Судьба литературного пантеона в Переделкине: сохранятся ли музеи известных писателей? - Ольга Окуджава, Сергей Агапов - Культурный шок - 2016-05-14
14.05.2016
Судьба литературного пантеона в Переделкине: сохранятся ли музеи известных писателей? - Ольга Окуджава, Сергей Агапов - Культурный шок - 2016-05-14
Скачать
К. Ларина
―
13 часов 15 минут. Ещё раз приветствую вас. В студии Ксения Ларина. И мы начинаем программу «Культурный шок». Тема сегодняшней программы – «Судьба литературного пантеона в Переделкине: сохранятся ли музеи известных писателей?». Так красиво мы обозначили тему. На самом деле мы очень ждали, когда к нам в студию придёт Ольга Владимировна Окуджава. Здрасте, Ольга Владимировна. Приветствую вас. И здесь же в студии Сергей Агапов. Сергей Васильевич, приветствую вас. У меня тут затык случился, потому что в итоге я не понимаю, как гостей представлять. У меня написано «Сергей Агапов, заведующий домом-музеем Корнея Чуковского». Но это не так. Теперь по-другому называется?
С. Агапов
―
Можно и так назвать.
О. Окуджава
―
Назвать можно как угодно.
С. Агапов
―
Заведующий отделом Государственного литературного музея «Дом-музей Корнея Чуковского».
К. Ларина
―
Пусть так. А Ольгу Владимировну, конечно, мы представляем как экс-директор Музея Булата Окуджавы?
О. Окуджава
―
Никакой уже не экс. Я свободная женщина.
К. Ларина
―
Вот так вот.
О. Окуджава
―
В хорошем смысле.
К. Ларина
―
Давайте мы начнём теперь от печки. Что случилось? Случилось то, что накануне 9 мая, буквально перед праздником и перед днём рождения Булата Шалвовича Окуджавы мы получили информацию о том, что Ольга Владимировна Окуджава, директор музея Булата Окуджавы, уволена со своего поста. Вот такой случился оксюморон. Даже не знаю, как назвать – анекдот, не анекдот. Этому предшествовала известная уже история, которую уже обсуждали – то, что Музей Окуджавы должен был найти в так называемый кластер литературных музеев в Переделкине, куда входят уже Музей Корнея Чуковского…
О. Окуджава
―
А разве входите уже?
К. Ларина
―
Да.
О. Окуджава
―
Да нет, ещё кластера нет. Это проект.
С. Агапов
―
Кластера нет. Но в проект входим.
К. Ларина
―
И Музей Пастернака. Всё это должно произойти… И рождение кластера, извините за такую, как «Рождение Венеры», назначено, как я понимаю, на сентябрь 2016 года. Так, Сергей Васильевич?
С. Агапов
―
Нет.
К. Ларина
―
Не так?
О. Окуджава
―
Это же тоже связано с какими-то финансовыми делами.
К. Ларина
―
Конечно.
С. Агапов
―
Как будет, так и будет.
К. Ларина
―
Короче, самое главное, чтобы вас не пугать страшными словами, эти три литературных музея должны стать по сути филиалом или частью вот этого Государственного литературного музея. Литературный музей возглавляет Дмитрий Бак. Сразу скажу, что мы его звали на программу. И он не отказывался, он хотел прийти. Но, к сожалению, в эти минуты, когда мы сейчас заседаем здесь в эфире, он находится в самолёте, летит в командировку. Поэтому мы сегодня что сделаем? Мы сегодня поговорим о том, как будет дальше складываться судьба вышеозначенных музеев, готова ли Ольга Владимировна защищать своё детище, поскольку всё-таки, товарищи, давайте скажем прямо: этот музей создан голыми руками. Сколько там? 18 лет этому музею?
О. Окуджава
―
Можно мне сказать одно слово? Это очень красиво звучит – «голыми руками». Но дело в том, что в 1998 году я написала дарственную, как и полагается: «Дарю своей Родине домик, построенный на свои деньги, дачную библиотеку, коллекцию колокольчиков, мебель, личные вещи, книги, картины». Своей Родине.
К. Ларина
―
Государству.
О. Окуджава
―
И подпись. И государство приняло это. И то, что сегодня является музеем, 90% - это то, что я подарила государству. То есть меня выгнали не только с должности. Меня выгнали, в общем, присвоив подарок. Государство распорядилось таким образом. Причём, вначале, когда это случилось, был приказ министра о том, что назначить Ольгу Владимировну директором музея бессрочно.
