Памяти Алексея Балабанова - Сергей Сельянов, Вячеслав Шмыров, Андрей Смирнов, Леонид Бичевин - Культурный шок - 2013-05-25
К. ЛАРИНА: Добрый день. Мы начинаем программу «Культурный шок». Сегодня она посвящена памяти Алексей Балабанова. Хотя, видите, у нас культурный шок, связанный с потерями, чуть ли не каждый день. Вчера пришла трагическая весть о том, что ушел из жизни Петр Ефимович Тодоровский. Завтра в рамках передачи «Дифирамб» в нашем эфире будет передачи памяти Петра Ефимовича Тодоровского. Вы услышите его голос, фрагменты из наших программ, его песню. Завтра обязательно мы будем о нем вспоминать в программе «Дифирамб» после 13-00. А сейчас будем говорить об Алексее Балабанове. В нашей студии режиссер Андрей Смирнов. Здравствуйте, Андрей Сергеевич.
А. СМИРНОВ: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Вячеслав Шмыров - главный редактор журнала «Кинопроцесс», кинокритик. Слава, здравствуйте.
В. ШМЫРОВ: Добрый день.
К. ЛАРИНА: И артист театра Вахтангова и кино Леонид Бичевин. Леня, здравствуйте.
Л. БИЧЕВИН: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Напомню, что Леонид сыграл в двух картинах Алексея Балабанова. Дебютировал в «Грузе 200», а затем сыграл главную роль в фильме «Морфий». Мы также ждем по телефону Сергея Сельянова, продюсера. Почти все фильмы Балабанова…
В. ШМЫРОВ: Все, кроме первого, объединение Германа, «Счастливые дни».
К. ЛАРИНА: Алексей Балабанов снял 14 игровых художественных фильмов. Он дошел до такой степени славы, что каждый раз, когда у него выходила премьера, про нее говорили так: 11-й фильм Алексея Балабанова – потом назывался фильм, 13-й фильм Алексея Балабанова. Это о многом говорит. Каждое произведение штучное. Так считали фильмы великих режиссеров. Тут Слава тоже не даст мне соврать, скажет, что так считали фильмы Феллини.
В. ШМЫРОВ: В присутствии Смирнова я не дам так соврать.
К. ЛАРИНА: Сколько снял фильмов Андрей Сергеевич?
А. СМИРНОВ: Пять.
К. ЛАРИНА: Вот видите. Что тут считать? Всё еще впереди. У нас есть Сергей на связи?
С. СЕЛЬЯНОВ: Да.
К. ЛАРИНА: Сережа, здравствуйте. Здесь Ксения Ларина, Андрей Смирнов, Слава Шмыров и Леонид Бичевин. На связи у нас Сергей Сельянов. Сергей, у меня к вам буквально 2-3 вопроса. Когда вы говорили поминальные слова об Алексее Балабанове, сравнили его с Достоевским. Можно ли попросить вас расшифровать это сравнение? В чем они похожи для вас?
С. СЕЛЬЯНОВ: По-моему, это очевидно, хотя, возможно, и спорно. Они оба заглядывали за края, выходили дальше, чем обычные сильные художники. Знаете, чт они лучшие.
К. ЛАРИНА: Сережа, еще раз попробуем вас вызвонить, потому что очень плохое качество связи. Давайте я вам переадресую этот вопрос, Андрей Сергеевич. Насколько уместно такое сравнение Балабанова с Достоевским?
А. СМИРНОВ: Мне трудно судить, я это впервые услышал из ваших уст. Мне это сравнение кажется неожиданным. Я думаю, что сам Сережа Сельянов должен объяснять эти сближения. Конечно, они возможны, но Балабанов настолько своеобразная фигура, настолько яркая, в своем поколении, наверное, самая яркая, что сравнивать его с кем бы то ни было трудно. У него очень рано, в первых же картинах выработался абсолютно свой почерк. И этот почерк прослеживается во всех его картинах. Он не похож ни на кого. Наверное, что-то можно у него найти от Достоевского, от Чехова, от Жванецкого, если хотите, - блестящий комедийный дар в фильме «Жмурки». Он очень разносторонний.
