Европейская дипломатия в 1812 - Алексей Кузнецов - Не так - 2012-01-21

СЕРГЕЙ БУНТМАН: Ну, что ж мы продолжаем говорить о двенадцатом годе, тысяча восемьсот двенадцатом годе, тем более продолжаем с Алексеем Кузнецовым. Алексей, добрый день!

АЛЕКСЕЙ КУЗНЕЦОВ: Добрый день!

С. БУНТМАН: И пока еще раздавать ордена боевые не за что, и пока погибать так не очень, в общем-то, пока не совсем есть где. Есть у нас тлеющая или так мерно горящая Испания, но у нас собственно нет еще события этого года главного – это русской кампании Наполеона или нашей Отечественной войны…

А. КУЗНЕЦОВ: Но войска уже двинулись.

С. БУНТМАН: Войска двинулись. Мы каждый день следим и у нас уже…

А. КУЗНЕЦОВ: Вчера маршал Даву прибыл.

С. БУНТМАН: Да, да. И уже, я б так сказал, у нас развивается… Очень многие из наших слушателей, из пользователей интернета разных наших сайтов, что «Эха Москвы», что «Дилетант», и те, кто на «Фейсбуке», например, это обсуждают. Уже какой-то Стокгольмский синдром появляется своего рода, потому что уже как-то себя отождествляют с жителями того времени и с людьми. Уже как-то тревожно становится здесь. Какие-то планы. Мы не всегда понимаем, где идет дипломатическая деятельность… И, кстати, о дипломатической деятельности мы сегодня и поговорим. Дипломаты работают пока. Кстати, они будут и во время войны работать.

А. КУЗНЕЦОВ: Да, конечно.

С. БУНТМАН: Ну, а сейчас это самое время, тем более что в Европе и, как мы говорили в прошлой передаче, которая описывала Европу от Тильзита до двенадцатого года, в Европе есть напряжение и не собственно, скажем, еще на границе Российской империи и европейских государств, а есть напряженные точки, по которым идет дипломатическая невероятная деятельность. Мы сегодня возьмем так регулярно основные три точки: юг, центр и север. Юг – это Турция, это Атаманская империя, это Пруссия и это Швеция.

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, да. И мы не будем трогать Польшу, ну, или почти не будем просто…

С. БУНТМАН: Потому что польский вопрос – один из ключевых. И его мы разберем подробно, я бы даже сказал через передачу, потому что сразу хочу анонсировать, что в следующей передаче мы будем говорить об испанской и португальской кампании Наполеона.

А. КУЗНЕЦОВ: Пиренейская война.

С. БУНТМАН: Пиренейская война. И вот эта необходимость все же только своего рода на два фронта получается здесь.

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, да. Тем более, что Испания вот на дипломатию, на нашу сегодняшнюю тему, оказывала огромнейшее влияние.

С. БУНТМАН: Да. Вот недавно посмотрел уморительно комический фильм по поводу, вот мы все время говорили, что есть… Это фильм Вуди Аллена семьдесят пятого года, который называется «Любовь и смерть» и представляющий собой дайджест всей русской литературы, и в наибольшей степени «Войны и мира».

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, это должно очень понравиться нашим одиннадцатиклассникам.

С. БУНТМАН: Это жутко смешно. Я бы сказал, что там юмор гораздо более тонкий…

А. КУЗНЕЦОВ: То есть для ЕГЭ не подходит?

С. БУНТМАН: Для ЕГЭ не подходит, потому что это гораздо более тонкие, глубинные мотивы. При чем даже смешно, откуда люди знали, ведь… К вопросу об Испании, русский театр девятнадцатого века настолько полон заезжими гишпанцами и в своей серьезной и пародийной части, что там испанская пара, пара испанских дипломатов, которая приезжает к Наполеону, обговаривает мир с Испанией. Абсолютно комическая, причем русская комическая испанская пара. Так вот получается, почувствовал Вуди Аллен. Но мы сейчас от комизма идем к действительно драмам двенадцатого года. С чего начнем? С юга, потому что там долгий тягучий, но важный процесс.

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, да. Собственно об отношениях с Османской империей много говорилось в Тильзите, и Александр не скрывал своего интереса. Он как истинный внук своей бабушки оставался носителем вот этой идеи – Восточный вопрос – то, что называется в русской дипломатии, о присоединении проливов…

С. БУНТМАН: Греческий проект.

А. КУЗНЕЦОВ: Греческий проект. Его младший брат Константин специально назван греческим именем для этого проекта.

С. БУНТМАН: Да, да. Да ни каким-нибудь греческим именем…

А. КУЗНЕЦОВ: А императорским, конечно же, да.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: И влияние вот этой идеи было настолько на Александра, судя по всему, велико, что вот я первую цитату хочу привести. Французский посол в России в тысяча восемьсот десятом году, граф Коленкур пишет Наполеону такие вот интересные в контексте этой передачи слова: «Присоедините, Ваше Величество, Италию, даже Испанию, меняйте династии, создавайте королевства, требуйте содействия Черноморского флота и сухопутной армии для завоеваний Египта, просите, каких хотите гарантий, обменивайтесь с Австрией, чем Вам будет угодно. Одним словом, хотя бы весь свет перевернув вверх дном, но если Россия получит Константинополь и Дарданеллы, ее, по моему мнению, можно будет заставить на все смотреть спокойно». То есть Коленкур таким образом определил цену благожелательного нейтралитета России во всех возможных проектах Наполеона. Здесь не упомянут, по-моему, только совместный поход в Индию, который еще раз обсуждался в этом…

С. БУНТМАН: Ну, это как следствие.

