Бремя власти - Игорь Андреев - Не так - 2007-12-15
Е.СЬЯНОВА – Это письмо было написано в конце апреля 1945 года. Оно долго ходило по рукам и папкам судебных документов. Автор – девочка 13 лет, успевшая повзрослеть за несколько часов до смерти. Привожу его в выдержках:
«Мой дорогой Генрих!… теперь у меня появилось время всё обдумать… Мы переехали в бомбоубежище: оно устроено рядом с канцелярией канцлера. Здесь очень тихо, светло и тесно… Можно только спуститься ещё ниже, где теперь кабинет папы и работают телеграфисты. … Самолеты ещё взлетают, и папа мне сказал, чтобы я была готова помочь маме быстро собрать маленьких, потому что мы, может быть, улетим на юг.
… Только что заходил папа спросить, как мы устроились, и велел ложиться спать. Я не легла. Мы с ним вышли из спальни, и он мне сказал, что теперь многое изменилось, и он очень на меня рассчитывает. Я спросила: «Ты будешь мне приказывать?» Он ответил: «Нет. Больше никогда». Генрих, я не победила! Нет, это не победа! Ты был прав: нельзя, глупо желать победить волю родителей. Я прежде не могла выносить этого его выражения, с каким он выговаривает и Гюнтеру и герру Науманну и мне. А теперь мне стало его жалко. Лучше бы он накричал.
Ко мне приходила Блонди. Она привела щенка и стала его прятать. Блонди ведет себя странно. Я хотела отвести её вниз, к фрейлейн Браун, но Блонди на меня рычала. За ней пришел герр Гитлер; она только с ним пошла. Герр Гитлер мне сказал, что я могу ходить здесь повсюду. Я, может быть, этим воспользуюсь…
Сегодня по Вильгельмштрассе прошли русские танки. Ещё говорят, что президент Геринг изменил фюреру, и его за это уволили с поста.
У мамы болит сердце. Мои сестры и брат ведут себя хорошо и меня слушаются. Я разучила с ними две песни Шуберта, и читала им на память из «Фауста». Хайди ничего не поняла: она думает, это английская сказка. А Гельмут спросил, может ли и к нам прилететь Мефистофель? И они стали загадывать, кто о чем его попросил бы, если бы он прилетел сюда. Я и сама стала загадывать, но потом опомнилась. Я им объяснила, кто такой Мефистофель, и что не нужно его ни о чем просить. И я решила с ними помолиться, как учила бабушка. Я раньше не понимала, почему люди молятся, если не верят. Я не верю, я в этом тверда. Я не верю в бога, но, получается, подозреваю, что есть Дьявол? Я не знаю.., не умею ничего объяснить так, как умеешь ты.
Нас не выпускают гулять в сад. Очень много раненых осколками.
Я вижу всё меньше знакомых мне людей. Они прощаются с папой и мамой так, точно уходят на час или на два. Но они больше не возвращаются.
Сегодня мама привела нас к герру Гитлеру, и мы пели Шуберта. Папа на губной гармошке пробовал играть «Соль минор» Баха. Мы смеялись. Герр Гитлер обещал, что скоро мы вернемся домой, потому что с юго-запада начался прорыв большой армии и танков.
Сегодня я слышала, как министр фон Риббентроп убеждал герра Гитлера его оставить, но герр Гитлер сказал, что от дипломатов теперь нет пользы. Когда фон Риббентроп уходил, у него текли слезы. Я стояла у двери и не могла заставить себя отойти. Я подумала, а какая от нас польза? Нет, сама я бы всё равно осталась с мамой и папой, но маленьких хорошо бы отсюда увезти. Они тихие, почти не играют. Я видела генерала Грейма и его жену Ханну: они прилетели с юга. Значит, можно и улететь? Если самолет маленький, можно посадить малышей, даже без Гельмута. Он плачет каждую ночь, а днем смешит всех и играет с Хайди вместо меня. Генрих, я только сейчас стала чувствовать, как я их люблю: Гельмута и сестренок. Они немножко подрастут, и ты увидишь, какие они!
Сегодня не обстреливают. Мы выходили в сад. Герр Гитлер нашел для меня крокус. Я спросила его, что с нами будет. Он ответил, что если не будет самолета, нас выведет сахиб. Я спросила о другом – что будет потом, после… Он сказал: «Игроков, которые не справились, выводят из команды. Но команда продолжит игру». Я спросила, как же её продолжить, если всё разбомбили и взорвали? Мама на меня накричала, назвала несносной и бесчувственной. Герр Гитлер взял нас обеих за руки и сказал, чтобы мы не ссорились, потому что в Германии наступает время женщин, и что женщин победить нельзя.