К. Ларина
―
Это когда было?
О. Окуджава
―
Это было в 2002 году, потому что долго бодались, формулировки были не те, я раз 5 писала, им не нравилось то и то. Потому что там первая формулировка была, что в случае смерти мадам просит назначить директором человека, при обсуждении кандидатуры которого обязательно участие Фонда Булата Окуджавы. Тогда в фонд входили Фазиль Искандер, академик Лихачёв, Белла Ахмадулина. Масса прекрасных людей. И казалось, что это будет вечно. И если помру я, чтобы как-то фонд участвовал. То есть чтобы понимающие люди участвовали в назначении нового человека директором. Неважно. Это уже хохма.И вот этот бессрочный договор, контракт, который потом как-то затерялся, потому что музею уже 18 лет. И потом это модифицировалось каким-то образом в пятилетний контракт, который сейчас, но который до сих пор не истёк. Но почему утрачен этот бессрочный, который был такой красивый жест государства: получив музей в подарок, он дарил это бессрочное директорство. Ладно, бог с ним. Это самая малость. Поэтому, конечно, абсолютно точно совпадает, может быть, не с вашим прелестным словом нашей передачи, а с тем, что это культурный шок. На самом деле это культурный шок. Причём, дело не во мне. Клянусь вам. Хотите – верьте, хотите – нет. Я – это дело десятое. Погиб музей. Он погиб. Я не знаю, почему. Он держался на энтузиазме, он держался на уважении к себе и на уважении окружающих, на любви. И я всем, идиотка, вдалбливала эти годы, у меня была школа экскурсоводов. И мы все на цыпочках стояли в этом музее и проповедовали такие устаревшие смешные понятия, как совесть, благородство, достоинство, любовь. То, что вообще смешно. Даже слово «совесть» говорить уже смешно на самом деле. Только в ироническом смысле можно произносить. Но мы это делали. И когда приходили такие жуткие обкуренные пофигисты, 11 класс, и бедная Лидия Васильевна им втолковывала всё, читала стихи. И потом выходили на улицу. И один какой-нибудь самый жуткий подходил к ней и, опустив глазки, вынув жвачку, говорил: «Вы там рассказывали... Это где можно прочитать?». Значит, зацепило. И мы все счастливы были. Мы держались на этом. Всё. Нас поставили сейчас на колени. Что будет дальше – я не знаю. Но факт тот, что случилось несчастье большое. Нас просто пришли, раскулачили, гонят в колхоз. Действуют очень грубо, бесчеловечно. Все деморализованы. Сотрудники бедненькие. У этой муж при смерти, у другой ребёнок больной. Третьей очень много лет. Она больная. Для неё окуджавотерапия – это единственный в жизни смысл вообще и спасение.
Ну что им сейчас, демонстративно хлопнуть дверью и выйти вон, и сказать: «А мы не будем работать». Есть какие-то свои привязанности к этому месту, необходимость выжить в трудное время, когда безработицы так много. И потом место это они любят.
К. Ларина
―
А почему вы отказались?
О. Окуджава
―
Я думала – я спасу музей.
К. Ларина
―
Ну?
О. Окуджава
―
Я думала, что я спасу музей.
К. Ларина
―
В колхозе, может быть, лучше.
О. Окуджава
―
Я доказывала. Я пыталась говорить. Но меня никто не слушал. Со мной, в общем, никто не разговаривал. Ни тот же замечательный Бак. Он ни разу не изъявил желание со мной встретиться и поговорить по-человечески.
К. Ларина
―
Правильно ли я понимаю, что просто это на уровне «приняли решение – и всё». То есть с вами вообще это никто не обсуждал?
О. Окуджава
―
Да. Причём, это уже не первый раз, когда вот такие криминально-критические ситуации с музеем. Первая была, когда создавали музей. Министерство культуры было против, естественно. И была большая баталия и большие письма в защиту. И всё это пресёк Владимир Владимирович Путин. Тогда ещё можно было ему положить на стол письмо.
К. Ларина
―
Тогда был другой, кстати, министр культуры, если я правильно помню.
О. Окуджава
―
Тогда, по-моему, был Сидоров или Швыдкой.
К. Ларина
―
Это 1999 год, или какой?
О. Окуджава
―
Это 1997-1998.
К. Ларина
―
Наверное, Швыдкой.
