Суд над П.П. Шмидтом и другими участниками восстания на крейсере "Очаков", 1906 (адвокат А.С. Зарудный, будущий министр юстиции) - Не так - 2017-11-05
05.11.2017
Суд над П.П. Шмидтом и другими участниками восстания на крейсере "Очаков", 1906 (адвокат А.С. Зарудный, будущий министр юстиции) - Не так - 2017-11-05
Скачать
Сергей Бунтман
―
Добрый день всем! 12 часов сейчас будет 10 минут. Светлана Ростовцева, Алексей Кузнецов…
Алексей Кузнецов
―
Добрый день!
С. Бунтман
―
… Сергей Бунтман. У нас сегодня очередной праздник. Праздник я имею в виду не вот красный день календаря, который вчера был, а такой вот интересный. А сегодня праздник не таковский, типичный не таковский праздник. Сегодня все-таки день Гая Фокса.
А. Кузнецов
―
Да.
С. Бунтман
―
Сегодня. Да.
А. Кузнецов
―
День Гая Фокса. Мы делали в свое время передачу…
С. Бунтман
―
Да, да.
А. Кузнецов
―
… уже по этому поводу. Да.
С. Бунтман
―
Вот сегодня… Мы очень любим, когда наши фигуранты и какие-нибудь именинники, виновники торжества, виновники не только дела какого-нибудь, а и торжества тоже.
А. Кузнецов
―
Ну, вот Вы знаете, говоря о праздниках, интересно, у нашего… у героя нашей сегодняшней передачи вообще-то не так давно, меньше года назад, в этом календарном году был юбилей. Но вот прошел он абсолютно незаметно. Да? Вот никакого этого сегодня Петру Петровичу Шмидту могло бы исполнится 150 лет.
С. Бунтман
―
Он перестал быть героем для… Потому, что у нас вообще любой, я бы сказал, бунт, мятеж, он не может быть героическим.
А. Кузнецов
―
Это правда. И сегодня мы об этом обязательно будем говорить с цитатами и именами, но дело в том, что и в советское время, вот если, ну, с одной сторону имя лейтенанта Шмидта было известно, разумеется, всем. Да? И были названы… Были музеи. Была набережная лейтенанта Шмидта. Был мост лейтенанта Шмидта.
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов
―
А с другой стороны вот подавляющее большинство людей знало о Петре Петровиче Шмидте а) из «Золотого теленка», б) из «Доживем до понедельника».
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов
―
Ну, и был еще фильм, который не прошел, насколько я понимаю, таким уж широким экраном, фильм Евгения Матвеева «Роман в письмах», – да? – где… который построен вот на этой знаменитой его переписке с Зинаидой Ризберг. Вот. И такое ощущение… Об этом очень много, кто из серьёзных исследователей… А о нем книг написано довольно много на самом деле. И в 20-е годы, и в 60-70-е. Да? Вот в 30-е уже практически, если вспоминали, то так пунктиром, что называется. Так вот говорят о том, что советская власть так и не смогла определиться с отношением к этому человеку как к деятелю революции. Вот сейчас сторонники всяких там конспирологических версий вообще, так сказать, того, что Шмидт был законченный мерзавец, они пишут, что да, советская власть, вот она чувствовала, вот она подозревала. Вот товарищ Сталин знал на самом деле, что никакой он не герой. Ни в этом, конечно, дело. Ну, давайте все-таки по порядку. Значит, к сожалению, у нас нет сегодня возможности подробно рассказать о восстании на крейсере «Очаков» и вообще об этом севастопольском восстании ноября 905-го года, потому что это очень большая, очень серьезная тема. Все-таки мы будем держаться, стараться держаться темы суда. Тем более что о нем как раз достаточно мало, что известно. И даже в серьезных монографиях, посвященных Шмидту, о суде, как правило, пишется… Ну, вот есть такой некий набор известных вещей. Есть его речь. Есть его последнее слово на суде, которое было записано адвокатами, которое так близко к тексту публикуется. Есть несколько действительно потрясающих воображение эпизодов, в частности об одном из них говорит учитель Мельников в «Доживем до понедельника», что конвоиры отставили свои ружья в сторону после его речи. Их действительно за это судили. Это истинная правда. Вот. А вот о самом суде… Ну, иногда упоминается фамилии защитников. Ну, о самом суде практически ничего не говорится. Он был закрытым. Это да. И это, конечно, создавало определенные сложности. Но, во-первых, есть по меньшей мере одно адвокатское воспоминание. Во-вторых, есть воспоминания сына, о которых обязательно будем говорить. В-третьих, сумел на одно заседание прорваться корреспондент одной одесской