А. КУЗНЕЦОВ: Да.

С. БУНТМАН: Отдайте русским в груз Константинополь, Босфор и Дарданеллы и с Вами в Индию пойдут, они с Вами, я не знаю, в Австралию пойдут.

А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно. Вот об этом Коленкур и пишет, что эта главная плата за любое участие Александра, так сказать, за его согласие или, по крайней мере, за его благожелательный нейтралитет в любом европейском вопросе. Коленкур, как вообще показывают дальнейшие события, он был не очень, может быть, не самым проницательным из французских дипломатов этого времени. Он поддался в значительной степени обаянию личности Александра и, в общем, может быть, он и преувеличивал это. Ну, скажем так, этот вопрос не был универсальной отмычкой к сердцу русского императора, но то, что это, наверное, был один из, может быть, двух главных вопросов, с точки зрения русской дипломатии – второй это польский вопрос, - это несомненно. И неслучайно, в общем-то, русско-турецкая война ведь началась еще до Тильзита в тысяча восемьсот шестом году, когда, казалось бы, был, ну, вот один из самых неудачных годов для того, чтобы ее начинать. Россия уже ввязалась в очередную антинаполеоновскую коалицию с Пруссией…

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: Еще предстоят очень горькие поражения. И в это время войска генерала Михельсона, первого из пяти аж командующих в этой шестилетней войне. Она была феноменально неудачной, с точки зрения, так сказать, подбора руководящих кадров русских, я имею в виду, и он уже двинул свои войска в Молдавию и Валахию. То ли это попытка такой своеобразной компенсации за аустерлицкий позор, то ли это просто отдельное направление, и вот оно развивалось независимо от того, что творилось севернее, так сказать. Гори оно огнем, но вот опять мы оккупируем…

С. БУНТМАН: Возможно.

А. КУЗНЕЦОВ: Ведь все эти русско-турецкие войны развиваются почти по одному сценарию. Там мелькают одни и те же названия одних и тех же крепостей. Вообще русско-турецкие войны – это проклятие и для учителя, и для ученика, потому что вспомнить, кто в какой именно войне в очередной раз осадил Измаил, когда в очередной войне и как решался вопрос, переходить ли на правый берег Дуная, осада одних и тех же крепостей, все та же Силистрия, так сказать, там.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: Это все чрезвычайно такой… вот чрезвычайно упорные направление в российской внешней политики. И каждый раз еще в Закавказье вспыхивают военные действия параллельно с этим театром. И вот турецкое направление, этот восточный вопрос для русской дипломатии, он в это время действительно выходит на первое место, с ним увязываются практически все остальные спорные вопросы. Вот, например, в Тильзите было взято французами на себя обязательство, эвакуировать из оставшейся части Пруссии, то, что ей оставили порядка шестидесяти процентов, и эта довоенная территория у нее все-таки оставалась. Но Наполеон, тем не менее, Пруссию не эвакуировал, и французские войска там так и будут оставаться до тринадцатого года и, в частности опять-таки Турция становится предметом торга. И через Коленкура Наполеон делает Александру в том же восемьсот десятом году предложение согласиться на оккупацию Пруссии Францией в обмен на содействие в турецком вопросе. Александр тогда возмущенно отвечает Колинкуру: «Никогда не было и речи о предназначении Пруссии служить вознаграждением за турецкие дела». То есть Наполеон, видимо, счел вот этот турецкий козырь несколько более сильным, чем он был на самом деле. Возможно в этом виноват Коленкур, вот предыдущая цитата, он убедил Наполеона в том, что Александр готов вообще на все. А Александр, не смотря на это, вот в том же прусском вопросе занял достаточно упрямую позицию и, ну, что называется, не попался на этот крючок, хотя его всячески ловили. При том, что в самой Турции параллельно с самого начала, после Тильзитского, так сказать, вот этого мироустройства французская дипломатия чрезвычайно активна. Туда направлен один из, как впоследствии выяснится, один из самых ловких военных агентов Наполеона, генерал Себастиани, который там всячески интригует, сыпет золотом направо и налево, потому что известно, что, так сказать, это совершенно непременное условие любой дипломатии в Атаманской империи. Помните, еще в допетровские времена наш посол писал, что необходимо прислать ему внеочередной воз мягкой рухляди, то есть пушнины…

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: … по ней же визирь великий емец. Так вот с тех пор ничего особенно не изменилось. И Себастиани обладал практически неограниченными финансовыми ресурсами. Его задача, не привлекая к этому особенного внимания, настроить Турцию на продолжительную, как можно более продолжительную войну с Россией, кроме того, в Турции англичане проводят свою линию. Одним словом, вот действительно Османская империя превращается в такой… Хотя она находится географически на самой периферии Европы и в дали от главных театров будущих военных действий, но, тем не менее, там еще позиция Австрии тоже очень важна, потому что Австрия… Совершенно Австрию не устраивает, что Турцию возможно будут делить без ее участия.

С. БУНТМАН: А как можно делить Турцию без австрийского участия?

А. КУЗНЕЦОВ: Как вообще можно Балканский вопрос решать…

С. БУНТМАН: Австрия, которая всегда была в непосредственном соприкосновении с атаманской империей, и вот уже сколько – там раз, два столетия не меньше, - вот все время происходит вот эта борьба за Европу как таковую.