О. Окуджава
―
Короче говоря, Путин написал на моём письме, как говорят: «Сделайте, как она просит». И тут все сразу забегали. А, была Дементьева. Вот, кто был. Она была категорически против. Какой-то с гитарой, с усиками. Кто такой вообще? И все говорили, что я хочу себе присвоить дачку. Я после смерти Булата Шалвовича ни одной ночи не провела в этом месте. Никогда. И никогда не претендовала. Боже упаси. Это для меня совершенно казалось непристойным. Я взяла пять книжек с полки и ушла. И больше я там много не появлялась. Но потом, когда уже стала директором – ладно.В общем, короче говоря, все забегали и стали говорить: да, вы будете тогда филиалом Литературного музея, вы будете… Я сказала: нет. Он написал, Путин велел – я хочу быть Шемаханской царицей. И сделали вот этот федеральный музей. Потом нас выбросили в область. Потом нас из области вернули. Хотели опять сделать структурным подразделением. И тут были такие баталии. Нас сперва стали делать структурным подразделением Поклонной горы.
К. Ларина
―
Как это?
О. Окуджава
―
Да. Так было. Потом был кандидат, конечно, ещё Музей современной истории, который Евтушенко сейчас.
К. Ларина
―
Тоже в Переделкине, да?
О. Окуджава
―
Евтушенко в Переделкине, но музей на Тверской. Я не помню, ещё кто-то был, куда нас хотели пристегнуть. Потому что я сразу сказала: в литературный музей я не хочу. И тогда ещё считались. Тогда ещё как-то что-то обсуждалось. Но потом это всё-таки отпало, потому что выступил в прессе Владимир Владимирович и сказал, что нас давно просили вернуть статус федерального (это был 2012 год) Музею Окуджавы, что мы и сделали, «и я думаю, что это будет иметь хороший резонанс в обществе». И нас оставили в покое. И тут мы уж очень стали стараться быть достойными этой чести. И действительно, встав на цыпочки, стали… Я показывала афиши. До этого у нас были научные конференции. Дело в том, что мы не просто музей. Булата Шалвовича не стало очень недавно. Для того чтобы иметь памятник, музей, нужна всё-таки проверка временем. А мы сразу это получили. О нём почти ничего не написано. Я показывала тоже афишу – лекция «Свидание с Бонапартом. Непрочтённый роман». То есть нам надо было заниматься каким-то образом архивом. Не было ни средств, ни сотрудников для этого, ни места, ничего. Архив вообще нельзя было вести в Переделкино. На нашей улице Довженко за последние 3 года сгорело 4 дома – левитанский, Рыбаков, до этого Жигулин и Казакова. И дальше действительно уже на коленке ручной работы мы стали сами всё делать, всё устраивать, привлекать друзей. И у нас стали известные люди появляться, и замечательные друзья. И потрясающе к нам относился Музей Чуковского. И прекрасно относился Музей Пастернака. И мы вместе что-то делали тоже. И у нас был свой кластер, но у нас был духовный кластер, а не бюрократический.
К. Ларина
―
Я бы хотела, чтобы Сергей сказал. Как ваша ситуация, сильно отличается от ситуации…
О. Окуджава
―
Они никогда не знали свободы.
С. Агапов
―
Совершенно не отличается ничем. Ольга Владимировна рассказывает – и я вспоминаю: Министерство культуры было против музея, музей хотели закрывать. Ещё министерство Советского Союза.
К. Ларина
―
Там один человек всё держал, я помню. Шилов.
С. Агапов
―
Работали бесплатно.
К. Ларина
―
Шилов.
С. Агапов
―
Нет. Это до Шилова. Музей Корнея Ивановича стихийно образовался после смерти Корнея Ивановича. Корней Иванович умер в 1969 году, а официально музей открылся только в 1996-ом благодаря Министру культуры Евгению Сидорову. А до этого преследовали музей, насылали какие-то инспекции, подавали в суд закрыть. То же самое обвиняли, что дочь Корнея Ивановича хочет присвоить себе дачу. Одно и то же.
О. Окуджава
―
Каждый меряет по себе.
С. Агапов
―
Ведь беда ещё тут какая? Ни территория, ни дома не принадлежат Министерству культуру. Это принадлежало Союзу писателей Советского Союза и Литературному фонду. Ведь наши дома все принадлежали Литературному фонду. И только сейчас идёт борьба за вывод из ведения Литературного фонда этих домов. Поэтому всё то же самое: чиновники тоже нас преследовали. И только в 1994 году было принято решение о создании музея.