Значит, нас всё-таки, вывезут? Или мы уйдем… Я сказала об этом маленьким. Они сразу стали собирать игрушки…
Я сумела на минутку прийти к герру Гитлеру и спросить его, нужно ли мне сказать тебе в письме что-то такое, что говорят, когда знают, что больше не увидятся. Он ответил: «Скажи».
Я на всякий случай с тобой попрощаюсь. Мне уже нужно отдать письмо. Потом пойду к маленьким. Раньше мы были мы; теперь, с этой минуты, есть они и я.
Генрих… Помнишь, что я один раз сделала в нашем саду, в Рейхольдсгрюне? Тебе тогда не понравилось, ты сказал, что целуются одни девчонки. Можно я представлю себе, что опять это сделала? Я не знаю, что ты ответишь, но я уже представила. Какое счастье, что это у меня есть, и оно теперь такое же большое, как у взрослых. Ещё у меня есть Гете.
И слух мой чаруя
Течет его речь,
И жар поцелуя
Грозит меня сжечь.
Где духу набраться,
Что б страх победить,
Рвануться, прижаться,
Руками обвить?
Твоя Хельга Геббельс. Закончено 28 апреля 1945 года.
С.БУНТМАН – Ну, еще раз добрый день, это наша совместная передача с журналом «Знание – сила», и Игорь Андреев здесь в студии – Игорь, добрый день!
И.АНДРЕЕВ – Добрый день!
С.БУНТМАН – И мы будем говорить о бремени власти в России. Раз Игорь Андреев появляется, мы будем блуждать вокруг XVII века… наверняка.
И.АНДРЕЕВ – (смеется)
С.БУНТМАН – Вокруг Московского царства. Будем… будем и в XVIII веке… немножко будем XVI век брать. Бремя власти, образ власти – об этом очень много говорят в связи со всевозможными, там, проектами, национального лидерства и т.д. Игорь, не читали замечательный проект господина Султыгова, нет?
И.АНДРЕЕВ – Нет.
С.БУНТМАН – Который потом исчез с сайта «Единой России».
И.АНДРЕЕВ – Нет, нет.
С.БУНТМАН – Как будет собираться собор гражданский, как будет…
И.АНДРЕЕВ – Я слышал, но не читал.
С.БУНТМАН – Будет… а нет, это, вот… Я, к счастью, распечатал. Может, это, конечно, внесут, как некоторые исламские книги, в запрещенную литературу – вот, сейчас новый список опубликован тоже, хорошие времена… Но образ власти, и вот, мучительное вырабатывание, кто такой должен быть властитель у нас, как он должен выглядеть – вместо выборов – вот это наводит на размышление, когда и выборов не было, и вообще… и когда была монархия. Создавался образ и создавалось представление о соответствии царя этому образу.
И.АНДРЕЕВ – Да, несомненно, потому что, в общем, с давних времен, как в реальной жизни, и также в науке возникала проблема легитимности власти. Вот, так сказать, в науке ее первый поставил Макс Вебер, ее пытался решить. И речь идет о том, что легитимность власти обеспечивается не только ее властными институтами, некими усилиями и прочее, прочее. Но не менее важно то, что превносится через культуру – это некие представления о власти. Вот они, так сказать, формируются, существуют, и ясно, что эти представления образа власти, или образ власти, они поддерживают власть и становятся таким, очень важным фактором… если корабельный термин использовать такой – остойчивостью.
С.БУНТМАН – Остойчивостью, да.
И.АНДРЕЕВ – Да, так сказать, вот этого всего механизма.
С.БУНТМАН – Плюс еще и непотопляемость, кстати – если уж мы говорим об этом…
И.АНДРЕЕВ – Да, и отчасти, непотопляемости, да. И вот, в нашей истории несомненно – в период Московского царства, раннее Новое время, т.е. XVIII век, частично XVII век, в общем, формировался такой… сформировался, точнее, образ власти, и властитель рано или поздно вынужден был подстраиваться так или иначе, разными способами… хотя понятно, опять же… ну, там, современный образ власти – это совсем другие технологии и средства популяризации этого образа. Но так или иначе, я, вот, уже Вам говорил, что тут слова Пушкина, конечно, очень уместны: «Трудно быть самодержавным». И вот, я не из-за сочувствия, как бы, нашим российским самодержцам, не в роли адвоката некоего, но действительно, когда начинаешь задумываться о том, какие предъявлялись требования – трудно быть самодержавным. Действительно.
С.БУНТМАН – Еще труднее это нарушить и оставаться властителем.
И.АНДРЕЕВ – Да, да, это труднее.
С.БУНТМАН – Не то, что нарушить, просто хочется… потому что хочется нарушить, а потому что так надо для, собственно, представления об управлении.