На меря произвела большое впечатление статья Юрия Богомолова памяти Балабанова, глубокая и сильная, где он сформулировал очень точно, что Балабанов – это диагноз нашего общества, диагноз России. Нравится нам это или нет, я помню, какой шок на меня произвел первый «Брат», для моего поколения. Для меня было совершенно не ясно, что это за герой, можно ли или нет, нет ли тут выхода за какие-то этические границы кинематографа.
Но всё последующее, что делал Балабанов, научило меня, что есть люди, которые умеют раздвинуть границы возможного в кино, вообще в искусстве. И Балабанов, безусловно, номер один в нашем кинематографе в этом смысле. Он привел в российскую культуру новый кинематограф.
К. ЛАРИНА: Слава, у меня к тебе вопрос как к кинокритику. Можно ли говорить, что этот человек недооценен как художник на сегодняшний момент?
В. ШМЫРОВ: Парадоксальная ситуация. Действительно, те, кто интересуются кинематографом, работают в нем, они его фильмы ждали, знали. Российский наград у него было достаточно. Могли в каких-то случаях спорить, почему не Гран-при, но это всё не существенно. Международная судьба складывалась очень сложно, именно потому что Запад в отношении России сформировал определенные стереотипы, и Леша им просто не соответствовал. Плюс ко всему отборщиков часто задевали неполиткорректные выпады Балабанова. Это отдельная тема.
Потому что в его личности, в поведении, в искусстве существовала провокативность. Но это очень правильная провокативность, потому что искусство должно выходить за рамки политкорректности, принятых в определенных кругах условностей, которые на самом деле очень ограничивают и пространство искусства, и свободу художника, и поиск и выработку завтрашних смыслов. Что же мы будем всё время в кругу одних и тех же стереотипов? Это же приведет к полной потере смысла работы художника.
Мы с ним работали на картине «Прибытие поезда», где я был креативным продюсером в 1995 году, альманах, посвященный 100-летию кино, где у Леши замечательная новелла, маленький шедевр с Маковецким, назывался «Трофим». Один отборщик говорил: «Вы выбросите Балабанова, отдай мне новеллу Хотиненко – и эта картина будет ездить по всем фестивалям, потому что там русская душа». То, что снял Володя, конечно, было более традиционно: тут тебе и душа как гармонь, и певческое…
К. ЛАРИНА: «Трофим» так и живет отдельной жизнью. «Трофим» - это отдельное кино. Что это «Прибытие поезда», про это уже никто не говорит.
В. ШМЫРОВ: Это уже специфика поколения, это не шестидесятники, их объединить оказалось практически невозможно. Тут Андрей Сергеевич со мной согласится. А с другой стороны, Леша настолько жил искусством, что его творческая судьба была достаточно гармоничной. Практически не было простоев, снимал то, что хотел, снимал очень экономно, но не потому что экономил, а потому что его художественные средства не требовали размаха, объема.
У него не было режиссерской амбиции, что масштаб замысла – это масштаб бюджета. Он практически этого был лишен. Могло не быть денег. Конечно, его большое счастье, что Сельянов за ним стоял. Мне кажется, в итоге жизни он стал внебытовым человеком. Опять же потому что было то необходимое, что у него было, была работа. А при этом у него замечательная семья. У него прекрасные два сына. Нельзя сказать, что он такой бессеребренник, человек, который на всё наплевал, оставил несчастными свою семью. Конечно, она в несчастье, как и все мы, но это фундамент. И когда сейчас не похоронах я видел и сыновей его, я понял, что это тоже очень неожиданный ракурс Лешиного портрета. Это вовсе не заброшенная какая-то территория, это очень хорошая, достойная жизнь.
А. СМИРНОВ: Я хочу добавить. Профессиональный уровень Балабанова меня, уже старика, пенсионера, поражает. Я не знаю другого такого режиссера, который работал так быстро и емко. Он буквально закончил картину. Я спрашивал у Сережи Сельянова, что делает Алеша. Пишет новый сценарий. Когда я узнавал у того же Сельянова сроки и смету картин Балабанова, меня поражало, как можно уложиться в это пространство, в эти два или три десятка смен. Он укладывался. И при этом ни в одной из его картин я не вижу ни спешки, ни непродуманного. Он отлично знал, что он хочет. А посмотрите, какую армию актеров открыл нам Балабанов. У него же снимались и знаменитые артисты, и профессиональные киллеры, я знаю. Откуда он знал этих бандитов? Знал. И откуда он, выдающийся деятель искусства, знал эту среду, для меня загадка. И в каждой картине – выдающаяся актерская работа.