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, как Ян Собески остановил турок, вот с тех пор австрийцы считают, что они имеют право принимать участие с правом решающего голоса в этом вопросе.

С. БУНТМАН: Ну, да. Даже это просто как увенчание австрийского участия.

А. КУЗНЕЦОВ: Да, да. И Наполеон лично разговаривает с Меттернихом. Все тот же восемьсот десятый год, идут очень активные переговоры по поводу брачных проектов Наполеона. И вот когда, наконец, после двух неудач в русском, так сказать, направлении Наполеон, в конце концов, останавливает свой взгляд на Марии-Луизе, и Меттерних является представителем австрийского двора в переговорах по этому вопросу. В частности, также Наполеон продолжает говорить, что вот, так сказать, что называется, будьте с нами, будьте верными союзниками, выполняйте вот этот позорный договор восемьсот девятого года, и вы получите… То есть Наполеон предлагает Турцию, ну, практически всем желающим, при этом он сам постоянно подчеркивает свою небольшую заинтересованность, говорит о том, что мне не нужны турецкие провинции, даже тот же Египет мне не нужен. Вот, так сказать, и эту фразу он лично либо через своих послов скармливает и Александру, и австрийскому императору Францу. То есть действительно Турция такая чрезвычайно важная вещь. И все это на фоне того, что военные действия русской армии происходят достаточно неудачно. Удачи чередуются с неудачами. Михельсона отзывают. На его место зачем-то назначают уже престарелого абсолютно, практически уже одной ногой стоящего в могиле, князя Прозоровского. В общем, у Александра какая-то в это время после Тильзита мания назначать елизаветенских, причем по елизаветенским меркам, немолодых генералов. Вспомните эту анекдотическую…

С. БУНТМАН: Екатерининских.

А. КУЗНЕЦОВ: Екатерининских, конечно. Я прошу прощения.

С. БУНТМАН: Я так пришел в ужас тут же. Да?

А. КУЗНЕЦОВ: Нет, извините, это моя оговорка. Вспомните эту трагикомическую ситуацию с назначением старшего Каменского в восемьсот шестом году, который прибыл к театру военных действий, за неделю все запутал и освободил лично сам себя от командования. Прозоровский оказался не лучше. Он был в лучшем состоянии ума, но он был настолько осторожен и настолько боялся сделать неправильное какое-то движение, что он, значит, постоянно сдерживал подчиненных ему командующих, командиров дивизий. Для того, чтобы его распинать, ему послали в заместители Багратиона. А Багратион тоже не торопится, в том числе из…

С. БУНТМАН: Странная эпоха какая-то.

А. КУЗНЕЦОВ: Эпоха совершенно замечательная, это эпоха, о которой хорошо писать исторические романы, но чрезвычайно тяжело писать исторические труды вот, я имею в виду, научно-исторические труды, потому что приходится принимать во внимание такое огромное количество самых различных обстоятельств. И иногда обстоятельства, которые нам могут, людям нынешнего двадцать первого века показаться второстепенными, а они оказываются в ту эпоху ключевыми. Вот, например, тот же Багратион, который чрезвычайно переживает, что его, что называется, акции при дворе несколько упали, и он интригует и пишет своей корреспондентке вдовствующей императрице Марии Федоровне. В этой самой ситуации Прозоровский боится Багратиона, потому что он понимает, что Багратион прислал фактически в качестве приемника. Прозоровский, не смотря на то, что ему тяжело, не смотря на то, что он нездоров, он, тем не менее, не хочет освобождать эту вот должность. Он, в конце концов, и умрет в ранге командующего. И Багратион, тем не менее, станет. Затем Багратион будет действовать неудачно, ему не простят неудачные переправы через Дунай, то есть переправа-то была удачная, но потом, так сказать, все-таки войска отвели обратно на левый берег. Багратиона отзывают. На его место назначают младшего Каменского, подававшего огромные надежды и, видимо, очень способного, но он там заболеет и будет отозван уже практически умирать.

С. БУНТМАН: А вот интересно, не было бы следующей героической и такой замечательной войны двенадцатого, тринадцатого и четырнадцатого годов с этим продвижением на запад, с успехами, и может быть – такое предположение в сознании – неудачи двенадцатого года, первой половины войны, отступление до Москвы? Они как-то вот укладывались в общую картину вот какого-то такого застоя и мельтешения, вот такой непонятности и русской армии, и русской жизни. Какой-то вот странный такой … но вернемся все-таки к дипломатии, потому что мы сейчас говорим о такой тягучей вот войне, но она подходит к концу, и это должно решиться каким-то образом.

А. КУЗНЕЦОВ: И она тягучая, я имею в виду военные действия не только из-за того, что там командующие с кинематографической скоростью, но и потому что дипломаты никак не могут договориться о судьбе Турции. Это тоже, в общем, сдерживает, наверное, русских командующих, потому что, ну, зачем разбивать себе голову о какую-нибудь очередную крепость, а завтра может быть заключен мир, и все придется отдавать.

С. БУНТМАН: Да. А мир не заключается.

А. КУЗНЕЦОВ: А мир не заключается, хотя несколько раз казалось, что вот-вот будет достигнута какая-то договоренность по османским делам, но эти другие узлы противоречий, в конце концов, будут перевешивать, и договоренности не будет вплоть до конца мая двенадцатого года, когда Кутузов, наконец, вопреки всему заключит вот этот Бухарестский мир.