И.АНДРЕЕВ – Ну, в общем, да, им приходилось, несомненно, наступать на свою индивидуальность, ломать себя. Ну, в конце концов, трагедия Александра: как бы… Первого, я имею в виду. Как бы мы к нему ни относились, историки как бы ни относились, несомненно, это была драма. Тут можно вспоминать Пушкина по поводу лицемерия Александра, хотя есть и другие слова. Но вспоминая, так сказать, о том, что он в душе республиканец, воспитатель его, так сказать, и прочее…
С.БУНТМАН – Он вообще хотел в Швейцарию уехать.
И.АНДРЕЕВ – Да, в Швейцарию, отказаться от престола, и всю жизнь вынашивал эту идею. Действительно, драма какая-то власти. Ну, и в конце концов, вся эта история с уходом Александра… якобы уходом Александра – это тоже, так сказать, вот, выливается из этой самой истории под названием «бремя власти», и человека у власти.
С.БУНТМАН – Есть еще другое… другая сторона: властитель, и царь в том числе, может сколько угодно пытаться соответствовать образу настоящего царя, может выполнять все то, о чем мы еще сегодня поговорим, может быть… ну, каким угодно – и величественным, и таким… и таинственным, но его не признают настоящим царем. Ну вот это… вот подозрительно. Борис Успенский об этом написал целую работу – о настоящем, ненастоящем царе. Что это…
И.АНДРЕЕВ – Да, да, «Царь-самозванец» и целый цикл, вообще…
С.БУНТМАН – Да, да, да. И вот это понятие настоящего и ненастоящего царя – оно, наверное, очень важно. Вот кто угодно. Вот… ммм – и вдруг настоящий царь.
И.АНДРЕЕВ – Ну, тут история наша, в том числе наша, российская история, в этом плане примеров множество дает. Вот Петр III. Меня всегда поразила одна фраза, брошенная… причем брошенная современниками. Она звучала так: «Он не похож на государя». Знаете, как приговор. Имею в виду, что потом произойдет летом, значит, во время переворота. Но любопытно, что в той или иной интерпретации эта мысль звучала из уст и простых мужиков, как бы, и высокопоставленных лиц. «Он не похож на государя». Причем он не похож на государя не потому, что его, там, пьяного, так сказать, протаскивали по коридорам дворца – потому что было и такое – и ясно…
С.БУНТМАН – Ну что, Петр пил… Первый, номер один, пил дай Бог…
И.АНДРЕЕВ – Да, вот я тоже. Да, и Петр тоже в этом плане отличался, и иные государи…
С.БУНТМАН – Кстати, Петра II спаивали аккуратно и целенаправленно.
И.АНДРЕЕВ – Сознательно. Да.
С.БУНТМАН – Но при этом не подвергалось… хоть он был и юный, и был вполне зависим, не подвергалась… подвергалась? Я просто не знаю, может быть, есть какие-то мнения, подвергалось сомнению, что он настоя… похож, не похож на государя.
И.АНДРЕЕВ – Нет, там просто не успели, вообще, поставить подобный вопрос, потому что, конечно, Петр II как самостоятельный государь… ну, себя, так сказать, не успел заявить. Там, так сказать, даже вопрос… Там с Петром, например, II обсуждали проблему когда коронации, венчания – возлагать ли ему самому корону на себя или положат, как по типу Карла XII – родственника, по сути дела. Или, значит, все-таки возлагать, там, из рук иерарха церковного. Это сделала, между прочим, первая Елизавета Петровна. Вот именно в силу того, что она была достаточно уже самостоятельная для решения этого вопроса, и за этой акцией ведь стояла, в общем-то, самодержавная идея – она никому не обязана, кроме как Господу Богу. И венец, так сказать, возлагает на себя сама, а не из рук, так сказать, непосредственно, там, церкви. Это уже, так сказать, вот этот вопрос о роли соучастия церкви, и церковь как некий механизм, который нравственно-религиозно, нравственно ограничивает вот этого самодержавного. А Петр ведь тоже, как известно, когда устроил венчание, коронацию, значит, Екатерины I, возложил. Хотя на Петра, как известно, возлагали – патриарх.
С.БУНТМАН – Ну, это когда было? С тех прошло…
И.АНДРЕЕВ – Да, совершенно верно.
С.БУНТМАН – С тех пор прошло некоторое время, и кое-что изменилось, и в церкви тоже.
И.АНДРЕЕВ – Да, тот же самый мальчишка десятилетний… десять лет ему исполнялось, когда… причем, на него возлагали даже не настоящий Мономахов венец, как известно, ведь шла, так сказать, двойная…
С.БУНТМАН – Да, вместе с Иваном, да.