К. ЛАРИНА: Давайте дадим слово актеру, которого действительно открыл для нашего кинематографа Алексей. Я думаю, что Леня подтвердит, что Алексей Балабанов для него крестный отец в кино.
Л. БИЧЕВИН: Я это подтвержу. Алексей, помимо кино, я для себя так решил и это правда, он дал мне много больше, чем просто кино и карьера. Я старался всегда прислушиваться, слышать его мысли, разгадать их, его высказывания в мой адрес, замечания, какую-то коррекцию, воспринимать это не на уровне рабочем, профессиональном между режиссером и актером, а по-человечески. Я сразу видел в нем не просто рядового режиссера. «Морфий» был уже 5 лет назад, «Груз 200» 7 лет назад. Я вам признаюсь, я не все фильмы тогда видел.
К. ЛАРИНА: «Брата» видели же?
Л. БИЧЕВИН: Я видел «Война», «Брата». Сейчас я уже посмотрел все фильмы, а тогда нет. И я мог воспринимать его как известного рядового режиссера, но через которого я стану известным, знаменитым. Но потом я совершенно поменял эту точку зрения, просто прикипел к нему как к человеку, как к учителю, который перевернул что-то во мне, который заставил по-другому смотреть на вещи, на людей, на работу, на кино – на всё.
К. ЛАРИНА: Тут стоит вспомнить, что «Морфий» - это сценарий Бодрова. Наверное, предполагалось когда-то, что эту роль должен сам Сергей и сыграть. Я додумываю, что для него было очень важно найти артиста точного именно на эту работу, на роль в «Морфии». Это случилось на «Грузе»? Как он вам предложил «Морфий»? Когда это произошло?
Л. БИЧЕВИН: Я снимался у Кати Шагаловой в «Однажды в провинции», мне между дублями поступил звонок с неизвестного номера. Я поднимаю трубку: «Привет, Леня, это Леша Балабанов. Можешь говорить?» Я совершенно растерялся, потому что не знал, сколько времени и когда надо бежать в кадр. «Да, Леша. У меня съемки, но я выслушаю». Он начинает рассказывать и говорит: «Приезжай ко мне, попробуешься». Я приехал. В этот же день, когда я приехал, я прочитал сценарий. Я остался в Питере на сутки. И утром я ему сказал, что я очень хочу.
К. ЛАРИНА: Не испугались?
Л. БИЧЕВИН: Я не испугался. Когда я прочитал, я всё это так ярко увидел… На мой взгляд, после «Морфия» интереснее работы у меня пока еще не было за 5 лет. У меня прямо жар был. Когда я читал, я прямо видел эту картину, потому что так емко и ярко это было написано. Я понимал, что это Бодров писал, но я сразу представлял, как это Леша будет снимать. У меня прямо всё горело, я очень волновался. Я сразу ему позвонил и сказал: «Леша, я очень хочу принять участие». Но потом еще были пробы. Всё было честно, был серьезный отбор. Я знаю, что один из артистов, которого он утвердил на главную роль, он отказался. И как-то он потом вспомнил про меня. Т.е. он меня изначально не рассматривал.
К. ЛАРИНА: А когда посмотрели первый раз «Груз 200», он вас не шокировал?
Л. БИЧЕВИН: Нет.
К. ЛАРИНА: Мне кажется, когда внутри находишься, ты еще не понимаешь масштаба ужаса, в который ты опускаешься. Я имею в виду ужас в высоком смысле этого слова. Потому что «Груз 200», безусловно, это абсолютный шедевр.
А. СМИРНОВ: Знаете, меня при этом поразила выдержка Балабанова. Мне пришлось участвовать в передаче «Закрытый показ». Я был ярым защитником этой картины, а с той стороны нападали со страшной силой. Я в основном запомнил знаменитую советскую летчицу. Мы с ней были как антиподы в этом споре. Меня поразила выдержка Балабанова. Он всё это выслушал. В конце, когда ему дали слово, он сказал: «Спасибо всем». Всё. Ни пожелал никаких комментариев. Всем дал понять: всё, что он хотел сказать, он высказал в картине.