С. БУНТМАН: Вопреки всему. Но Кутузов – удивительный дипломат, это ждущий дипломат, не располагающий, конечно, такими неограниченными средствами, но это дипломат, который все изучает, сидит себе спокойненько, знает ситуацию…

А. КУЗНЕЦОВ: Причем демонстративно спокойненько. Возит с собой малолетнюю любовницу Валашку, причем не скрывает это, тем самым, в том числе, вызывает у противника ощущение вот такого действительно нежелания не предпринимать никаких активных действий.

С. БУНТМАН: Но при этом он бездействием и действиями своими разнообразными, и коррупцией своей он разлагает константинопольский двор.

А. КУЗНЕЦОВ: Безусловно. И когда он… Вот собственно Кутузов вот в этот короткий период последней русско-турецкой войны, эта такая маленькая миниатюра того, что потом повторится в двенадцатом году. Он тоже прибудет в момент, ну, такой достаточно переломный к армии, он будет сначала изображать такую сонную несклонность к действиям, но зато потом осенью одиннадцатого года пойдет одна победа за победой, знаменитая Рещукская победа. Зато потом он отпустит армию, то, что останется от турецкой армии, даст ей возможность без капитуляции уйти, отступить. Неслучайно через год его критики, первые критики начнут обвинять в том, что он строит золотой мост французской армии уже из России…

С. БУНТМАН: Да, да.

А. КУЗНЕЦОВ: … что он дает Наполеону уйти. То есть тут вот очень много таких пересечений.

С. БУНТМАН: Это один из редчайших людей, которые видят… Ну, наверное, мы не склонны. Как Лев Николаевич Толстой здесь другого там и ощущение его и духа, и всего, а может оно и есть, но он ощущает совершенно другой смысл происходящего.

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, это мы сейчас можем уклониться в толстовского Кутузова, которое мне совершенно не близко.

С. БУНТМАН: Нет, не будем уклоняться. Он прекрасно знает, он и честолюбив, он и корыстолюбив…

А. КУЗНЕЦОВ: И корыстолюбив.

С. БУНТМАН: … и сластолюбив…

А. КУЗНЕЦОВ: И сластолюбив.

С. БУНТМАН: … и чревоугодлив.

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, вот я не помню сейчас, не могу вспомнить, кто произнес эту фразу, когда, в частности, Кутузова обвиняли, как мы бы сейчас сказали, в аморальности, вот в этой его, так сказать, валажской девице. Кто-то сказал: «И Бог бы с ним, что он возит эту валажку. Румянцев возил их по четыре». То есть Михаил Илларионович умел, когда нужно… Вот он как медведь, медведь производит впечатление вот такого добродушного, неуклюжего, неторопливого…

С. БУНТМАН: Да, увальня. Да.

А. КУЗНЕЦОВ: Увальня. А когда надо, это один из самых стремительных и самых опасных хищников. И Кутузов это блестяще продемонстрировал.

С. БУНТМАН: Не надо думать, что от него можно убежать.

А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно.

С. БУНТМАН: Если он отпустит тебя, то только сам, что и продемонстрирует Кутузов. Мы сейчас прервемся, потом завершим турецкие дела и перейдем к делам шведским и прусским, не менее важным дипломатическим аспектам тысяча восемьсот двенадцатого года. Не забывайте, что можно писать свои соображения и вопросы.

С. БУНТМАН: Продолжаем. Еще только отдаленный гром и по разным направлениям. И решаются вопросы, как они решаются всегда и даже и во время войны дипломатическим путем. Сейчас собственно дипломатические узлы. Ну, что придем к некоторой развязке дипломатического узла с Турцией. Вот о Кутузове, я думаю, что и о личности Кутузова у нас будет появляться много-много раз, десятки раз, я думаю. А вот отдельную передачу надо будет сделать о Кутузове как таковом. Что там так, что там не так в образе Кутузова. Ну, во всяком случае мы приходим к некой дипломатической развязке ближе к весне, но приходим.

А. КУЗНЕЦОВ: Да, это Бухарестский договор двадцать восьмого мая тысяча восемьсот двенадцатого года, который вопреки желанию Наполеона, при чем твердо высказанному… Наполеон совершенно определенно инструктировал своих людей в османской империи, тянуть и не допускать заключения Османской империей мирного договора с Россией. Уже надежды на то, что Турция как союзник примет участие в войне против России, видимо, не было, но, по крайней мере, на Дунае находилась пятидесятисемитысячная дунайская армия, и Наполеон, конечно, был заинтересован в том, чтобы она там на Дунае и оставалась, потому что когда Кутузов сумеет заручиться обязательствами… Ведь это собственно основная часть вот этого Бухарестского договора. Там были и территориальные приобретения, там собственно граница передвигалась в предунайских княжествах, передвигалась с Днестра на Прут, но самым главным было, конечно, обязательство Турции не принимать участие в войне против России. И это позволило практически сразу же вот эту вот дунайскую армию начать перебрасывать сначала на Украину на соединение с третьей армией Тормасова, а затем она примет участие и достаточно важное в заключительных боях на Березине собственно. Это чуть ли не единственная часть, которая действительно попытается Наполеона задержать.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: Вот. И вот этот Бухарестский договор, он, безусловно, крупнейшая победа русской дипломатии, крупнейшая победа лично Кутузова, потому что он из очень многочисленных рядов союзников Франции выбил такого союзника, который мог оказаться для России чуть ли не самым неприятным.

С. БУНТМАН: Ну, конечно. А может быть даже и роковым.

А. КУЗНЕЦОВ: Да, конечно, вполне. Так что…

С. БУНТМАН: Здесь Наполеон не хочет разыгрывать и русскую карту турецкую, турецкую хочет уже разыграть, но здесь не получается.

