечно, грандиозная, просто грандиозная пьеса. В конце января или в двадцатых числах в Лондоне должна быть премьера. После этого, я надеюсь, Аркадий переведет. И дай бог сил, мы это сделаем.А так, конечно, это невероятный такой случай, когда появляется в твоей жизни человек такого уровня, понимаете, такого интеллектуального уровня, такого художественного уровня, такого человеческого уровня. Оказалось, что какие-то невероятные пересечения. Ну, Стоппард — ясно, великий человек. Что тут говорить? Оказывается, пересечения. Оказывается, возможны отношения очень откровенные, очень дружеские, очень настоящие, человеческие. Мировоззрение его мне очень близко, насколько я понимаю. Также с его стороны ко мне. Он очень полюбил наш театр.
К. Ларина
―
А в каком году вы встретились? Когда началась ваша совместная творческая жизнь?
А. Бородин
―
Ну когда? Это, наверное, было… Это было, наверное, где-то, не знаю… Сейчас скажу.
К. Ларина
―
В середине 90-х?
А. Бородин
―
Нет-нет-нет, попозже. Это, наверное, где-то в 2004–2005-м. Я боюсь сейчас сказать, честно говоря. Когда появился этот «Берег», Аркадий Островский передал эту пьесу мне… А это три пьесы, три больших пьесы. Спектакль у нас начинался в 12 дня, а кончался в 10 вечера, с перерывами. Когда эта пьеса попала ко мне, конечно, она меня поразила и своей формой невероятной, и потрясающим, конечно, содержанием, контентом, как теперь говорят. Вы знаете, невероятно! И эту пьесу написал англичанин, который живет в Англии всю жизнь, который знает Россию по литературе, по Чехову. Он переводит Чехова и так далее. Так почувствовать середину XIX века, этих всех людей, Герцена, Белинского, Бакунина, Тургенева…
К. Ларина
―
Это совсем другой взгляд, лишенный стереотипов, да?
А. Бородин
―
Совершенно другой взгляд! Что называется… У Герцена есть такая книга «С другого берега». Вот это буквально с другого берега на нас. И оказалось, что это страшно близко нам и очень нам важно. Когда была премьера, то он сказал, что чуть ли не самый счастливый день в его жизни благодаря тому… Ему и спектакль нравился, но и публика так, оказывается, реагирует на его текст, на произведение. И конечно, для нас всех, для всех артистов, для всех для нас это было такое очень большое событие. Все говорили, что я сумасшедший, когда мы это брали. «Кому нужен Герцен? Кому нужен Белинский?» Ну, тут я проявил свойственное мне иногда упорство. Собственно говоря, семья меня поддержала, дети мои и жена. Это были главные, которые… «Хочешь? Значит, делай!»
К. Ларина
―
Это вообще был такой почти уникальный эксперимент, потому что это три спектакля в один день игралось.
А. Бородин
―
В один день, да.
К. Ларина
―
То есть люди приходили в театр к 12, а уходили в 10 часов вечера.
А. Бородин
―
Да-да-да, так и было.
К. Ларина
―
Я разговаривала тоже со многими зрителями, которые не являются как бы такими профессиональными театралами, для которых в принципе в театр пойти — это такое событие. А уж провести в нем день, забыв обо всем… И вы знаете, просто все говорили только слова восторга. Насколько это важно, чтобы это именно в один день посмотреть.
А. Бородин
―
Он шел у нас 10 лет. И поразительно, что когда мы с этим спектаклем были в Испании… То есть мы были неделю в Мадриде, неделю в Барселоне. И там текст шел…
К. Ларина
―
Бегущая строка.
А. Бородин
―
Бегущая строка. Отлично, кстати, все это сделан, этот перевод и так дальше. Как принимали испанцы? Они принимали это как свою собственную историю. Очевидно, так было и в Англии, так было и в других странах.
К. Ларина
―
Алексей Владимирович, вот смотрите, у вас в репертуаре достаточно много спектаклей, скажем так, на грани политического театра, то есть исторически-публицистические спектакли. Ну, «Берег Утопии» — то не просто историческая сага, а она абсолютно актуальная для сегодняшней России, когда ты понимаешь, что откуда берется. Да? Но там есть и «Рок-н-ролл», тоже спектакль по Стоппарду. Это история Гавела, история становления демократии в Чехии.
А. Бородин
―
Чешские события, да.
К. Ларина
―
Это и «Демократия», это и «Нюрнберг». Что я еще не назвала? Что-то еще важное.