К. ЛАРИНА: У нас сейчас новости, потом продолжаем наш разговор.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА: Продолжаем наш эфир. Сегодня мы говорим об Алексее Балабанове. В нашей студии режиссер Андрей Смирнов, кинокритик Вячеслав Шмыров и актер Леонид Бичевин. Хочу извиниться перед слушателями – хотели мы, чтобы и Сергей Сельянов поучаствовал в нашем эфире, но, увы, качество связи не позволяет это сделать. Надеюсь, когда Сергей будет в Москве, обязательно к нам зайдет. Тем более что он приходил к нам в студию, за что ему отдельное спасибо.
Вот с Алексеем Балабановым, увы, не довелось нам встретиться, он ни разу не был у нас на радиостанции. И люди, которые его знают близко, и журналисты – все знают, что он с большим трудом всегда… Хотя он соглашался, но я так понимаю, что не очень сильно его интересовало всё это, вся эта фигня, интервью какие-то. Это всё не про него.
Я с человеком лично не знакома, я видела его только на сцене, когда он представлял кино. Но такая у меня огромная любовь к тому, что он делал, к каждому его фильму, что у меня такое ощущение, что я его лично знаю, что очень близкий мне человек, невероятно важный, невероятный понятный, как бы не кощунственно это звучало. Каждый раз его работа – это событие.
Каждый раз поражаешься: боже мой, какой у него запас. Это как у вокалиста, который берет высокую ноту, кажется, что выше некуда, но ты понимаешь, что впереди высота, которую он возьмет еще тысячу раз. Когда потолка нет у человека. Это поразительно. По вашему ощущению, это то, что мы называем богом поцелованный человек, художник, или это какие-то вещи, которые приходят с опытом, с жизнью, с освоением профессии?
В. ШМЫРОВ: Давайте не будем забывать, что все-таки он потомственный кинематографист. Его детские годы прошли на Свердловской студии. Его папа, Октябрин Балабанов, был главным редактором студии (или объединения, сейчас боюсь наврать). К своему папе он очень прислушивался. В каких-то интервью я встречал, его спрашивали, боится ли он смерти. Он говорил: «Я встречусь со своим папой». Для него эта связь была очень существенна.
И потом давайте скажем о его образованности. Этот человек знал два языка, он закончил Институт военных переводчиков. И если он свою кинематографическую карьеру начал с Беккета и с Кафки – он не просто поставил «Замок», он предложил свою версию завершения этого романа, - то это говорит о том, что он на языке оригинала постигал эти вещи. Это сегодня дорогого стоит.
Ну и жизненный опыт. Потому что все эти истории, даже связанные с той жестокостью, в которой иногда его упрекает, это с ним было. Он же своих родителей перевез в Анапу, где проходит фестиваль «Киношок», его мама была там на просмотре фильма «Я тоже хочу». Честно говоря, я бы смутился своей маме показывать этот фильм. Я уж не говорю про «Груз 200» и так далее. Но он ей сказал: «Мама, ну это же со мной было, когда меня в ментовке избили». Поэтому такая гремучая смесь и опыта, и рафинированной культуры, и всего сразу.
Для меня Леша был прежде всего очень свободный человек. Причем свободу надо понимать не только как свободу от государства, от власти, от насилия государственных институций, но еще и от предрассудков, внутри которых художник не может существовать.
А. СМИРНОВ: Свобода от тусовки кинематографической. Он жил совершенно отдельно.
В. ШМЫРОВ: Его многие совершенно справедливо могли не любить. Но нам повезло, мы знали его несколько раньше, может быть, больше, чем другие.
А. СМИРНОВ: Ксюша, вы сказали о том запасе, который поражал в Балабанове. Вы знаете, если взять одну из первых его картин – тоже, кстати, довольно сильная картина, - картину «Про уродов и людей».
К. ЛАРИНА: Кстати, он называл ее лучшей своей картиной.
А. СМИРНОВ: Мне кажется, что во многих отношениях он был прав. Я вернулся в режиссуру, когда реально замаячила отмена цензуры. Почти 30 лет я режиссурой не занимался. Мне казалось, что если, действительно, цензура уйдет, то кинематографисты, писатели, драматурги первым делом кинутся на историю нашей революции, имея в виду не только 1905 или 1917 год, а с начала, от декабристов, потом история террора, эсеры, гражданская война. Дальше какой год ни возьми – всё потоки крови.