А. КУЗНЕЦОВ: Разыгрывает ее неудачно. Да.

С. БУНТМАН: Да, разыгрывает неудачно. Ну, вот здесь мы зафиксировали точно так же, как в конце мая тысяча восемьсот двенадцатого года фиксируется положение, что выгодно для России. «Бросок на север, - как пишет Дмитрий у нас здесь через твиттер, - ловкая рокировочка и маршал Бернадот на шведском престоле».

А. КУЗНЕЦОВ: Да, это, конечно, совершенно головокружительные изменения ситуации, но дело в том, что в это время на шведском престоле находится уже психически больной и очевидно, что уже невосстановимо больной король. И шведский рейхстаг, парламент занят приисканием ему приемника, становится очевидным, что это будет смена династии, поскольку король бездетен, и взоры шведов обращаются на маршала Бернадота. Видимо, главное, ну, по крайней мере, в литературе как главная причина называется то, что таким образом они стремятся все-таки заручиться благожелательным отношением Наполеона к Швеции. А поводом является то, что в распоряжении маршала Бернадота оказалось некоторое количество шведских пленных. Он очень милостиво…

С. БУНТМАН: Да, это очень трогательная история, которую всегда повторяют.

А. КУЗНЕЦОВ: … с ними обращался. Да. И в сердцах шведского народа вызвал к себе такую большую симпатию. В результате ведутся переговоры. Сам Бернадот выпрашивает буквально у Наполеона его согласие, потому что требуется его согласие. Ну, и в результате начинается процедура такого постепенного инкорпорирования Бернадота в шведский королевский дом. Он сначала становится приемным сыном. Бернадоту уже прилично за сорок в этот момент, но тем не менее он становится…

С. БУНТМАН: Ну, это формальность, которая совершенно необходима.

А. КУЗНЕЦОВ: … приемным сыном вот этого вот блаженного короля. Он принимает протестантизм, это одно из условий этого мероприятия. Ну, и становится в конечном итоге наследником шведского престола и фактически регентом при короле, который протянет, тем не менее, еще несколько лет до восемнадцатого, по-моему, года.

С. БУНТМАН: Ну, да, а вот потом станет Карл Четырнадцатый Юхан.

А. КУЗНЕЦОВ: Да, Карл Четырнадцатый Юхан. И тут нельзя не рассказать… действительно такая сериальная ситуация, но сериальность добавляет еще то, что Бернадот был женат на бывшей невесте Наполеона, на Дезире Клари. И когда Наполеон незадолго до свадьбы, свадьба уже была согласована, расстался для того, чтобы жениться на Жозефине Богарне, то Дезире Клари потеряла шанс стать в будущем французской императрицей, но таки стала королевой Швеции.

С. БУНТМАН: Да, да.

А. КУЗНЕЦОВ: Хотя она Швецию не любила, там практически не бывала, и с мужем у нее были очень сложные взаимоотношения…

С. БУНТМАН: Да, но, тем не менее, образовалась крепкая, здоровая, существующая до сих пор с большими перспективами…

А. КУЗНЕЦОВ: Да, да. Династия.

С. БУНТМАН: … существующая династия.

А. КУЗНЕЦОВ: династия Бернадотов до сих пор на шведском престоле.

С. БУНТМАН: Да, да. И будет, потому что…

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, будем надеяться.

С. БУНТМАН: Да, нет. Там много детей. Там принцесса Виктория, изменения Конституции, там не надо искать мальчика теперь, чтоб он был старшим…

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, да.

С. БУНТМАН: … пропускать вперед этих мальчиков.

А. КУЗНЕЦОВ: И при этом Бернадот, который… Ну, Наполеон уже, в общем, к нему относился достаточно прохладно. Тому причиной, видимо, неудачные действия Бернадота в нескольких ситуациях он именно как военачальник действовал неудачно. Особенно знаменито то, что он не пришел на помощь в восемьсот шестом году Даву под Ауэрштедтом. И Наполеон в ироничной форме ему выговаривал, так сказать, что главным неудачником этого дня является маршал Бернадот, который не успел разделить славу победителя со своим товарищем, имея в виду Даву. Но интересно, что Бернадот начинает двойную игру еще до того, как формально становится шведским кронпринцем. Например, за месяц до того, как он будет собственно усыновлен шведским королем, он говорит – в Париже еще дело происходит – он говорит Чернышеву, фактически русскому военному агенту в Париже в это время… Цитирую: «Я буду говорить с Вами не как французский генерал, а как друг России и Ваш друг. Ваше правительство должно всеми возможными способами постараться воспользоваться этими обстоятельствами, чтобы поставить на шведский трон того, на кого оно может рассчитывать, – это он о себе в третьем лице, - эта политика тем более важна и необходима, что Россия, предполагая, что ей придется вести войну либо против Франции, либо против Австрии, будучи уверенной в Швеции и не опасаясь диверсии с ее стороны в пользу державы, с которой придется воевать, извлечет неисчислимые выгоды тем, что сможет сосредоточить свои силы в одном месте». Подлец как в воду глядел.

С. БУНТМАН: И извлекла.

А. КУЗНЕЦОВ: И извлекла. И именно так и получится, хотя я очень далек от того, чтобы считать, что еще в августе десятого года Бернадот уже принял вот то решение, которое реализуется, но факт остается фактом, в конечном итоге Швеция отпадет и станет чуть ли не единственным союзником, хотя и союзником неактивным. Там скорее речь идет о благожелательном нейтралитете, но, в общем, Россия обеспечит себе этот северный фланг.