газеты, причем это было ключевое заседание, вот как раз когда Шмидт выступал с последним словом. Есть материалы. Вот. Значит, Петр… Петру Петровичу Шмидту… Он уже, мягко говоря, не юный человек, когда начинается революция. Ему 38 лет. Он февраля 67-го года. Он потомственный морской офицер в 4-м или 5-м поколении. Его отец вышел в отставку контр-адмиралом. Но еще более влиятельным человеком, который, в общем, приложил усилия к тому, чтобы Шмидт возвращался, а он не раз возвращался на флот, был его дядя, который дослужился до вице-адмирала и был достаточно крупным в свое время флотским начальником. Значит, он закончил то, что потом будет называться морским корпусом, Шмидт я имею в виду. И с самого начала, вот с самого начала его военной службы начинается продолжающаяся до самого конца его жизни череда, ну, таким очень, скажем так, странных вещей. 1-я большая странность – это его женитьба. Он женится практически сразу же по окончании корпуса на некой… там некой Домникии Гавриловне Павловой. Женщину эту он встречает на улице. Она проститутка профессиональная. И вот он на ней женится, причем не потому, что он там с ней сначала интимно познакомился и влюбился. Это акт такого гражданского действия…
С. Бунтман
―
Спасения.
А. Кузнецов
―
Спасения. Совершенно верно. И собственно все, кто читал повесть Куприна «Яма», прекрасно понимают, о чем идет речь. Это действительно вполне распространенная в то время у молодых восторженно-демократически, там как угодно назовите это, либерально настроенных молодых людей вот спасти падшую женщину, потому что на самом деле причины, которые вот приводят их вот в эти дома терпимости, это исключительно несправедливое устройство общества. Вот таким образом такая своего рода теория малых дел. Да? Возьмем да и спасем. Жизнь его семейная, прямо скажем, не сложилась. И его сын в своих воспоминаниях будет описывать эту жизнь как самый настоящий ад. 13 лет супруги прожили вместе прежде, чем окончательно расстались. Но вот, кстати говоря, именно жена, единственная законная жена лейтенанта Шмидта в каком-то смысле и породит, как мне представляется, по крайней мере она могла это сделать, вот эту линию детей лейтенанта Шмидта, потому что она 1-я, кто начнет на его памяти зарабатывать. Она будет вещи его распродавать именно как вот вещи, принадлежащие этому чрезвычайно популярному человеку. Она будет всякие ходатайства, так сказать, заявлять в связи с тем, что вот она вдова революционера, помогите, граждане. То есть, в общем, я не знаю, были ли Ильф и Петров знакомы вот с этой стороной ее деятельности. Но если не были, то тут вот такое удивительное совпадение. Дальше сложности у него естественно возникают, потому что офицерам в то время вообще не разрешено было жениться без разрешения начальства. А в случае если кандидатура будущей супруги вызывала какие-то подозрения с точки зрения, так сказать, вопросов чести, там порядочности и даже происхождения… Кстати говоря, офицерское собрание могло там соответствующие принять меры. Благодаря помощи дяди Шмидт, значит, задерживается на флоте. Потом он… У него постоянно будут происходит какие-то с ним инциденты. Он был невероятно фантастически вспыльчивым. Вот как описывает это его сын. Его мемуары можно прочитать. Сейчас они есть в интернете. Они называются «Красный адмирал». Сразу скажу, что Евгений Петрович Шмидт, это видно по мемуарам, в отца влюблен абсолютно безраздельно. При этом революцию он не принял, сражался в рядах белого движения, потом эвакуировался. Умрет он уже после 2-й мировой войны в бедности в Париже, если не ошибаюсь. Но вот в этих мемуарах, где буквально каждая строка дышит вот таким сыновним чувством к отцу, тем не менее вот он, например, описывает такой эпизод. Это уже Севастополь. Это уже 905-й год. Они уже живут вместе. Ну, то есть мальчик учится в гимназии. Ему 15 лет. И в гимназии происходит такой, ну, инцидент. Директор гимназии на каком-то уроке или на каком-то выступлении он неодобрительно высказывается о революционерах. Речь шла, по-моему, о французской революции в тот момент. Ну, понятно, что уже все собственно все бродит и дышит в России революцией. Значит, мальчик возвращается домой, за обедом отцу рассказывает. Тот совершенно, значит, взбеленивается. Не знаю, можно ли так сказать.