К. Ларина
―
Сергей Васильевич, давайте вас прерву. Мы сейчас новости послушаем, а потом продолжим наш разговор.
С. Агапов
―
Хорошо.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Что я сейчас слышу, если б вы знали. Это уже похоже на какой-то анекдот. Ольга Владимировна Окуджава говорила, что мы анекдотов не рассказываем. А вы сплошные анекдоты рассказываете.
О. Окуджава
―
Всё похоже на скверный анекдот.
К. Ларина
―
Похоже, что завтра может быть указ министра культуры переименовать Музей Окуджавы в Музей Шолохова.
О. Окуджава
―
Это затея совершенно реальная. Есть проект. И даже уже, по-моему, архитектурная разработка началась. Хотели сделать такой пантеон в Переделкино на территории Литфонда. И нужно было ещё несколько гектаров, конечно, земли в собственность. И построить там такой огромный чёрный пантеон имени Шолохова. И там были бы представлены все писатели. Это был бы такой всемирный всехний музей, замечательный такой. Вот это был бы уже идеальный кластер.
К. Ларина
―
Смотрите, опять же возвращаясь к сегодняшней ситуации, мы слушали Сергея Васильевича Агапова, который говорил и рассказывал нам о том, как жил и выживал Музей Корнея Ивановича Чуковского. На сегодняшний день то, что касается этого грядущего кластера, вас как-то убеждали в том, что это необходимо сделать, или тоже, не спрашивая – принято решение, и всё?
С. Агапов
―
Меня убеждать не надо. В отличие от Ольги Владимировны, я считаю, что кластер нужен. Кластер – это, конечно, смешное слово. Дело в том, что вот стоят три музея. Мы входим в состав Государственного литературного музея, Музей Пастернака, Музей Чуковского. Представьте, электрика у нас нету.
О. Окуджава
―
И не будет.
С. Агапов
―
Завхоз должен быть там и там. Это действительно не очень разумно. Зачем на маленькую зарплату найти какого-то доходягу там и там, когда можно на три музея на приличную зарплату найти специалиста. Это касается технического обслуживания. Мы же не будем лампочку менять – электрика… Очень многие мои работы, потому что делаем своими руками.
К. Ларина
―
То есть тогда и общая бухгалтерия должна быть, или что?
С. Агапов
―
Общая бухгалтерия находится…
О. Окуджава
―
Она уже есть.
К. Ларина
―
В небесной канцелярии? Вы так показали.
С. Агапов
―
Там бухгалтерия есть. Кстати, даже бухгалтерия. Чтобы отвезти бумажку, наш сотрудник, это же не ближний свет, должен день потерять, чтобы отвезти бумажку. Когда эти бумажки один человек может возить от трёх музеев. То есть для меня это было естественно.
О. Окуджава
―
То есть это выгоднее в любом случае?
С. Агапов
―
Мне казалось так. Потом что мы погребены под хозяйственными делами. Лестница у нас высокая есть одна на два музея. И мы эту лестницу туда-сюда таскаем. Конечно, это хорошо. Но людей даже… Там один человек и здесь. А лестница тяжёлая. Поэтому мне кажется с точки зрения хозяйственной это нормально.
К. Ларина
―
А утверждать план мероприятий кто должен?
С. Агапов
―
Мероприятия – это же мы собираемся на совещания всё время. Четверть века Музей Чуковского и Музей Пастернака плавали самостоятельно. И только когда нас передали в Государственный литературный музей, действительно пришёл Лев Алексеевич Шилов и началась научная плановая работа по настоящей музеефикации – описи, научное описание, составляются научные карточки. А у нас же раньше этого не было. Поэтому помощь была очень большая для наших музеев со стороны Государственного литературного музея. Я имею в виду Пастернака и Чуковского.
К. Ларина
―
То есть никаких минусов, одни только плюсы?
С. Агапов
―
Я, честно говоря, был рад, что мы с Ольгой Владимировной будем вместе ездить, будем дружить, вместе общаться. Потому что что говорить? Она рассказывала, как сходила в министерство. Её спрашивают: а что вы нам показываете свою работу?
К. Ларина
―
Афиши потрясающие.