С. БУНТМАН: Интересно, что Швеция именно тогда становится Швецией, очень во многом становится Швецией в современном понимании этого слова по положению в Европе. Что Швеция, хотя Бернадот там еще и повоюет у нас…

А. КУЗНЕЦОВ: Да, конечно, в тринадцатом году.

С. БУНТМАН: Он повоюет, но Швеция становится, получив еще маневрируя, но теперь исключительно на Скандинавском полуострове, там получая Норвегию…

А. КУЗНЕЦОВ: Он, кстати, будет выпрашивать у Наполеона Норвегию в обмен на участие уже в качестве шведского монарха в его, наполеоновской кампании в Европе, но имея в виду против России, разумеется. Бернадот тоже не прост. Он предлагал вариант своего участия в русском походе, но за это просил Норвегию. А Наполеон ему ответил грубо и неделикатно. Это была первая ошибка Наполеона в отношениях с Бернадотом. А вторая трагическая – это январь двенадцатого года, когда французские войска оккупируют шведскую Померанью.

С. БУНТМАН: Ну, да. Да. Ну, здесь нам напоминают, что он потерял Финляндию.

А. КУЗНЕЦОВ: Он потерял Финляндию. Финляндию-то потерял не он. Финляндию потеряли до него, поэтому это как бы не его, так сказать, поражение.

С. БУНТМАН: Ну, и ничего, в общем-то, страшного. Когда через сто лет другие Бернадоты потеряют Норвегию, Швеция плакать об этом не будет, потому что Швеция перешла… ну, еще до Бернадота, но окончательно, конечно, с династией Бернадотов Швеция перешла на свои шведские современные рельсы компактного, неагрессивного, нейтрального…

А. КУЗНЕЦОВ: Вечно нейтрального государства.

С. БУНТМАН: … нейтрального государства. Швеция переходит вот на эти шведской стадии рельсы.

А. КУЗНЕЦОВ: Я не помню, кто-то из шведских историков, из современных шведских историков сказал, что шведы должны быть очень благодарны Петру Первому за то, что тот излечил их от имперских амбиций.

С. БУНТМАН: Это замечательно сказал при открытии выставки «Полтава Божьей милостью», это в девяностых годах с книгой Ангунда связано, это сказал посол Швеции здесь…

А. КУЗНЕЦОВ: Может быть, я думаю.

С. БУНТМАН: «Спасибо Вам, что Вы не дали нам стать империей». Но это ходячая…

А. КУЗНЕЦОВ: Да, видимо, это действительно такой мейнстрим шведский…

С. БУНТМАН: … ходячая идея. Это Швеция, которая из своей неимперскости, извлекла все возможные выгоды. А Россия в то время начинает извлекать выгоду уж из… Вот два извечных соперника уже сто с лишним лет: Швеция на севере, Турция на юге.

А. КУЗНЕЦОВ: И оба фланга обеспечены к началу войны.

С. БУНТМАН: И фланги чудесным образом становятся прочно укрепленными.

А. КУЗНЕЦОВ: И Вы знаете, вот именно в шведском варианте особенно видно, что российское государство смогло укрепить эти фланги во многом благодаря просчетам Наполеона. Вот в турецком вопросе это может быть не так очевидно. А в случае со Швецией, конечно, его уверенность то, что он, так сказать, женил Швецию на Бернадоте, поэтому он может не очень обращать внимание на шведские интересы, вот в этом он просчитался. Бернадот мгновенно стал именно шведским королем и стал защищать интересы своей новой страны. Вот этого Наполеон, видимо, от него не ожидал. Потому что вот это вторжение в шведскую Померанию, оно абсолютно не нужно было. Можно было… Господи, Померании-то той! Можно было ее обойти. Ну, да, удобнее было войска через нее… ну, можно было. Это не тот случай, когда из-за этого надо было упираться, но Наполеону даже в голову не могло такое прийти, что это может окончательно Бернадота… повлиять на его выбор с кем оказаться в этой войне. Действительно, видимо, Наполеон сделал огромную ошибку, вот сейчас задним числом понимая, что в восемьсот седьмом году ему показалось, что он может все дипломатические, так сказать, вожжи намотать на свою руку. И когда уходит Талейран в восемьсот седьмом году, а на его место приходит сначала Шампани, потом Марэ – хорошие исполнители, но не более, это, конечно, отражает стремление Наполеона лично решать все дипломатические вопросы. А дипломатом он был даже приблизительно не настолько незаурядным как военным.

С. БУНТМАН: А еще может быть такое тоже предположение, что Наполеон думает, что он очень быстро научится в староевропейской династической вот такой семейной, многосемейной политике со своей семьей и сам во главе с самим собой, он может быстро научиться быть как рыба в воде, как со своей новой армией он может завоевывать все, что угодно.