А. Бородин
―
Вот эта линия, понимаете, она мне кажется очень важной. Она такая генеральная, что ли. Она не то что задумывалась. Это родилось знаете отчего? Мне кажется, что мы жизнь должны воспринимать, по крайней мере те, кто работает в театр, жизнь воспринимать как-то нервами, знаете, реагировать на то, что происходит вокруг. Мы должны как бы думать об этом, понимать. Потому что если мы вдруг… Ну, мы очень быстро можем превратиться в такое конъектурное какое-то заведение, которое так или иначе… То есть с чем мы согласны, с чем мы не согласны, что нас радует, что нас печалит, по поводу чего мы негодуем.Мне кажется, это очень важные вещи. И в театре, мне кажется, зрители очень этого ждут, понимаете, когда будет разговор с ними честный, знаете, не такой прикрытый, закрытый, а вот такой настоящий открытый. А если это еще художественно убедительно и интересно, то…
К. Ларина
―
А потом, это все актуальнее и актуальнее становится.
А. Бородин
―
Конечно.
К. Ларина
―
Посмотрите, у нас же сейчас такая плотность! Это только кажется, что у нас застой и стабильность. Дорогие друзья, не верьте! Это не так. Это как-то по-другому называется. Потому что мы стремительно катимся… Не скажу — куда. Но как меняются смыслы! Как они становятся все острее, болезненнее — даже в тех спектаклях, которые мы сейчас с вами перечислили. Вот взять тот же спектакль «Нюрнберг». Хочу напомнить нашим слушателям, что это по сценарию знаменитого фильма «Нюрнбергский процесс». Это суд над судьями. Очень актуальнейшая вещь сегодня для нас. Это не суд над лидерами Третьего рейха, а это суд над судьями — то есть теми, которые осуществляли правосудие во времена Третьего рейха. Там есть такие потрясающие монологи и тексты, которые прямо хочется… Иногда думаешь: «Боже мой! Можно обратить по радио сегодня и читать эти слова». Настолько они актуальные.
А. Бородин
―
Да. Я думаю, что это очень важно. Мы должны говорить то, что мы думаем.
К. Ларина
―
Это про ответственность каждого человека за то, что происходит.
А. Бородин
―
Ответственность каждого человека. Это самое главное.
К. Ларина
―
Пошли в суд тогда, Алексей Владимирович. Не могу не задать этот вопрос. В этом году, в прошедшем, в 2019 году, вы в новой роли себя почувствовали — в роли свидетеля на суде. И это, конечно, сильнейшее… Я хочу напомнить, что директор Российского академического молодежного театра Софья Апфельбаум проходит как раз как фигурант знаменитого, печально знаменитого «театрального дела» вместе с Кириллом Серебренниковым, Алексеем Малобродским, Юрием Итиным. Эти судебные заседания длятся и длятся. И конца и края этому нет. Алексей Владимирович приходил на многие заседания, чтобы поддержать своего директора, которая не ушла с работы, она не уволена, она работает. Я так понимаю, что и театр ее поддерживает, весь театр.
А. Бородин
―
Да, да.
К. Ларина
―
Вот в роли свидетеля как вам?
А. Бородин
―
Вы знаете, дело в том, что… Опять же думаешь, что ты все знаешь. Оказалось, что мало ты знаешь, и знаешь далеко не все. И когда ты попадаешь в эту ситуацию, в которую мы попали с Софьей Михайловной и со всей этой историей, то, конечно, ты понимаешь, что… Это очень трудный и очень тяжелый вопрос. Понимаете? Мы должны ни при каких обстоятельствах не терять оптимизма. Кстати, что и делает совершенно потрясающая женщина, Софья Михайловна Апфельбаум наша, потому что она, проходя через эти трудности, находясь по ту сторону ситуации, она держит этот оптимизм и эту веру, хотя это все труднее и труднее, потому что это уже длится два с лишним года.
К. Ларина
―
Третий год уже.
А. Бородин
―
Это колоссальный срок, честно говоря, какого-то напоминающего… Я прошлым летом перечел «Процесс» Кафки. Вы знаете, я читал его когда-то в юности, и он на меня не производил такого впечатления. Я просто не понимал, какое это великое художественное осмысление того, что может происходить в таком тоталитарном государстве, как там. Но это вдруг может происходить и здесь. Понимаете, происходит, с моей точки зрения, ну совершенно какой-то или маразматический, или какой-то очень продуманный… Ну, это загадка для меня. Я это не понимаю. Я не понимаю, как это может длиться столько времени. И как вообще это могло начаться? И как это может так бесконечно продолжаться? И конца и края нет. Мы, как всегда, на что-то надеемся. Мы думали: «Ну, к концу года, наверное, уж как-нибудь это разрешится». Ничего подобного! 14-го или 13-го числа…
К. Ларина
―
Следующее заседание — 14 января. Очередной виток.