С. Бунтман
―
Можно.
А. Кузнецов
―
И мчится в гимназию, влетает в кабинет к директору и устраивает там форменный скандал. Вот я цитирую: «Когда же отец возвысил голос и, наступая на действительного статского советника, - а директор гимназии по положению статский генерал – да? – 4-го класса, - потребовал немедленного обратного приема уволенных, - там каких-то мальчишек выгнали, которые что-то вот сказали про революцию положительное, - директор окончательно вышел из себя и начальнически предложил «господину лейтенанту» покинуть его кабинет. Но господин лейтенант схватил стул и с криком «Убью!» кинулся на своего противника. Ошалевший от страха действительный забегал по кабинету, взывая: «Спасите меня от этого сумасшедшего!» Отец, со стулом в руках, погнался за ним, помощники классного наставника, в свою очередь, погнались за отцом, стараясь вырвать у него стул». Там же дальше Евгений пишет, что отец потом безумно свои вспышки переживал и всячески себя винил, но ничего с собой поделать не мог. Волне возможно. Собственно похоже, что это у него наследственное. Вот как тот же Евгений в начале мемуаров пишет о своем деде, соответственно об отце, тоже Петре Петровиче Шмидте. «Но бабушка Екатерина Яковлевна, о которой отец всегда вспоминал с каким-то религиозным благоговением, не была счастлива в своей семейной жизни вследствие безумно-вспыльчивого характера деда и его постоянных увлечений на стороне. Дед Петр Петрович Шмидт, «капитан с синими глазами», как прозвали его во флоте, обладал цельной и непосредственной натурой, настолько непосредственной, что, разговаривая с ним, никто не мог поручиться за свою жизнь. Несмотря, однако, на необузданный, бешеный нрав, дед был, в сущности, очень добрым человеком, а по простодушию, доверчивости и наивности – совершенным ребенком». Вот Вы знаете, похоже, что это абсолютно полностью реализовалось в его младшем сыне. Сейчас когда много пишут о том, что Шмидт был психически нездоровым человеком, ну, конечно, делать экспертизу через 100 с лишним лет по каким-то поступкам дело заведомо неблагодарное. Во время суда экспертизы не было, и я объясню почему. Но он, конечно, был человеком очень вспыльчивым. Он, конечно, был человеком такого, я бы сказал, истерического поведения. Он, конечно, был склонен попадать под обаяние каких-то идей. И вот весь его знаменитый роман в письмах с Зинаидой Ризберг, с которой он виделся 2 раза, и максимум, что они проговорили в поезде там меньше часа, а он потом будет ей писать письма как женщине, которая была для него идеалом того, сего, 5-го, 10-го. Все, кто потом имели с ней дело и оставили какие-то воспоминания, не могут сдержать удивления от несоответствия вот возвышенного, восторженного тона этих писем и, как говорится, объекта, которому они адресованы.
С. Бунтман
―
Не… Не доказательства.
А. Кузнецов
―
Я к тому, что да, конечно, когда сын пишет о ней, ну, тут какая-то определенная сыновняя ревность. Евгений очень, так сказать, недоброжелателен к ней. Но адвокат Александров в своих воспоминаниях, которые были уже после его смерти, он, к сожалению, достаточно рано скончался, в 21-м году. В 25-м в журнале «Каторга и ссылка», знаменитый журнал общества политкаторжан…
С. Бунтман
―
Да, прекрасный, кстати, очень.
А. Кузнецов
―
Да. Потрясающий журнал.
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов
―
Вот на сайте президентской библиотеки выложены сканы. Вы можете найти эти воспоминания, которые я сегодня буду цитировать. И он… Так вот адвокат Александров, человек, очень изначально к ней расположенный, когда с ней познакомился, я не знаю, что именно произошло, но он пишет примерно так вот: меня поразило несоответствие реального образа и вот того идеального, который встречается в письмах. «Но, - пишет Александров, - я все равно благодарен этой женщине за то, что она хотя бы вот в нем вызвала такие чувства, результатом которых эти чувства были». Он неоднократно уходил в запас. Потом возвращался. Служил на Дальнем Востоке в добровольческом флоте. Это очень интересная такая полувоенная по сути организация. Она занималась в мирное время коммерческими перевозками, но…
С. Бунтман
―
Это про флот, да?