А. КУЗНЕЦОВ: Вот ему, видимо, кажется, что дипломатия более простое дело, чем война, и раз уж в войне он, безусловно, номер один, то, что и в дипломатии он быстро им станет. А дипломатия оказывается на одном поле и в одно время с Меттернихом и Талейраном, который, в конечном итоге, станет противником Наполеона. С тысяча восемьсот восьмого года он станет просто агентом русского правительства, Талейран. Да? Вот. Но, безусловно, не потому, что Талейран был жаден до денег. Он был жаден до денег, безусловно, но он никогда не кидался на деньги, если это шло в разрез с какими-то его, как это не смешно, говоря о Талейране, но, тем не менее, у него были свои принципы. И принципы его, видимо, заключались в том… Вот Евгений Викторович Тарле об этом, кстати говоря, в монографии о Талейране очень хорошо пишет, что волшебным образом все, что делал Талейран, в конечном итоге, оказывалось к благу Франции. То есть Талейрану, видимо, уже в восьмом году уже видно к чему приведет вот это вот неумеренное стремление Наполеона кроить карту Европы…

С. БУНТМАН: Опять же гипотеза, Алексей. Гипотеза. Талейран в государственном смысле был куда больший стратег, чем Наполеон.

А. КУЗНЕЦОВ: Да.

С. БУНТМАН: И возникает вопрос естественный, был ли в государственном смысле Наполеон полководец, был ли он стратег?

А. КУЗНЕЦОВ: Вот кто-то…

С. БУНТМАН: В особенности в европейском масштабе.

А. КУЗНЕЦОВ: … из наших слушателей прислал нам вопрос к передаче. Я сейчас не могу его точно процитировать, но вот смысл был в том, что вот каково соотношение военного и дипломатического компонента. Вот у Наполеона дипломатия – служанка войны. Она просто обслуживает интересы, а все решает по-прежнему… правда на стороне больших батальонов.

С. БУНТМАН: Тогда может быть… тогда можно прийти к достаточно резкому выводу, который надо нюансировать, но резкий вывод, что Наполеон не был государственным стратегом внешним…

А. КУЗНЕЦОВ: Внешнеполитическим, по крайнем мере…

С. БУНТМАН: Внешнеполитическим.

А. КУЗНЕЦОВ: … потому что, конечно, с точки зрения государственного строительства и законодательства, его заслуги перед Францией очень велики, правда в несколько раннее все-таки время.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: Скорее восемьсот четвертый год.

С. БУНТМАН: И думается это здесь притом, что все-таки становится достаточно ясным, что это продолжение мысли вот того периода французской революции, который и в империи-то… новые гражданские институты в рамках империи, и это будет продолжаться… республиканские институты в рамках реставрированной королевской Франции, бурбонской или прямой, или орлеанистской Франции, второй империи, все укрепляются и укрепляются более вот такие по Монтескьё республиканские институты, которые могут совершенно спокойно существовать и с монархией любой. Такая полумонархическая современная вот де галицкая вот структура с очень серьезной исполнительной властью и могучими институтами. Наверное, Наполеон здесь был частью строительства новой Франции…

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, вот как при Бернадоте Швеция нащупала свой путь, так, наверное, во всех этих наполеоновских и постнаполеоновских событиях Франция постепенно, правда, с гораздо большей кровью, чем Швеция, но нащупывала свой путь и свое нынешнее лицо.

С. БУНТМАН: Ну, у нее и роль другая была, еще тогда другая роль была в Европе у Франции…

А. КУЗНЕЦОВ: Безусловно, конечно.

С. БУНТМАН: … и роль эта, установленная тоже задолго до Наполеона, роль, установленная Ришелье и Людовиком Четырнадцатым в новой Европе.

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, да, безусловно, Ришелье, конечно.

С. БУНТМАН: Да, это… Ну, мы сейчас отклонились для того, чтобы попытаться понять, во всяком случае поставить вопрос о Наполеоне как о мировом именно государственном мыслителе. И здесь получается не очень выгодно для Наполеона Бонапарта.

А. КУЗНЕЦОВ: Не очень выгодно и можно привести еще один, это уже, наверное, ближе к русским и прусским отношениям, еще один шаг, который в конечном итоге…

С. БУНТМАН: Самое время к Пруссии перейти.

А. КУЗНЕЦОВ: Да, который обернулся против него. Это несчастное Ольденбургское герцогство, которое было его… Суверенитет был гарантирован, так сказать, договоренностями, достигнутыми в Тильзите, правда, не письменной частью, а устной, затем подтвержден во время Фурского свидания императоров. А затем в восемьсот десятом году Наполеон оккупирует Ольденбургское герцогство под тем предлогом… Ну, это может быть не совсем предлог, он, может быть, действительно так думал. Дело в том, что во время войны с Австрией в восемьсот девятом году Ольденбург не принял в ней участия на стороне Наполеона, а как государство, входившее в Рейнский союз, образованный в восемьсот шестом году Наполеоном, так сказать, на обломках Священной Римской империи германской нации, обязан был это сделать. Вот под этим предлогом Ольденбургское герцогство оккупируется. Это очень чувствительно для русско-французских отношений, потому что это затрагивает династические связи. Сестра и несостоявшаяся невеста Наполеона, сестра Александра Первого Екатерина Павловна уже была выдана замуж за герцога Ольденбургского и, таким образом Наполеон, может быть желая этого, может быть он желает щелкнуть…

С. БУНТМАН: Желает.

А. КУЗНЕЦОВ: … по носу…

С. БУНТМАН: Желает между прочим.