По драматизму наша история последних 150 лет – Шекспир отдыхает. Однако этого не случилось. Одна из немногих картин, которая обратилась к этому материалу, и едва ли не первая в кинематографическом потоке, был фильм «Про уродов и людей».
Но если посмотреть, какое расстояние в понимании трагизма жизни прошел режиссер Балабанов от этой картины до «Груза 200»… Когда ты посмотрел «Груз 200», ты выходишь в шоке. И опять я думал – а допустимо ли это? Прав ли Балабанов? И пришел к заключению, что прав.
Прошло какое-то количество лет до «Кочегара». А «Кочегар» открыл новую глубину в постижении того, как мы живем, как мы относимся друг к другу, что стоит человеческая жизнь в сегодняшней России. А ничего.
Конечно, невосполнимая потеря, что Леша ушел в 54 года. Сколько бы еще он нам рассказал и показал того, о чем мы, может быть, даже не подозреваем.
К. ЛАРИНА: Леня, а вы говорили во время работы про что? Для него это было важно – говорить с актерами? Или исключительно технические вещи?
Л. БИЧЕВИН: У меня такое ощущение, что он выбирал актеров на интуитивном уровне, что он поймет, ему не надо долго это объяснять. Иногда вообще очень просто к этому относился. Если ты не понимаешь что-то, он говорил такую фразу: «Леня, выучи буквы, и я всё сделаю. Скажи буквы правильные, я всё сделаю, всё будет нормально».
А. СМИРНОВ: В результате он не обманывал ни чьих ожиданий.
Л. БИЧЕВИН: Такая откровенность очень подкупала всегда. Вот этот запас, он еще лежал в том, что казалось, что он иногда был резок, груб, может быть, жесток, скуп в каких-то проявлениях. Но он понимал, что нет времени на разъяснения, что надо очень емко сделать, добиться результата, которого он хотел. В начале знакомства была такая вещь, очень важная. Тоже была совершенно неформальная встреча, разговор о фильме. Он меня пригласил, мы сели за стол.
К. ЛАРИНА: На «Груз 200»?
Л. БИЧЕВИН: Нет, на «Морфий». На «Грузе» было проще. А тут уже была такая ответственность – главная роль. Ему важно, чтобы мы были как друзья. Он хотел подружиться с главным персонажем или с главными персонажами, иметь эту тонкую связь, которая не разрушалась бы. Надя приготовила уху, мы сидели, он показал мне реку. Я взял гитару, мы пели песни. Вспомнили рок, какие-то песни из «Брата» я спел, из «Наутилуса». Потом уже было чтение сценария, потом пробы и так далее.
Еще был конфликт, который потом для меня связался, инцидент в середине фильма, когда мы с ним поссорились, я как-то резко реагировал. А он посмотрел, выслушал меня – ладно, извини. И пошел. У меня всё перевернулось. Я не понимал, как Балабанов сейчас передо мной извинился и что это было. Я потом подошел к нему: «Леша, это ты извини меня. Я, наверное, неправ, что-то не так сказал, я что-то не понимаю». Он говорит: «Ты понимаешь, нам нельзя ссориться, иначе ничего не получится. Мы должны быть с тобой на одной волне». И для меня всё стало ясно. Вот такой был человек.
К. ЛАРИНА: Самые сложные сцены какие были для вас в «Морфии», самые тяжелые?
Л. БИЧЕВИН: Прямо самых сложных не вспомню.
К. ЛАРИНА: Мне кажется, на пределе там всё сделано, сыграно, на пределе актерских возможностей. Человек находится в пограничном состоянии весь фильм.
Л. БИЧЕВИН: Самое сложное было потом. Как мне мастер мой потом еще сказал. «Что ты страдаешь третий год?» - «Да вот «Морфий» был, после него ничего нет». – «Ты отравлен». – «Чем?» - «Настоящим, качественным фильмом».
А. СМИРНОВ: То, что рассказал Леня о человеческой связи режиссера с актером, важность которой молодой артист почувствовал в ходе работы, это очень существенная компонента искусства Балабанова. Совершенно очевидно, что для того чтобы Бодров-младший сыграл незабываемого Данилу, такая человеческая связь необходима. Художественный результат – это во многом итог этой не остывающей ни на секунду человеческой связи.