С. Агапов
―
Она говорит: чтобы вам понравиться. Ольга Владимировна нам нравится давно, мы её любим. И действительно мы хотели. И это как-то для нас горе, что мы не нашли общий язык и получилось такое разделение. Потому что мы как её любили, как с ней дружили, так и будем дружить. При любом раскладе.
К. Ларина
―
Ольга Владимировна, тогда давайте всё-таки попробуем услышать ваши аргументы. Почему вы считаете, что музей погибнет, если он будет частью Литературного музея? Он что, потеряет самостоятельность, свободу? Что потеряет?
О. Окуджава
―
Я не знаю, как вам объяснить. Это достаточно сложно. Во-первых, я считаю, что он уже погиб, что бомба упала на нас и разрушила нашу структуру, которая создавалась 18 лет. Она создавалась совершенно иным способом, чем то, о чём говорит Серёжа. Они не знали свободы. А за это время я подобрала таких людей. Мы все взаимозаменяемы. У меня этими блистательными концертами Open Air руководит сторож. У нас сторожа. И один из сторожей входит в эту богему джазистов и музыкантов. И он блистательно разбирается в этом и делает эти концерты.У нас кто-то прибивает какие-то… Мы всё таскаем из дома, делаем сами. Мы привыкли за эти годы. Куда ездить, с кем советоваться? О чём? То, что Серёжа говорит – это чисто техническая сторона. А посмотрим с другой стороны. Посмотрим на посетителя, который открывает вот эту зелёную калиточку и входит робко. Он приходит в музей. Атмосферы этой не будет. А мы будем ездить совещаться с Баком, прибить нам занавески или нет. И что они понимают? Это мемориальный музей, новорожденный ещё. Он только-только встал на ноги сейчас. Я не думаю. И насчёт завхоза. У меня роскошный замдиректора, который сам чинит ступеньки, лазает на крышу, сбивает снег. То есть мы самодостаточны. Это уже сложилось. Разрушить легко. Создать очень трудно было.
К. Ларина
―
А кто сейчас там главный в музее, из которого вы…
О. Окуджава
―
Прислали какую-то чудовищную тётку. Она работала в музее, не считая испытательного срока, два года.
К. Ларина
―
У вас работала?
О. Окуджава
―
Два месяца. Я сама её взяла. У нас шёл отчётный период. Нас действительно завалили бумагами. Особенно федерального подчинения. У них было так много. И я уж Серёже говорила, процент сломанных ножек по отношению к проценту сломанных стульев. И надо было это точно расписать всё время. И пришла дама. И она сказала, что это ерунда, что она всё умеет, что она всё это может. И что это раз плюнуть. Я сказала: знаете, должность очень коварная, потому что очень много всякого для министерства отчётности. Она сказала: «Это мне легко. Я всё сделаю, всё прекрасно. Мы её взяли». Через несколько месяцев я поняла, что её надо уволить, что она совершенно чужеродный человек, очень казённый. Я не буду говорить. Дай ей бог здоровья. Она замечательная женщина. Но когда это уже всё стряслось и я её спросила «Как вы вообще посмели…?», она сказала: «Мне очень нужны деньги». В Музей Окуджавы идти за деньгами…
К. Ларина
―
То есть она сейчас как бы возглавляет…
О. Окуджава
―
Она сейчас директор музея. Я там не появляюсь. Я просто боюсь её и своих сотрудников, смотреть им в глаза. Они боятся мне смотреть в глаза. В общем, ситуация ужасная. Поэтому если говорить о том, что уже случилось, музей погиб.
К. Ларина
―
Скажите, пожалуйста, вы вспомнили про концерты. И это действительно важнейшая часть жизни переделкинского Музея Окуджавы. Каждый год мы смотрим трансляции, записи на канале «Культура». То, что в этом году ничего не снимали… Концерт был в этом году?
О. Окуджава
―
Я не позвонила уже туда. Конечно, ничего не будет.
К. Ларина
―
То есть это вы всегда были инициатором для записи?
О. Окуджава
―
И тента нету. И не будет ничего. И я уверена, что нет никого, кто это будет делать.
К. Ларина
―
Но концерт-то был?
О. Окуджава
―
Не было.
К. Ларина
―
Это, конечно, ужасно. Это последствия как раз вашего отказа.
С. Агапов
―
Кстати, с тентом и у нас в этом году плохо не будет. У нас будет праздник, праздничный костёр. Праздник «Здравствуйте, лето». Тенты тоже, к сожалению, обещали, но не дали. Я смотрю, ситуация совершенно одинаковая.