И.АНДРЕЕВ – Да, вот Иван был с настоящей, как старший брат и старший царь, а Петру сделали, так сказать, образец.
С.БУНТМАН – Ну, мы… стоит зайти в Оружейную палату всегда и посмотреть. Да, это то, что…
И.АНДРЕЕВ – Двойной трон, да, знаменитый.
С.БУНТМАН – Трон, да, и вторую шапку – всегда это одно из самых сильных впечатлений в детстве, всегда когда входишь в Оружейную палату. Можно считать это просто вступлением сейчас еще, хоть и важным, но мы через пять минут займемся, вот, предметно властью, ее атрибутами, представлениями и соответствием, несоответствием негосударей этим представлениям.
НОВОСТИ
С.БУНТМАН – Программа, совместная с журналом «Знание – сила», и Игорь Андреев у нас в студии. Вопросы вы можете свои присылать. Здесь уже есть вопрос, правильный, на мой взгляд, очень – Михаил из Перми. Такой, не первый раз его задают: «Как по-Вашему, почему на Бориса Годунова смотрели как на узурпатора, а в XVIII веке трон переходил бог знает к кому, и никого это особо не волновало? Только ли потому, что он не был природным государем?». Михаил из Перми спрашивает.
И.АНДРЕЕВ – Ну, вопрос, который давно волнует историков, и который, в общем, историки пытаются раскрутить и ответить. Я думаю, если бы Борис усидел, то естественно, на него посмотрели бы отнюдь не как на узурпатора. Я недавно перечитывал так называемую Утверженную грамоту – это грамота об избрании на престол Михаила Федоровича. Там начинала формироваться, так сказать, точка зрения Романовых на всех предшественников. И если вы посмотрите, то… начинают они от Рюрика – ну, вообще-то и от Августа, по сути дела, т.е. «Сказание о князьях Владимирских» используется, и преемственность, так сказать, от Рюриковичей идет к Романовым, как естественное продолжение династии, и наследственность – вещь очень важная. И когда вот этот изворот с пресечением династии и избранием Бориса, там сказано следующее: по, так сказать… с благословения царицы Ирины и инокини Александры, которые благославляют брата, по прошению, там, всех чинов государства российского, с благословения и при участии патриарха Иова – вроде, все. Но там ведь не сказано, что он богоданный государь. Если бы, конечно, династия укрепилась, то она бы была, так сказать, богоданная, и мы получили бы другой вариант. Но он, так сказать, провалился, этот проект династии Годуновых, получил продолжение проект с династией Романовых.
С.БУНТМАН – А был шанс? Был ли шанс?
И.АНДРЕЕВ – Был шанс, несомненно.
С.БУНТМАН – Ну, потому что мы, ну, можем считать, но здесь столько разных было и факторов. И не последний фактор – то, что он казался сомнительным.
И.АНДРЕЕВ – Да, он, конечно, сомнительный казался, но ведь, понимаете, вот то, что мы смотрим – документы и того времени, и последующего, после Смутного времени, - там может быть и такой, известный перекос в сомнениях, так сказать, прав Бориса. Он не успел, как бы, укрепиться в этом смысле. А уж если проиграл, то понятно – кто проигрывает, тот соответствующий имидж и обретает. Вполне возможно, что если бы не его эта кончина неожиданная, и все-таки ему удалось одолеть… Конечно, ему было трудно Дмитрия одолеть. Конечно, он оказался, вот, государем не очень счастливым. Знаете, в русской истории тоже такой момент – я сейчас не помню, кто из известных, по-моему, чуть ли не Фет, там, значит, XIX века, - когда умирает Николай – Николай I, - он бегает и говорит об избрании, так сказать, Александра II, говорит: «Вот в русской истории один царь счастливый, другой несчастливый, счастливый, несчастливый. Екатерина счастливая, Павел несчастливый, Александр счастливый, Николай…» Вот так, как бы… Плохой, хороший – вот такой. Так в этом смысле Годунов, он оказался плохим царем. Но ведь вспомните, он конкурировал в момент избрания с Федором Никитичем, Филаретом. Конечно, у Федора Никитича на тот момент шансы были малые, потому что Борис Годунов держал в руках, что называется, исполнительную власть. И вся эта организация выборов давала ему огромные-огромные преимущества. Но, положим, если бы Годуновы проиграли, а сел бы на престол Михаил – Федор, точнее, на тот момент – при том, что, конечно, Федор как политическая фигура более крупная, несомненно, чем первый Романов, царь… чем его сын. Ну, это искушенный политик, как он дальше себя показал, человек волевой в этом смысле. Но вполне возможно, он бы тоже проиграл. Почему – потому что страна-то входила в смуту, и усталость от смуты не накопилась. А вот уже 12-13 год – всем все так надоело, и все хотели тишины и покоя… Опять же, если возвращаться к этой Утверженной грамоте, вот эта тишина и покой, как некий образ мира социального, гармонии и благоденствия там повторяется, в этой грамоте, 8 раз – в тех или иных конце… ну, в ракурсах.