Есть режиссеры, и хорошие режиссеры, которые не вступают в близкие отношения с артистами, им достаточно, чтобы тот сделал что-то определенное. Есть другая порода режиссеров, из которой, безусловно, был Балабанов, - человеческие связи внутри той команды, которая делает картину, для него были важнее показателей мастерства или опыта. И это входит в каждую его картину.
Потому что за каждой его картиной, в том числе за такими страшными, как «Груз 200» или «Кочегар», стоит эта непрекращающаяся боль художника, которую вы чувствуете только потому, что артист вкладывается как человек, не просто как артист вкладывается в эту роль, но как человек. А уже в поздних картинах, я уверен, все актеры, как знаменитый артист, игравший главную роль в «Кочегаре», он же звезда…
К. ЛАРИНА: Его нет в живых, к сожалению, он уже ушел.
А. СМИРНОВ: Как жалко.
К. ЛАРИНА: Он, кстати, в «Грузе» играл тоже.
В. ШМЫРОВ: Михаил Архипович Скрябин.
А. СМИРНОВ: Вот эти человеческие связи, конечно, при совершенном профессиональном мастерстве режиссера дают вот эту не остывающую боль. Боль за людей, боль за Россию, боль за поколение, которую как свое главное послание оставил нам Алексей Балабанов.
К. ЛАРИНА: У меня вопрос к Славе. То, о чем говорит Андрей Сергеевич, это не почувствовать невозможно. Хотя я еще могу понять зрителей, которые отторгают эту стилистику. Готова понять. Не надо, не мучайтесь. Может быть, когда-нибудь придет время, и вы пересмотрите свое отношение к этому кино. Но как могут этого не чувствовать люди, которые профессионально кинематографом занимаются? Я имею в виду прежде всего кинокритиков? Не секрет - об этом говорил в начале Слава, - что вокруг какие-то невероятные бои происходили, вокруг каждой картины Балабанова. Меня всё время поражало это сообщество критическое, которое было кричать, проклинать его самыми страшными словами. Я помню, что вокруг «Груза 200» творилось, как его поливали кругом.
В. ШМЫРОВ: «Груз 200», действительно, ошеломляющая картина.
К. ЛАРИНА: Все эти «Закрытые показы», там же и «Кочегар» был показан, в рамках «Закрытого показа», и «Я тоже хочу».
В. ШМЫРОВ: «Закрытый показ» - это жанровая вещь.
К. ЛАРИНА: И везде сидят какие-нибудь критики…
В. ШМЫРОВ: Которые становятся против.
К. ЛАРИНА: Но и пишут так же. Я знаю, что тот же Виктор Матизон не большой поклонник Балабанова.
В. ШМЫРОВ: Есть вот эта ошеломленность. Есть фильмы, которые я не принимаю сперва. Как фильм Лозницы «Счастье мое», страшный же фильм. Он во мне целый год жил. А я его не принял в начале. Мне казалось, это такой свирепый набор ужас-ужас-ужас…
К. ЛАРИНА: Но тут-то понятно, что человек делает это сердцем, кровью.
В. ШМЫРОВ: Всё равно есть отторжение. Мы же все живые люди. Одна часть. Вторая часть опять же связана с тем, что есть фестивальные стандарты. Леше удача улыбнулась - все-таки картина «Я тоже хочу» была в Венеции в параллельной программе. Но он же никогда не был, скажем, в программе Каннского фестиваля. Насколько важна для нашего кино – я не говорю про наши кинематографические коридоры, насколько важна для всего нашего общества картина «Брат». Это главная картина 90-х. И Леша во многом сформировался как главный режиссер этого времени, именно потому что он пришел со свежей темой, со свежим героем.
Эта картина пронзила даже тех, кто к российскому кино никак не относился или плохо относился, я имею в виду молодое поколение. Любого на улице спросите про «Брата» - вам и цитаты какие-нибудь выдадут, и героев вспомнят. И мы не можем говорить, что это попса в угоду толпе. Про «Уродов и людей» абсолютно органичная картина, она прошибающая, это большая удача художника, что он доходит до такого пола, до такого асфальта, до такого фундамента…
К. ЛАРИНА: До кости это называется.