А. Кузнецов
―
Про флот. Но служили там, как правило, офицеры, военно-морские офицеры запаса. И корабли были готовы в случае обострения отношений на Дальнем Востоке превратиться в крейсера береговой обороны, во вспомогательные крейсера, что, собственно говоря, будет происходить и во время похода на Пекин и во время русско-японской войны. Шмидт служил в том числе и там. Там случится авария, сядет на мель, значит, пароход «Диана», которым он командовал уже не в добровольческом флоте, а в коммерческом флоте. Выполнял рейс из Риги в Одессу. Шмидт два… двое суток в сложных погодных условиях находился на мостике, потом пошел, так сказать, оставив на вахте помощника, пошел отдохнуть, помощник посадил корабль на камни. Шмидт проявил редкое мужество, присутствие духа. Корабль был спасен, своим ходом сумел прийти в порт, что было очень непросто. Но тем не менее Шмидта отстранили. Потом начинается русско-японская война, он возвращается во флот. Его назначают старшим помощником на один из транспортных кораблей эскадры Рожественского. Но в Порт-Саиде он с корабля списывается, потому что у него обострилась болезнь, которая его преследовала всю его взрослую жизнь – болезнь почек. Он даже операцию делал по ее поводу. Он возвращается в Севастополь, получает миноносец под свое командование, в Измаиле находящийся, несший там патрульную службу. Ну, а дальше известная история, когда Шмидт никому, в общем, особенно неизвестный за пределами там флотских экипажей, в одночасье становится знаменит, когда начинаются революционные события осенние в Севастополе. Он выступает на митингах. Он выступает на похоронах нескольких человек, погибших во время разгона демонстрации. С ним там случается, ну, я не знаю, кто-то скажет катарсис, кто-то скажет припадок, но, в общем, он рыдающим голосом произносит речь, которую потом многие газеты перепечатывают, которая действительно совершенно наэлектризовала людей. Он становится знаменит. И когда на крейсере «Очаков» готовится восстание, то матросы обращаются к нему как к самому популярному в матросской среде на тот момент офицеру Черноморского флота. И Шмидт, хотя он совершенно не собирался это восстание возглавлять или даже к нему присоединяться, он счел невозможным для себя в этом не участвовать. И как он потом будет объяснять, он присоединился к этому восстанию, возглавил его для того, чтобы по возможности придать ему какое-то целенаправленное и осмысленное направление, и для того, чтобы избежать большой крови, потому что он с самого начала настаивал на наименее насильственном варианте. Дальше его знаменитые поступки, когда он поднимает сигнал на «Очакове» «Командую флотом. Шмидт», когда он пишет телеграммы царю… Кстати говоря, его восстание, оно такое до известной степени верноподданническое. Революционный оркестр даже «Боже, царя храни» исполнял во время этих вот событий, потому что Шмидт, по крайней мере, он внушал матросам, что… Ну, вот такая идея веры в доброго царя. Да? Царь не понимает. Царь не знает, значит, ситуации. Надо вот обратиться к царю. И сам он, описывая свои политические взгляды, будет говорить о том, что он в принципе не антимонархист. Да, ему более привлекательна идея республики, но в принципе вот парламентскую монархию он вполне считает вполне возможным типом политического устройства. Вообще в его политических взглядах путаница у него там полная. Он действительно такой вот… Правильно он о себе сказал, что он беспартийный социалист. Он действительно вне всяких партий. По аграрному вопросу, в котором, видимо, он совсем не разбирается. Откуда б ему? У них даже имения не было. Но вот тем не менее он придерживается эсеровских взглядов: социализация земли вплоть до полной. По каким-то другим вопросам, скажем, по отношению к террору он категорически с эсерами не согласен. В этом восстании много всякого. Обратят внимание на то, что Смит брал… Шмидт. Извините. Шмидт брал заложниками офицеров. Он действительно рассчитывал, что крейсер не будут расстреливать, если будут знать, что там есть офицеры-заложники. И что он пытался прикрыться минным транспортом от обстрела. Если бы минный транспорт взорвался, там пол Севастополя бы в море сползло, наверное. На нем 300 мин находилось. Сейчас его легко осуждать. Вот он то сделал не сяк, сё сделал не сяк. Опять же вспоминается эта замечательная фраза из «Доживем до понедельника»: «Я все время слышу Жорес там недопонял, Герцен недодумал».