О. Окуджава
―
Конечно, похожи. Мы родственники. Они не знают, что (это, кстати, Путин сказал) свобода лучше, чем несвобода.
К. Ларина
―
Это сказал не Путин. Это сказал Дмитрий Медведев, когда он был президентом.
О. Окуджава
―
Слова уж очень хороши.
С. Агапов
―
Наша отдалённость от руководства какую-то степень свободы нам…
О. Окуджава
―
Они уже привыкли. Потом, они дружбаны с Баком много лет. Они нашли общий язык. И поэтому они уже привыкли так, а мы привыкли эдак. Для нас эта ломка сейчас страшнее смерти. Она нас убила, уже убила.
К. Ларина
―
Они же вас не трогали бы. Я так надеюсь.
О. Окуджава
―
Ну как? 6 человек уже уволили. А нас всего 10. У нас 20 человек, но у нас 4 сторожа, уборщица и бухгалтеры. А самих функционирующих музейных работников, которые занимаются научной работой, экскурсиями, концертами и сайтом. У нас очаровательный, элегантный, прелестный сайт. Уволили всех людей, которые этим занимаются. Сейчас уйдут ещё парочка. Придут новые люди.
К. Ларина
―
И самое главное, опять же, возвращаясь к тому, что вы не видели – это замечательный портфолио, который нам сегодня представила Ольга Владимировна. Потрясающие совершенно афиши концертных и литературных вечеров, которые были…
О. Окуджава
―
Мы даже хотели выставку сделать…
К. Ларина
―
Шикарные афиши. Просто поразительные.
О. Окуджава
―
Это мой сын Булат Булатович Окуджава.
К. Ларина
―
Потрясающие.
О. Окуджава
―
Он тоже уволился.
К. Ларина
―
Скажите, а то, что касается плана… Вы, естественно, ни от кого не зависели, и в этом смысле сами решали, будет у вас Дмитрий Быков выступать или кто-нибудь ещё, какой концерт…
О. Окуджава
―
Только формальные отчётные бумажки сдавали. К нам никто не приезжал.
С. Агапов
―
У нас тоже. Мы сами решаем, кого приглашать.
О. Окуджава
―
Слава Богу.
К. Ларина
―
Чёрт его знает. Может быть, действительно, хотели вас немножечко, что называется, приструнить, подчинить, сказать, что типа не высовывайтесь. Потому что, безусловно, абсолютно отдельная структура. И в сознании, как мне кажется, интеллектуальном это тоже отдельная структура – переделкинский музей. Почему я про концерты вспомнила? Там совершенно альтернативная жизнь, там поют другие песни.
О. Окуджава
―
Я не готовилась специально сюда приходить. Принесла похвастать эту папочку. А на самом деле, когда я шла в министерство, то мне наша Лидия Васильевна, экскурсовод, выписала по моей просьбе. У нас там, как во всяком музее, есть книги отзывов. Но у нас такие отзывы! Я почти дословно, уж поверьте: «Когда не хочется жить и когда всё кругом так страшно и тяжело, стоит зайти в этот музей, и после этого думаешь: нет, есть, ради чего жить на этом свете. Советую всем сюда прийти».
К. Ларина
―
Вопрос, который задают наши слушатели вам на СМС: «А зачем вы подписали дарственную государству?».
О. Окуджава
―
Это форма. Это такая форма. Я неофит, я неопытный человек. Я была счастлива, что у меня попросили такую дарственную. Я всё с радостью отдала. Но, скажу вам по секрету, по секрету всему свету это называется, я очень многое не передала государству.
К. Ларина
―
Утаила.
О. Окуджава
―
Да. И сейчас я как выну оттуда из витрин собственные вещи.
К. Ларина
―
А там же это всё как-то…
О. Окуджава
―
Нет, там есть вещи, не переданные государству.
К. Ларина
―
Ваши личные, да?
О. Окуджава
―
Мои личные.
К. Ларина
―
Ну, давайте посмотрим.