С.БУНТМАН – Да.
И.АНДРЕЕВ – Начиная с Юрия Долгорукого. Юрий Долгорукий – тишина и покой, Иван Иванович Красный – тишина и покой. В принципе, о ком некому было сказать что-то подробно в этой, так сказать, предыстории Романовых, с ним связывали тишину и покой, и, собственно…
С.БУНТМАН – Что, и с Иваном IV связывали тишину и покой?
И.АНДРЕЕВ – Да, тишина… Нет, Иван… Да, тишина и покой…
С.БУНТМАН – Тоже тишина и покой?
И.АНДРЕЕВ – …да, значит, и распространение государства, и покорение мусульманских царств, и прочее. Там, так сказать, об Иване, как первом царе, очень много сказано, и Романовы, как известно, в общем-то, были очень большими поклонниками Ивана Грозного, несмотря на то, что… А собственно, почему бы ему не быть, потому что именно он сотворил, или, во всяком случае, виновен был в сотворении смуты, ну, благодаря которой они и оказались на престоле, в общем-то.
С.БУНТМАН – Ну, это сложновато – сотворение смуты… ну понятно, да, да.
И.АНДРЕЕВ – Ну, это да, да, нет…
С.БУНТМАН – Скорее там другие, но… свою, то что называется, легитимностью от сильных царей тоже нужно. Ну вот…
И.АНДРЕЕВ – Нет, нет, я сейчас кончу, я прошу, Сереж, мысль …
С.БУНТМАН – Да, да, да.
И.АНДРЕЕВ – Ну вот, в этом вопросе как раз и затрагивается вот этот образ власти, потому что тот образ власти, который сложился, он предполагал, так сказать, не только государь богоданный, сакральный, и его богоданность обеспечивается законной преемственностью. Дмитрий самозванец, но Дмитрий Иванович – сын Ивана Грозного. И когда, вот, появился этот конкурент, Иван… Дмитрий, вот, как бы, в сознании людей современников, обладает этими качествами – богоданный, справедливый государь, законный государь, добрый государь. А Борис проецируется несколько иначе, и когда, вот, пошли эти слухи, сопоставление с тем, свой ли он, или чужой государь, в общем-то, в сознании постепенно формируется мысль о том, что, вообще, это, ну, не полностью свой, чего-то чужое присутствует. Ведь не случайно города открывали, когда Дмитрий шел, свои ворота – не потому, что Дмитрий… у него горстка была, хотя горстка достаточно сильная – это все-таки поляки и литовцы, профессиональные воины, плюс казаки, которые примкнули…
С.БУНТМАН – Да, казаки мощные…
И.АНДРЕЕВ – Но вообще, как летописцы писали, это, так сказать, комар поразил льва. Он комар по сравнению с той мощью.
С.БУНТМАН – Ну, потому что он настоящий.
И.АНДРЕЕВ – Да, он настоящий. И конечно, ворота открывали, вот, перед настоящим.
С.БУНТМАН – Кстати, хочу сказать – у нас не так давно была передача, если вы помните, Владислав Дмитриевич Назаров представлял издание Жака Маржерета, и… замечательное издание с массой статей вокруг, и главное, с двумя текстами – выверенным русским и подлинником французским. Гениально Жак Маржерет доказывает именно такими словами. Он человек, прошедший в детстве и в юности все смуты французские. И он говорит…
И.АНДРЕЕВ – И потом угодивший в русскую смуту.
С.БУНТМАН – Деметрий Иоаннович – это настоящий царь. Настоящий Деметрий Иоаннович. Вот, и все, и ничто его… хотя у него сложная траектория, вот… ничто его не разубедит в этом.
И.АНДРЕЕВ – Ну… Но при этом, как известно, он попытался поступить на службу тому же Михаилу. Точнее…
С.БУНТМАН – Он всем поступал на службу.
И.АНДРЕЕВ – Он хотел, так сказать, обратился к Пожарскому, чтобы его взяли на службу, что возмутило Пожарского до глубины души, потому что…
С.БУНТМАН – Он глубоко профессиональный был человек.
И.АНДРЕЕВ – Да, да, он, конечно, воин…
С.БУНТМАН – Заболел во время переворота. Как-то нехорошо ему сделалось. А был начальником личной охраны Дмитрия.
И.АНДРЕЕВ – Да, да, две вот эти личные… два подразделения, один Моржерет возглавлял.