А. Бородин
―
Это живые люди, которые… И мы все живые люди тоже, не только эти четыре человека, которые проходят через тот ад, понимаете ли, но это и все мы, которые тоже проходим через это. Я знаю, Софья Михайловна у нас была в театре… теперь уже четыре года с лишним, а тогда два года мы с ней работали. Это были два года счастья. Понимаете, более светлого, более открытого, более честного человека вообще трудно себе представить. Таких людей, я считаю, надо носить на руках, понимаете ли, а не так, чтобы она находилась вдруг на скамье подсудимых. Это бред, который у меня вызывает ну страшное такое, мягко говоря, негодование. И ты понимаешь вдруг, что ты сделать-то как будто вроде ничего не можешь. Понимаете? И этот суд превращается в какой-то спектакль, который совершенно, что называется, разведен, как говорят. Знаете? Развели роли: «Так выйдешь оттуда, а ты выйдешь и скажешь это». И все это известно.Мы оптимисты, надежду не теряем.
К. Ларина
―
Расскажите о ваших впечатлениях вообще от российского судопроизводства, от людей, которые там внутри находятся, от атмосферы.
А. Бородин
―
Я не понимаю. Вы знаете, я не понимаю! Я, честно говоря, не могу себе представить. Эти же люди, которые там находятся со стороны прокуроры, со стороны судей, которые меняются…
К. Ларина
―
Вы же слушали все это.
А. Бородин
―
И я понимаю, что они исполнители каких-то совершенно определенных ролей. И они эти роли свои выполняют. Адвокаты что-то дергаются. Замечательные четыре адвоката, которые там есть. Они как-то человечески воспринимают всю эту историю. Понимаете? Это называется… Ну, когда назначают…
К. Ларина
―
Экспертизу?
А. Бородин
―
…экспертизу вторую. Вторую назначили из очень уважаемых людей. Оказалось, что они как-то…
К. Ларина
―
Необъективные?
А. Бородин
―
Необъективные.
К. Ларина
―
Потому что знакомы с подсудимыми.
А. Бородин
―
Знакомы с подсудимыми. Назначили третью экспертизу. Теперь, очевидно, будет говориться о том, что это будет третья экспертиза, кто туда войдет. Это опять 260 томов этого дела они должны изучить. Понимаете?
К. Ларина
―
А вы тоже должны были быть экспертом, да?
А. Бородин
―
Нет-нет-нет.
К. Ларина
―
Нет?
А. Бородин
―
Я никак не могу быть экспертом при всем желании, понимаете, потому что я связан непосредственными узами…
К. Ларина
―
А все связаны!
А. Бородин
―
А в том-то и дело. В этом же все и дело.
К. Ларина
―
Кстати, в этом есть некий хитрый ход, абсолютно какой-то бесчеловечный.
А. Бородин
―
Да.
К. Ларина
―
Чтобы вы понимали, друзья, что сейчас там происходит. Они якобы ищут независимых экспертов, которые проведут независимую экспертизу всего того, что сделал Кирилл Серебренников и его команда во время существования проекта «Платформа». Но при этом… Что такое «независимый эксперт»? Тот, который не знает, кто такой Кирилл Серебренников, который никогда не был ни в одном театре. Так, что ли, получается?
А. Бородин
―
Да-да-да.
К. Ларина
―
Который лично не знаком, ничего не видел, ничего не знает. Мало этого, ищут пожарные, ищет милиция тех, кто не оказывал никакой публичной поддержки, не подписывал никаких писем в защиту этих людей. То есть дошло до состояния уже полного абсурда, что не могут найти… Какие все ужасные люди! Они все подписывали письма. Вот Бородин подписывал письмо в защиту, да?
А. Бородин
―
Да, подписывали. Все подписывали. Все. Это же такие огромные стопки в первый день, когда был этот суд и судья зачитывал фамилии этих людей, которые подписали. Ну, очень известные, очень известные люди. И все в огромном количестве. А потом оказалось, что это характеристики, это не имеет прямого отношения…
К. Ларина
―
Как вообще в такой атмосфере можно существовать спокойно, работать, вообще говорить о творчестве, о каких-то смыслах, о вере в человечество?