В. ШМЫРОВ: Да. Опять же там могли быть личные предпочтения или непредпочтения. Критики делают такую фигуру речи, она в греческой трагедии как рок.
А. СМИРНОВ: Критическая тусовка, она тоже чрезвычайно разнообразна.
В. ШМЫРОВ: У Алексея в этом смысле не было врагов или недоброжелателей. Хотя на уровне личностей могут быть и неприятия, и нелюбовь.
К. ЛАРИНА: А правда ли, что, действительно, его творчество делится на два четких периода?
В. ШМЫРОВ: До «Жмурок»?
К. ЛАРИНА: Да. И связано это с трагическими обстоятельствами его жизни. Тут стоит напомнить нашим слушателям, что у него был, во-первых, один не свершившийся проект под названием «Река», который он очень хотел. И актриса погибла. А вторая история, страшнейшая, от которой он, по-моему, так и не оправился, как и многие близкие этих людей, я имею в виду Кармадон и гибель целой съемочной группы во главе с Сергеем Бодровым. Это очень повлияло на его творческую судьбу, на его взгляд на мир.
В. ШМЫРОВ: При ближайшем рассмотрении не всегда эти связи подтверждаются. Несомненно, Кармадонская трагедия. В нашем кино такого не было, чтобы такое количество людей погибло на съемочной площадке.
К. ЛАРИНА: Мистическая гибель, страшная, без всяких останков, без всего.
В. ШМЫРОВ: Просто смыло лавой.
К. ЛАРИНА: Исчезли люди.
В. ШМЫРОВ: И эта авария, конечно. Но, я думаю, еще слом времени. Все-таки «Жмурки» - это начало 2000-х. Ведь режиссерское время – может, Андрей Сергеевич со мной не согласится, - оно очень короткое. Ты чувствуешь эпоху, ты ее выражаешь, а завтра уже нет, ты чувствуешь, что между тобой и эпохой…
К. ЛАРИНА: Так Алексей сам говорил про сегодняшнее время в интервью, что он не чувствует сегодняшнего времени совсем.
В. ШМЫРОВ: Дальше-то надо искать. И он искал. «Жмурки» - это такая перезагрузочная картина, она больше жанровая. Ведь фильм «Я тоже хочу», он в некотором смысле исчерпывал Лешину тему. Страшные вещи в этой картине показаны. Сам режиссер в кадре называет себя академиком Европейской киноакадемии. Это ведь уже не игра, это очень серьезная тема. Многие люди не шутят на площадке с такими вещами. И вдруг в ноябре прошлого года мы проводим Лешину ретроспективу в Тбилиси. Он уже не очень здоров. Но, тем не менее, он там улыбается.
Я сейчас смотрел все фотографии. Солнце светило, он светился. Было ощущение земли обетованной, где он оказался, что, собственно, и есть, это Грузия. Но вдруг первая сенсация, первое событие, о котором все написали, - Балабанов будет снимать фильм про молодого Сталина. Я тоже был немножечко ошарашен этим. А потом я понял. Наверняка это была картина типа «Жмурки-2». Потому что показать и молодость, и закипание еще не страшной революции…
К. ЛАРИНА: Это не ЖЗЛ.
В. ШМЫРОВ: Это, конечно, в большей степени был бы фильм-игра, наверное.
А. СМИРНОВ: Вы, Ксюша и Слава, говорили о взаимоотношении режиссера, художника со временем. Я не знаю другой такой фигуры в нашем кинематографе, который бы чувствовал так изменение времени, малейшие скачки часовой стрелки, как Балабанов. Мало того, если взять картины Балабанова и посмотреть их подряд… Я не пробовал, но уверен. Скажем, от «Про уродов и людей» до «Я тоже хочу», то каждая из этих картин отмечает некое движение общества в ту или иную сторону, пульс. И это поразительный дар. При этом Балабанов ни в одной из картин не впал в публицистику, в газетность, в проповедничество. Это каждый раз художественный образ вот этой секунды в жизни России.
К. ЛАРИНА: Когда ты пересматриваешь кино, всё равно ощущение, что это про сегодня. И «Груз 200», и «Про уродов и людей». Наверное, это некий дар, который свойственен большому художнику - смотреть вперед, чувствовать атмосферу завтрашнего. «Морфий», безусловно, это тоже про сегодняшний день.