С.БУНТМАН – Упоминает он еще одного царя там и говорит, как самая главная ошибка императора Деметрия Иоанновича была, это то, что он Шуйского простил Василия. Сокрушается всю книжку. Вот всю книжку говорит: вот отрубил бы ему голову, а не простил – и все было бы нормально.
И.АНДРЕЕВ – Ну…
С.БУНТМАН – Вот Шуйский… Вот только ли явление смуты… ведь какие-то представления о нем, как о царе, были? Или никаких не было? Или просто «пускай побудет», пока разберемся?
И.АНДРЕЕВ – Нет, ну этот проект тоже всерьез отстраивался, и пытались его реализовать. И тот же Шуйский, ну, пытался в этот образ царя, преемника, встраиваться. Ну, в частности, обратите внимание, он на чем, ну, спекулировал, грубо говоря? Во-первых, на происхождении и своей причастности. Шуйские действительно линия Рюриковичей очень знатная, и… ну, собственно, если брать по знатности – там Мстиславский, например, мог претендовать на более лучшую знатность – вот если перечислять на тот момент представителей аристократии. Но у Мстиславского было просто шансов намного меньше – во-первых, в личном плане он не очень стремился. Во-вторых, Шуйский – ведь если Вы вспомните, из опричнины, из царствования Ивана Грозного, вообще-то, вышло, собственно, два… две семьи, которые сохранили некую множественность и родственные многочисленные связи – это Романовы и Шуйские. Даже не Годуновы в этом смысле. И конечно, это вот… не только потому, что Шуйский принимал активное участие и возглавлял заговор, он стоял в это время как фигура номер один. Еще Голицыны, правда – это известно уже. Но все-таки, вот, Шуйский брал верх. Ну, кроме того, он… Да, значит, вот, помимо вот этого, он, как известно, вторую линию выдвигал, чтобы обосновать свою власть, - это, вот, идея того, что все-таки это самозванец, и вся эта история с угличским переселением, объявлением Дмитрия Ивановича святым, канонизация его – это, вот, как раз он, ветвь законная, воспреемники прежней династии, и плюс бесспорный обрыв этой династии. И вот на этом он выстраивался. Но при этом, Вы помните, он же выстроил свое избрание как некое земское избрание. Но видимо, немножко поспешил, в отличие, кстати, от Романовых, которые учли уроки Шуйского, и все-таки собрали самый такой, многочисленный Земский собор – у нас более многочисленного Земского собора больше в истории не было. Ведь не случайно потом Шуйского – и вот он тут образ не попал – это образ, конечно, рожденный смутой, что государь все-таки должен был быть не только богоданный, но и, как бы, по воле всей земли. «Всех государства Российского царствий избранного». И вот Шуйского обвиняли в том, что он выкрикнут «малыми людьми». Недостаточно. Он действительно, поспешил, поспешил Земский собор, так сказать… Дело в том, что понятие, вообще, Земского собора, вот, строгого такого, не было. Можно было собрать несколько человек и выкрикнуть… Петра, в конце концов, когда, минуя Ивана, его первоначально выкрикивали, на Соборной площади просто собрали, так сказать, московских дворян, и все это оформлялось как некое решение Земского собора. Поэтому строгих критериев, что такое Земский собор, не было.
С.БУНТМАН – Т.е. такое ощущение, что ты должен был быть признан и людьми, и здесь тоже – можно собрать, ну, скажем, тысячи людей отовсюду – и все равно будет неправильно.
И.АНДРЕЕВ – Да.
С.БУНТМАН – Все равно окажутся не те. И можно собрать три человека и сказать: да, вот мы…
И.АНДРЕЕВ – Да. Конечно, воля Бога может являться через глас народа, но есть и другое все-таки, более распространенное все-таки представление, что должны быть некие… богоданность, так сказать, она… ну вот, Михаил и в утробе матери уже был богоданный государь, предначертан Провидением, понимаете? И вот Романовы, когда уже укрепляются первые Романовы, ведь они все меньше и меньше вспоминают и говорят об избрании, а все больше и больше эксплуатируют идею именно о том, что это естественное продолжение Рюриковичей – и это совпадает с образом власти законной, легитимной…
С.БУНТМАН – Зыбкое что-то есть в избрании.
И.АНДРЕЕВ – Есть, да, в избрании. Вот они потихонечку эту идею уводят, уводят. Уже когда Алексей Михайлович избирается на престол, там вообще прозвучали вот эти мысли о том, об избрании, и избрали Михаила, а не его сына, и т.д. Но это, вот, уже… это уже отдельные голоса звучат. Но тут не потому что только Романовы, как говорится, затоптали. Ведь обратите внимание: вот то, что в этот образ власти – это же вещь такая, двусторонняя, палка о двух концах. Это образ власти, который власть создает и правящий режим, и власти, которая существует в головах простецов – основной массы. И вот с этой точки зрения посмотрите, ведь земства спасают в годы смуты России. Земства какое-то время даже соучаствуют в управлении. Больше того, когда наступает так называемое безгосударское время, когда Владислав, так сказать, лишен престола…
С.БУНТМАН – Ну да.