А. Бородин
―
Надо существовать, надо существовать в тех обстоятельствах, в которых мы находимся. Вот это одна из самых главных задач. Мне уже много лет, и я знаю, что в любых обстоятельствах мы должны оставаться сами собой. И мы должны работать, и мы должны делать свое дело, пока у нас есть для этого возможности и силы. Вот в этом, мне кажется, единственное спасение. И работать так, как мы это понимаем, а не так, как кто-то нам это расскажет или покажет, или еще что-то. Вот это, мне кажется, самое главное.Вы знаете, я по натуре все равно… Понимаете, у меня дети, у меня внуки. Это же невероятное счастье. Поэтому я по натуре оптимист.
К. Ларина
―
Оптимист?
А. Бородин
―
Оптимист, конечно.
К. Ларина
―
Но вы находите какие-то слова для Сони, для ее родителей пожилых, которые приходят на каждое заседание?
А. Бородин
―
Вы знаете, это было очень интересно. Когда Софью Михайловну наконец освободили из-под домашнего ареста, я ей сказал сразу, в этот же вечер…
К. Ларина
―
Сняли браслет с ноги.
А. Бородин
―
Да. Я сказал ей… Это же вечер был, когда это случилось. Я говорю: «Завтра у нас сбор труппы. Завтра приходить на работу», — знаете, совершенно категорическим таким тоном. Выяснилось, что у нас был выходной день. Всех обзвонили. И пришли все!
К. Ларина
―
Вся труппа.
А. Бородин
―
Как ее встретили! Весь коллектив. Я уж не говорю… Вся труппа, естественно. Весь коллектив. Как ее встретили! Какими аплодисментами! Какой такой настоящей радостью! Это был такой счастливый день буквально. Так что, мне кажется, мы должны опираться друг на друга и знать, что все… В конечном итоге все равно правда останется правдой.
К. Ларина
―
И еще один вопрос, возвращаясь к театру: зачем вам понадобился главный режиссер? Это вы для чего сделали?
А. Бородин
―
Это очень важная тема, потому что я на определенном этапе понял, что… Ну вот, я есть сейчас. Вот мы делаем какое-то дело. Ну, мало ли как и мало ли что. И как будет дальше? То есть нужно думать о том, что будет дальше. И тогда пришла в голову, по-моему, такая очень ясная идея, которая должна прийти не только мне, но и многим: нужен обязательно человек, которому ты, знаете, образно говоря, передаешь дело. Не потому, что я сейчас ухожу и не буду работать художественным руководителем. Но какое-то время мы можем быть вместе. И тогда можно передать дело человеку, которого ты увидел, которого ты узнал.А я его узнал, Егора Перегудова. Он первые свои спектакли ставил в нашем театре. Потом еще один спектакль. Потом он работал в «Современнике» и в «Сатириконе», замечательные спектакли шли. И как-то на определенном этапе я вообще позвал в театр огромное количество молодых режиссеров. Это было очень правильно, я уверен просто, потому что это вообще свежая кровь такая. И мощные ребята, очень сильные! Некоторые из них просто замечательные, талантливейшие.
К. Ларина
―
Ну давайте назовем людей. Они же слышат. Рузанна…
А. Бородин
―
Можно назвать. Конечно, и Олег Долин, и Рузанна Мовсесян, и Саша Хухлин, и Егор Равинский, и Миша Станкевич. Я должен вспомнить их всех, никого не пропустить. Это все ребята… Я сейчас пропускаю уже кого-то. Это поколение очень интересное. Оно мне кажется профессионально оснащенным с какими-то очень правильными для меня, как мне кажется, правильными взглядами на театр.
К. Ларина
―
Марину Брусникину не назвали.
А. Бородин
―
Вы знаете, это уже мастера.
К. Ларина
―
Да.
А. Бородин
―
Вы знаете, я страшно горжусь тем, что Марина откликнулась на мое предложение и поставила у нас два замечательных спектакля — «Лада, или Радость» и «Кот стыда». И Миндаугас Карбаускис еще до того, как он стал главным режиссером, художественным руководителем Театра Маяковского, он у нас поставил два спектакля. То есть это уже такие мастера, которые…
К. Ларина
―
Катя Половцева.
А. Бородин
―
Катя Половцева, которая сейчас поставила у нас два спектакля, а сейчас репетирует «Лысую певицу» Ионеско на Маленькой сцене. Так что…
К. Ларина
―
Мирзоев, который нашел пристанище здесь, поставил спектакль.