Мне кажется, что в каждом фильме герой – это не просто герой, это всё равно носитель личности Алексея прежде всего. Мне это видится в каждом фильме. Я вижу не просто его как автора, как говорят режиссеры – я везде. Нет, не везде. Вот я видела в герое «Морфия» - безусловно, это был Алексей Балабанов, это его судьба. То, о чем говорил Павел Лунгин недавно, сравнивал Балабанов с врачами 19 века, которые сами себе прививают страшную болезнь, для того чтобы понять, каким образом от нее излечить человечество. Мне кажется, это очень точный образ. Как раз в герое «Морфия» визуально воплотился этот образ.
В. ШМЫРОВ: Там же доктор. Мне интересно, когда вы снимали «Груз 200», был разговор о времени, какое время вы снимаете – современное или застойное? Там ведь очень неуловимая граница в этом фильме.
Л. БИЧЕВИН: Не было разговора. Однажды потом была история, мне Агния Кузнецова рассказывала, исполнительница главной роли. Когда они были на «Кинотавре», он подошел к ней на сцене и сказал в микрофон, при зрителях, после фильма: «Агния, ты знаешь, кого ты сыграла?» Она растерялась, не знала, что сказать. Он говорит: «Я тебе скажу. Ты сыграла Россию». И у меня все смыслы, все паззлы соединились. Конечно, он с нами не говорил. А потом я уже по-другому пересматривал этот фильм, все эти метафоры.
В. ШМЫРОВ: Весь ужас, что эти 25 лет… Ведь для этих городов время-то не изменилось.
А. СМИРНОВ: Метафоры – как раз то кинематографическое средство, которое Балабанов начисто исключил из своего арсенала. Он мог такую вещь сказать о результате, но сам кинематографический язык прост, агрессивен в какой-то мере и абсолютно доступен. Метафора, она там, за гранью фильма, ты ее сердцем потом можешь прочувствовать. Но в тексте никаких метафор.
Л. БИЧЕВИН: Очень простое изложение. Мне всегда нравилось, когда нет манипуляции со зрителем, когда тебя пытаются втянуть, затащить в видеоряд.
А. СМИРНОВ: Это и есть высокое мастерство кинорассказа.
В. ШМЫРОВ: «Кочегар» для меня в этом смысле просто режиссерская каллиграфия. Это настолько четко, экономно и по смыслу емко. И там вся образная ткань присутствует.
К. ЛАРИНА: Конечно, хотелось бы спросить у каждого, какой фильм вам кажется главным в судьбе Балабанов, для вас лично. Не то что любимый, а для тебя, Слава, самый важный фильм какой?
В. ШМЫРОВ: «Брат» и «Кочегар». Это разные времена и совершенно разная стилистика.
Л. БИЧЕВИН: У меня «Счастливые дни» и «Груз 200».
А. СМИРНОВ: Не могу отдать предпочтение. Мне кажется, чрезвычайно важно всё, начиная со «Счастливых дней» до «Я тоже хочу». Вот сейчас видно: такое цельное собрание сочинений, такой мощный кулак, такое простое, глубочайшее, трагическое высказывание о времени и о себе.
Л. БИЧЕВИН: Можно я добавлю к этому? Сергей Михайлович очень хорошо сказал на поминках. Когда Леша сегодня доснял свое кино, можно сказать о его фильмах, что это как будто один фильм, который он сделал. Как жизнь.
В. ШМЫРОВ: С эпилогом.
К. ЛАРИНА: Спасибо вам большое за то, что мы собрались и вспомнили замечательного режиссера. Замечательный – это даже не тот эпитет. Тут превосходные степени. Опять же возвращаясь к началу, скажу, что еще предстоит оценить масштаб этого человека, этой личности. И еще будут доходить все эти круги. Его уже нет, а еще будет доходить, и доходить то, что он еще не успел, но доделается само за него.
А. СМИРНОВ: В каком-то смысле кинематографическая судьба Балабанова только начинается.
К. ЛАРИНА: Да. Спасибо вам огромное. Андрей Сергеевич Смирнов, Леонид Бичевин, Вячеслав Шмыров.