О. Окуджава
―
Я, конечно, не хочу зла музею. Конечно, я не буду вынимать из витрин. Но, во-первых, не передан архив. Архив находился у меня дома. Громадный архив с массой симпатичных интересных каких-то артефактов. В музей нельзя ничего было передать. Это я решала тоже. Ни министры, ни баки никто. Потому что они не знают. А я там на земле сидела внизу на своей грядке. Эти дома сгоревшие. Как только музей открылся, к нам залезли. И у нас украли что-то через форточку туалета. Там страшный разбой. Конечно, эти мои бедные сторожа с берданкой и с собакой Музиком. У нас собака, которую зовут Музей, сокращённо – Музик. Конечно, с Музиком уже легче как-то. А раньше мы совершенно были беззащитны. Это глухой угол. У нас я не знаю, милиция где, в скольки сотнях километров от нас. Туда же ни транспорт не ходит. Мы самый сапожок, конец…
С. Агапов
―
Тревожной кнопки нету?
О. Окуджава
―
Нет. У нас ничего нету совершенно. Решётки, конечно, я поставила. Остаточное финансирование. Первые годы совсем гроши давали. Но всё-таки мы сделали и решётки, и кондиционеры. Первым делом я сделала два туалета, кафелем покрыла. Один розовой плиткой, а другой – зелёной. И когда Самойленко к нам приходила, представитель музея, в очередной раз выгонять структурные подразделения, я повела её, показала эти туалеты. Потому что у вас не было такого туалета в Музее Чуковского.
С. Агапов
―
Нет. Я признаю, что у вас там громадная работа действительно. Музей Окуджавы…
О. Окуджава
―
Большой, почти подсудный секрет: когда зимой меньше народу, а ведь госзадания очень большие, мы выполняем госзадания всегда и даже переполняем. Сказали: зарплата должна быть 30000. Где нам взять? Мы там из кожи вон лезли – у нас 31000 средняя зарплата, не считая директора. Мы всё это делаем. Но если какая-то беда, то я куплю сама билеты в музей, и сотрудники тоже. Зимой. То есть на таком энтузиазме. У нас перила целуют люди, выходя из музея. У нас атмосфера совершенно… Мы миссионеры, мы занимаемся ликбезом таким. Приходят люди, которые Пушкина-то не знают. И они говорят: ой, а мы не знали. А мы им всё это выкладываем.
К. Ларина
―
Ольга Владимировна, скажите, эта информация уже была вам известна о том, что музей переподчиняют.
О. Окуджава
―
Последнюю пятницу последней рабочей недели перед Новым годом меня вызвали и сказали: «С Новым годом. До свидания!». В 4 часа дня. И тут я Бака и встретила в коридоре. Он так пробежал трусливо мимо меня.
К. Ларина
―
С вами не разговаривал?
О. Окуджава
―
Нет.
К. Ларина
―
Нет?
О. Окуджава
―
Он даже не хотел здороваться…
К. Ларина
―
Смотрите, сколько мы упустили времени с тех пор. Ведь можно было, наверное, тогда…
О. Окуджава
―
Я не хотела скандала. Я стеснялась. Я думала, я их убедю. И потом я написала письмо Путину. Я тут же написала Путину очень ласковое письмо, что вы когда-то так-то. Теперь такая беда. И, может быть, вы нас спасёте. И отправили. Отвезла девочка в администрацию президента. Его приняли. И через месяц или через 3 недели пришёл ответ. Конверт, который я храню под подушкой. На нём такая красная печать, написано «президентская», и написано «Окуджаевой»…
К. Ларина
―
Да ладно?
О. Окуджава
―
Ей богу. Мне надо было привезти. Уж поверьте на слово. «Окуджаевой О. А.». А я, между прочим, Ольга Владимировна.
К. Ларина
―
Не вам вообще.
О. Окуджава
―
Там было написано, что ваше письмо очень внимательно рассмотрено, дорогая Окуджаева и отправлено в министерство культуры.
К. Ларина
―
То есть спущено…
О. Окуджава
―
Круг замкнулся.
К. Ларина
―
От министерства культуры ответ пришёл уже на это: «Уважаемая мадам, своё обращение к президенту используйте как индульгенцию для того, чтобы не выполнять приказ министра». И тра-та-та. Между прочим, когда всё это случилось, и я всё молчала, и все эти ответы и приветы… В это время срочно к нам прислали комиссию одну, потом вторую, из министерства культуры. 18 лет не приезжали. И всегда всё было прекрасно. Мало того, за месяц до этого, по-моему, я получила последнюю премию, очень большую, за прекрасную работу, за высокий уровень обслуживания посетителей, за то, что музей так процветает. В общем, короче говоря…
О. Окуджава
―
Нет, за работу вы заслужили. А вот за отношение к начальству…
К. Ларина
―
Да. За то, что я строптивая, за то, что я им стала говорить, что это неграмотно, что это неправильно, что это вредно для людей. Может быть, для нас Серёжей это не так уж плохо, что мне они и пытались доказать. И даже промелькнула фраза, что мне даже зарплату прибавят. Чтоб только… Но для людей, которые будут приходить сейчас, после этой ломки, потеряно очень много, если не самое главное.