И.АНДРЕЕВ – Они, значит, правят: учреждают династию, выполняют законодательные, представительские и иные функции. Но очень быстро сходит на нет. И почему? Не потому что очень сильны Романовы – они, наоборот, очень слабы и нуждаются в поддержке всенародной – а потому что земство по своим представлениям, по своим политическим взглядам и по своему пониманию, что такое власть, оно само добровольно уходит. Оно уходит, потому что оно, как бы, выполнило функцию и теперь должно, так сказать, уступать место законной власти. И действительно, был выборный человек – Минин, был Пожарский с Дмитрием Трубецким, возглавлявшим… а как только избрали государя – все, Минин, там… Пожарский становится восьмым, я уж не помню, боярином – он первый избирается, а потом по местническим спискам попадает, там, восьмым или девятым. Значит, Минин становится – это вообще для его… при его происхождении огромный, так сказать, взлет – выборным дворянином. Но они встраиваются в нормальную иерархию нормально функционирующей власти, вот, власти в тишине и покое. Вообще, это, видимо… Это надо осмыслить и подумать. Это, видимо, традиции… вечевые традиции, которые… вот тоже, архетипы – они постоянно существуют, и возрождались, что называется. Ведь посмотрите, если мы в Древнюю Русь, в сферу Игоря Данилевского вернемся – ведь вече дает о себе знать, хотя это элемент власти наряду с княжеской властью и боярами, как военной силой, дружиной, дает о себе знать, когда происходит сбой. Когда, там, половцы, так сказать, разгромили, и князья не защитили. И вече… Или в 1113, так сказать, - умирает киевский князь и приглашают… вот вече выпрыгивает, в экстраординарных ситуациях. Но как только все успокаивается, вече, земля занимается своими местными делами и устроениями. А рядить, распоряжаться – это княжеские функции. Потом, вроде, вече у нас пропадает, за исключением Новгорода, потому что, вот, северо-восточные князья – авторитарного такого, деспотического типа – вместе с татарщиной, так сказать, с владычеством ордынским, потому что это вообще неприемлемо – вечевые порядки, с точки зрения устроения власти в системе Золотой Орды. Ну, вроде как, они пропадают. Но смотрите, вдруг… потом Иван Грозный с его опричниной. Хотя, как известно, опричнина вытаптывает и Новгород. И это ведь связано не только, там, с связями с новгородцами, боярством, с литовцами и прочее, прочее – это воспринимается Иваном как Новгород – символ некой непокоренности. Опять же, эти вечевые какие-то остатки, традиции. Причем здесь, в Новгородской земле уже переселение произошло – первый перебор людишек-то Иван III на Новгороде использует – это уже потом Иван Грозный, по сути, повторяет то, что делал дед: высылает новгородцев и посылает москвичей. И смотрите, эти москвичи в новых условиях, так сказать, они начинают воспринимать некую такую традицию… ну, не прямого неповиновения, но, видимо, того, что у Ивана реально и воображаемо – тут вот очень зыбкая грань – все-таки воспринимается с сопротивлением его самодержавной, авторитарной власти.
С.БУНТМАН – Если мы перескочим – похож, не похож – и совершенно другая ситуация у XVIII века – я уж не говорю о XIX. Кстати, здесь забавно спрашивает Батыр из Петербурга: «А вот по этим расчетам «счастливый-несчастливый» Петр счастливый, Первый?».
И.АНДРЕЕВ – Вот туда, в ту сторону, не доводили. Начинал, вот, автор… я сейчас, ей-богу, забыл просто, кто в XIX веке – он начинал отсчет от Елизаветы. Если мы в сторону Петра – я как раз ехал и в метро перебирал – он у нас не попадает, потому что там, вот, начинается Анна, Петр, Екатерина I, и вот Екатерина I несколько сбивает этот отсчет. Вот, я думаю, что Петр – это сложный случай (смеется).
С.БУНТМАН – И теперь о представлениях о царе. Вот мы начали с того, что Петр III на царя… на государя не похож. А когда был последний-то государь перед этим? Государь-то последний вот когда, который мог хоть походить? Когда был взрослый мужчина государь последний раз?
И.АНДРЕЕВ – Ну, это…
С.БУНТМАН – До 25-го года, да?
И.АНДРЕЕВ – Да, до 25-го…
С.БУНТМАН – Это был Петр. Т.е. 35 лет… 37 лет назад.