А. КУЗНЕЦОВ: … указать свое место. Вот это оказалось тоже неудачным. То ли неудачно выбранным способом щелкнуть по носу, то ли вообще не надо было щелкать по носу. Я склоняюсь к тому, что… Понимаете, Александр метался после Тильзита и метался с очень большой амплитудой и в какие-то моменты, хотя у нас и принято писать, что сразу после Тильзита Александру уже было понятно, и там есть цитаты в поддержку этой точки зрения, было понятно, что этот мир ненадолго. Но его можно было продлить, а вот Наполеон своей несколько такой вот избыточной напористостью… Вот как он привык все, что на поле сражений решать напором так и в дипломатии. Вот, пожалуйста, так сказать, просто к вопросу о напоре – Наполеон Куракину, русскому послу в восемьсот одиннадцатом году в Париже в ответ на очередное представление: «Что значит этот язык? Россия хочет войны. Почему эти постоянные жалобы? Зачем эти несправедливые подозрения? Россия готовится к нападению. Я начну с ней войны, лишь только она заключит мир с Англией. Не Россия ли воспользовалась всеми плодами союза? Не стала ли Финляндия русской провинцией? Без союза остались бы в руках России Молдавия и Валахия? Какую пользу мне принес союз?» И так далее, то есть вот это вот напор. Дипломатия начала девятнадцатого века…

С. БУНТМАН: Он в чем-то прав здесь.

А. КУЗНЕЦОВ: Он во многом прав, безусловно. Другое дело, что когда он говорит, какую пользу мне принес этот союз, имея в виду, что никакой, это тоже неправда. Как минимум Австрию ему принес этот союз. Вот. Так что… и опять же он недооценил принципиальное упорство Александра в прусском вопросе, потому что, видимо, с точки зрения Наполеона, никакого практического смысла России защищать интересы остатков Пруссии не было. А Александр защищает эти интересы, защищает достаточно последовательно. Ну, все вот в результате упирается в то, что те причины войны, которые Наполеон действительно будет выдвигать в начале двенадцатого года… Вот через того же полковника Чернышева он передает Александру следующее: «Три условия, если со своей стороны Вы не хотите войны и желаете ее избежать, то еще можно согласиться на следующих условиях. Первое: в точности исполнять Тильзитский договор и все меры, принятые до сих пор против англичан, - ну, это о континентальной блокаде, мы много об этом говорили в прошлый раз. – Второе: заключить торговый договор или конвенцию, которая бы, сохраняя сущность Вашего тарифа, устранила все, что в нем есть оскорбительного для Франции, - это новогодний знаменитый тариф десятого года, тридцать первого декабря десятого года, который для Франции был невыгодным. – И на счет Ольденбурга подписать соглашение, которое бы уничтожило вредное влияние Вашего протеста и было такого содержания, что вы или ничего не требуете, или хотите определенного вознаграждения, за исключением однако Данцегеля или какой-либо части Варшавского герцогства». Александр просил именно часть Варшавского герцогства в качестве компенсации за Ольденбург. И вот эта вот такая напористость окончательно убедила Александра в том, что война неизбежна. Вот мне кажется, что именно это февральское послание Наполеона, февраля двенадцатого года, вот та самая точка не возврата. Вот после этого собственно…

С. БУНТМАН: Ну, может быть, да.

А. КУЗНЕЦОВ: После этого уже сосредоточение русских войск на западных границах .которое и до этого шло, но так достаточно постепенно, теперь становится стремительным, потому что Наполеон пишет: «Положительно уверяю Вас, что в настоящем году я не начну войны». И, видимо, это для Александра окончательный знак, что война начнется в этом году. Вот таковы очень печальные результаты дипломатической деятельности Наполеона перед войной двенадцатого года. Практически все, что мог, он проиграл. Даже его союзники Пруссия и Австрия таким образом принуждены им к союзу, что прусский король немедленно об этом секретном союзе лично сообщает Александру Первому и просит принять при этом уверения в совершенном почтении. Цитирую: «Жалейте обо мне, но не обвиняйте меня, если война вспыхнет, то мы будем вредить друг другу только в крайнем случае, сохраним всегда в памяти, что мы друзья, и что придет время опять быть союзниками». Ну, что касается Австрии, она попыталась скрыть, но благодаря Талейрану этот текст попал в руки Александра. И Александр лично выговаривал австрийскому послу Сен-Жюльену и тут же оговаривает условия, если Вы хотите со мной воевать, я двину против Вас шесть дивизий, не считая дунайской армии, а если Ваш император намерен разыгрывать комедию, ограничимся формальной посылкой против меня тридцати тысяч солдат. То есть Александр как боксер, нанося небольшие на первый взгляд удары по рукам противника, его парализует, так эти два союза были парализованы. Ведь не австрийский, не прусский корпуса активного участия не приняли.

С. БУНТМАН: Да. А здесь получается, может быть, в чем еще дипломатический недорасчет Наполеона, исходя из того, что он считает, что если союз – это означает, что переходит под командование, и все равно как бы то ни было, есть и дисциплина, есть и такое подавление воли, и инициатива может только проявляться в нужном направлении для хода всего общеевропейского сражения. Ничего подобного. Это недооценка существования собственной воли даже у вполне покоренных государств, старых династических связей, стратегии и обратной, которая уходят в историю, и стратегии, уходящей в будущее. То есть вот здесь он попал в старую Европу, к которой уже Россия в гораздо большей степени принадлежит, чем новая Франция.

А. КУЗНЕЦОВ: Он действовал так, как будто он во второй половине девятнадцатого века. Вот там Бисмарк гораздо более успешно будет осуществлять и то не всегда, и то будет нарываться…

С. БУНТМАН: Но это другая ситуация. Наполеон спешит. В войне это очень часто ему приносило победу, но здесь победу не приносит. Насколько это было понятно и другие аспекты восемьсот двенадцатого года мы разберем в наших еженедельных передачах.

А. КУЗНЕЦОВ: Всего доброго!