С. Агапов
―
У нас тоже было сначала, когда музей организовали, сложно было. Экскурсии не ходили. А сейчас у нас, чтобы организованная экскурсия пришла к нам, они ждут год, а то и полтора. У нас громадные очереди. Мы тоже кровью авторитет зарабатывали.
К. Ларина
―
Смотрите, у нас такая ситуация. Конечно же, здесь мы ставим многоточие. Я всё-таки надеюсь, что сегодняшняя наша передача и такой эмоциональный и очень искренний рассказ Ольги Владимировны Окуджавы и её позиция будут услышаны.
О. Окуджава
―
Я просто хочу сказать, что от отчаяния, когда я все эти «Окуджаевы» получила ответы и приветы, между прочим, было из Министерства культуры ещё письмо, правительственная телеграмма, которую принесли на Арбат, потому что это правительственная телеграмма из Министерства культуры, написано «Арбат, 43. Государственному Музею Окуджавы». В министерстве культуры не знают адреса Переделкино. Это вообще было чудовищно. Но я другое хочу на секундочку просто сказать. Я уж так по памяти вспомню.Я, как хороший совок, когда в те времена подписантов и всех этих писем, я пустила по кругу это своё письмо президенту. Его подписали Владимир Спиваков, Денис Мацуев, Олег Табаков, Марк Захаров, Евгений Миронов, Чулпан Хаматова, Гия Данелия, Марлен Хуциев…
К. Ларина
―
Кого-то забыли, да?
О. Окуджава
―
Многих. Там 22…
К. Ларина
―
Розовский, по-моему.
О. Окуджава
―
Марик Розовский, да. 22 такие потрясающие фамилии. Это честь и гордость нашей культуры. Но я затянула, конечно. Это шло так долго. Я так стеснялась. Я хотела… Я думала, что они сами сообразят, что это нехорошо. Услышат меня в министерстве. Но господин Мединский тоже, вот, он в Пальмире или в Париже, или в Лондоне. Я ни до конца не докричалась. И с этими подписями я так и сижу. И я жду, когда в какую-нибудь газету мы сможем опубликовать хотя бы…
К. Ларина
―
Давайте опубликуем.
О. Окуджава
―
Где?
К. Ларина
―
У нас на сайте.
О. Окуджава
―
Я хочу в «Известия», я хочу в такую газету, которую там читают.
К. Ларина
―
«Известия» там не читают.
О. Окуджава
―
Ну «Российскую газету».
К. Ларина
―
Сейчас закончим программу и поговорим.
О. Окуджава
―
Я хочу в такую газету, которую там прочтут. Я хочу открытое письмо к президенту.
К. Ларина
―
Вы как профессор Преображенский: «Дайте мне такую бумагу…».
О. Окуджава
―
А что делать? Это всё-таки такие люди. Если меня не слушают, может быть, их послушают.
К. Ларина
―
Всё, надеемся. Давайте. Во всяком случае, нас точно сегодня услышат. Вы не думайте. Вот нас, в отличие от «Известий», там слушают и читают.
О. Окуджава
―
Не знаю. Меня никто не слушает. И вообще это всё преступление, я считаю, это просто государственное вредительство. Потому что людям это плохо. Я смотрю с другой стороны. Не со стороны музейного достатка или удобства, или лёгкости управлять. Я со стороны людей.
К. Ларина
―
Да нет, это вообще чудовищно, всё, что вы рассказываете.
О. Окуджава
―
И вот мы пока ничего не заработали, большой репутации. Но всё-таки у нас уже есть…
К. Ларина
―
У нас, к сожалению, время уже наше истекло. Спасибо большое. Ольга Окуджава и Сергей Агапов. Надеемся, что мы будем услышаны. И эту передачу мы ещё продолжим. Она не завершилась.
О. Окуджава
―
Хорошо.
С. Агапов
―
Всего доброго.
О. Окуджава
―
Всего хорошего. Спасибо.