И.АНДРЕЕВ – Или женское правление, или мальчик на престоле. Мальчики и даже младенцы на престоле.
С.БУНТМАН – Да. Даже младенцы, и даже стабильность была, вот… во всяком случае, протяженность какая-то только при государынях. До Петра III.
И.АНДРЕЕВ – Ну, в общем, в XVIII веке… Да, да.
С.БУНТМАН – До Петра III.
И.АНДРЕЕВ – Да, это Анна, это Елизавета, а потом опять сбой идет. Но это, вообще, страшная вещь, когда в условиях, так сказать, сбитой такой… системы наследования, вот, появляется на престоле юноша, или мальчик, или даже младенец. Открываются, конечно, возможности невероятные. Вот в этом смысле, опять, Екатерина очень интересно выстраивает вот эту систему, систему образа власти. Ведь она, как бы, наследует старую традиционную систему, но ясно, что это уже Новое время, и ей надо перестраиваться. Впрочем, уже современники перестраиваются. И вот, например, ей надо было использовать понимание и представление такое, традиционное, о том, что истинные власти и истинный властитель – справедливый государь, бесспорно справедливый государь. И вот в условиях Московского царства здесь речь шла именно о правде – т.е. некая правда, государь должен защищать ее, эту правду, всячески. Причем правда тут имела такой, религиозный, конечно, оттенок. Екатерине уже надо было выстраивать несколько новое время, и она уже правду-справедливость-разумность. Себя позицирует как некая такая, разумная государыня, в первую очередь правду выстраивающая в новое время через законодательство справедливое. Кстати, и вот такое ожидание – это ведь не только позиция Екатерины, это окружения ее. Я Вам процитирую, значит, Херасков в стихотворении по поводу вступления Екатерины на престол пишет: «Велик и славен царь и Богу равен боле…» - т.е. строчка сакральная, так сказать… Но: «…когда проводит век разумно на престоле». Екатерина как Минерва, как воплощение некоего разума. Причем это дифирамбы ей поют все – от Ломоносова, который пишет о том, что теперь науки расцветут, до всех остальных пиитов.
С.БУНТМАН – Т.е. разум главный?
И.АНДРЕЕВ – Да, разум.
С.БУНТМАН – Разум главный.
И.АНДРЕЕВ – И она, конечно, выстраивает… Не случайно она себя постоянно таким образом позицирует. Причем начинает-то она себя позицировать именно тем, что Петр III антиразумно ведет. Ведь ей было сложно, конечно, усидеть на престоле, потому что первоначально она узурпатор. В принципе. Как известно, ее так воспринимали довольно долго, и многие ее так и не приняли. Мы до сих пор точно не знаем вот эту оппозицию екатеринину – она несомненно была. Вспомните, так сказать, пушкинское отношение и знаменитые пушкинские строки по поводу «Мой дед, который угодил»… Орловы, так сказать… честь, там… «мой дед, когда мятеж поднялся средь Петергофского двора, как Миних, верен оставался паденью третьего Петра. Попали в честь тогда Орловы, а дед мой – в крепость, в карантин. И присмирел наш род суровый». И, кстати, об этом, когда Александр Петрович Пушкин, так сказать, историки стали смотреть – вот Веселовский пишет об этом: вот, дед… и потом, так сказать, действительно, этот… эта ветвь, так сказать, ну, захирела, что называется. Потом выяснилось, что вообще-то, это почти миф. Вот Овчинников, такой историк, стал изучать – не нашли, где же сидел и по каким причинам. Это, как бы, вот, желание Пушкина – семейное некое предание – быть оппозиционером. И весь род позицирует. Тем более, что хватало таких.
С.БУНТМАН – Делаем последний минутный вывод. Да, есть представления, они модифицировались, они какие-то были, и стоит ли, и возможно ли эксплуатировать эти представления в своих политических целях, чем и занимаются сейчас очень многие?
И.АНДРЕЕВ – Конечно. Это несомненно…
С.БУНТМАН – А это продуктивно ли, это для будущего?
И.АНДРЕЕВ – Для будущего, я думаю, и тогда было продуктивно, и сейчас продуктивно. Есть некие представления, в которые надо вписываться, хотим мы, не хотим, хотят ли правители этого или не хотят. Больно им – это уже другой разговор – от этого. Царь Федор, памятуя о том, что это и богоданность, и грешная сторона его человеческой натуры, пишет «грешный царь Федор». Вот он подписывает, за неделю до своей смерти – за две недели – подписывает «грешный царь Федор». Понимаете, вот эта власть, и как она ему тяжела, это искушение властью, которое к этому приводит.
С.БУНТМАН – Игорь Андреев, программа «Не так!», и мы с вами встречаемся по субботам в час дня.