А. Бородин
―
Вот видите? Спасибо, что вы говорите об этом, потому что с Владимиром Владимировичем у меня сложились тоже какие-то совершенно особые…
К. Ларина
―
Вы имеете в виду — с Мирзоевым.
А. Бородин
―
Да. Особые отношения. Это, конечно, удивительный человек какого-то потрясающего интеллекта, необыкновенно интересный режиссер! Он у нас сделал два спектакля. Последний — по ранней пьесе Миши Угарова. Премьера была в годовщину ухода из жизни Миши. И сейчас мы тоже думаем, что будет дальше.Понимаете, когда существует какая-то энергетически сильная группа, состоящая из мастеров, состоящая из молодых режиссеров, то это и есть жизнь. Понимаете? Вот Егор Перегудов. Я так подумал, что он из молодых ребят наиболее такой подходящий для того, чтобы он мог вести дело. Мы так с ним сейчас работаем.
К. Ларина
―
Хочу вам сказать еще одну вещь. Алексей Владимирович Бородин, как он сейчас признался, он человек очень старшего поколения.
А. Бородин
―
Да, уж прямо скажем.
К. Ларина
―
Никогда в жизни никто… Не знаю, я такого не помню, чтобы кто-нибудь говорил про вас: «Вот сколько может Бородин сидеть на этом месте? Когда он уже даст дорогу молодым?» Никогда не ассоциировались с каким-то…
А. Бородин
―
…старцем.
К. Ларина
―
Старцем никогда не были. Я не знаю, с чем это связано. Может быть, вы там купаетесь в трех водах, в кипящем молоке каждое утро. Но мне кажется, что еще это ощущение открытости новому языку, новым людям…
А. Бородин
―
Да.
К. Ларина
―
…улице, в конце концов, которая при всех ужасах, которые вы видите… Если вы закрываете глаза, то вы становитесь стариком. А если вы не закрываете глаза, если вы это принимаете, в этом существуете и пытаетесь в этом найти какой-то смысл и для себя, то тогда жизнь продлевается.
А. Бородин
―
Очень правильно, да.
К. Ларина
―
Я коду уже пытаюсь изобрести. Я знаю, что вы сейчас «Горе от ума» собираетесь сделать.
А. Бородин
―
Да-да, репетируем, репетируем.
К. Ларина
―
Прямо живого, настоящего?
А. Бородин
―
Настоящего.
К. Ларина
―
Или с чем-нибудь его тоже соединили?
А. Бородин
―
Нет-нет-нет.
К. Ларина
―
Без примесей?
А. Бородин
―
Знаете что? Дело в том, что с «Горе от ума» такая мысль: надо освободиться от пьесы, то есть надо освободиться от наслоений. Понимаете? Это же страшные наслоения! Они все в нас сидят, и никуда не денешься.
К. Ларина
―
Так мы цитируем его постоянно.
А. Бородин
―
Да. Но — прийти к самому этому потрясающему Грибоедову, понимаете, потрясающему!
К. Ларина
―
«А судьи кто?»
А. Бородин
―
Да-да-да. «А судьи кто?» Да, действительно.
К. Ларина
―
Кто у вас играет Чацкого-то?
А. Бородин
―
Чацкого у нас играет очень талантливый молодой артист Максим Керин, который прославился в «Цветах для Элджернона».
К. Ларина
―
Молодой.
А. Бородин
―
Очень хороший парень. Илья Исаев играет Фамусова.
К. Ларина
―
Отлично!
А. Бородин
―
Ира Таранник играет Софью. В общем, у нас состав весь… А заняты, кстати, вообще практически… ну очень большая часть труппы. Кстати сказать, та часть труппы, которая не занята в «Ромео и Джульетте», которую ставит Перегудов, которая не занята в пьесе, которую будет ставить Юрий Бутусов (что страшно важно для театра, мне кажется), вот такой мастер. А остальные все заняты у меня.
К. Ларина
―
Алексей Владимирович, спасибо огромное за то, что пришли. Как могли. Хотелось объять необъятное. Не знаю, получилось или нет. Но мне кажется, что какие-то важные вещи мы с вами проговорить успели.
А. Бородин
―
Спасибо.
К. Ларина
―
Желаю вам здоровья. Желаю долгой жизни всяческой — и творческой, и человеческой, и в качестве отца, мужа и дедушки. Ну, естественно, поклон большой всей вашей замечательной труппе и Софье Апфельбаум лично.
А. Бородин
―
Спасибо, спасибо большое.