С. Бунтман
―
Да, да.
А. Кузнецов
―
Сейчас нам очень легко, разбирая действия Шмидта, раскладывать их по полочкам, говорить: «А вот тут он не так поступил, собственно не так поступил». Ну, восстание было… Крейсер был расстрелян. Восстание было подавлено. И Шмидт в числе 1-й волны осужденных по вот этому делу об осеннем восстании в Севастополе отправится под суд. Вообще будет три волны. В общей сложности под суд попали 180 матросов, 127 солдат саперной роты, солдаты Брестского полка, одного из запасных батальонов, несколько солдат-артиллеристов и один из гражданских лиц. То есть в общей сложности было привлечено более 200… 350 человек к судебной ответственности. Ну, вот Шмидт и еще чуть более 40 человек оказались в 1-й естественно самой главной волне. Сначала предполагалось устроить военно-полевой суд по упрощенной процедуре. Но потом от этой мысли отказались, поняв, что это может только вызвать дополнительное напряжение. А это конец 5-го – начало 6-го года. Куда пойдет революция, пока очень сложно себе представить. Поэтому было принято решение – военный суд, но обычный, не по упрощенной, а по нормальной процедуре.
С. Бунтман
―
Каков он был, мы узнаем через 5 минут.**********
С. Бунтман
―
Мы продолжаем суд над лейтенантом Петром Шмидтом.
А. Кузнецов
―
Кстати, о лейтенанте. Вопрос о том, был ли он на момент суда лейтенантом – это вопрос более, чем спорный. Дело в том, что, судя по всему, было два приказа о его увольнении с флота от 7 ноября 905-го года. Восстание, напомню, начнется через неделю – 13-го. Так вот, судя по всему, 1-й приказ был о его увольнении с правом ношения мундира и с присвоением очередного звания. Ну, такая была практика, – да? – если человек прослужил достаточно долгое время, то при увольнении в запас ему присваивалось очередное звание. Вот судя по всему, уволен он был капитаном 2-го ранга. Поэтому он и появится на мостике «Очакова» в военно-морском мундире с погонами капитана 2-го ранга и будет собственно на этом настаивать. Но, похоже, что потом задним числом приказ был изменен, и там он именуется лейтенантом. Вот отсюда такая определенная путаница, которую ему естественно тоже сейчас ставят в вину, дескать он себе неоправданно звание присвоил. Итак, был составлен суд. 2 военных юриста, 2 полковника, полковник Александров и полковник Воеводский. Александров – председательствующий. И 4 моряка: капитан 1-го ранга Мореншильд и капитаны 2-го ранга Васильев, Константинов и Беляев. Прокурор полковник Ронжин. Кстати говоря, сам Шмидти, судя по воспоминаниям адвоката, высоко оценит его ораторское искусство, даже скажет, что мне понравилось. Был назначен, положено, казенный адвокат, военный адвокат капитан Девиссон. В одной статье, причем она мне 1-я на глаза попалась, я прочитал «капитан Девинсон». Думаю, ну, не может быть, ну, не может быть таких капитанов в 905-м… Ну, выяснилось да, действительно ошибка. Девиссон. То есть французская фамилия обрусевшая, скажем так. Но поскольку фигура Шмидта действительно уже приобрела огромную популярность и за пределами Крыма тоже, то многие адвокаты вот из числа тех, кто занимал такую активную гражданскую позицию, откликнулись на это. И в Очаков, суд происходил в Очакове, в городе Очакове в морском собрании, съедется замечательная команда адвокатская, во главе которой будут две звезды. Это Александр Сергеевич Зарудный, очень уже известный политический защитник, хотя он сравнительно недавно стал адвокатом, до этого он был прокурором. Это будущий министр юстиции, один из будущих министров юстиции Временного правительства. 2-й – это наиболее известный на тот момент польский адвокат, но напомню, что Польша входила в состав Российской империи, Владислав Врублевский. В последствии в 18-м году он будет очень недолгое время премьер-министром вот вновь создаваемой Польши, так называемой 2-й республики. И кроме того тоже упоминавшийся мною Александр Михайлович Александров, провинциальный адвокат, но тоже уже хорошо себя зарекомендовавший. Он из Екатеринослава. То есть в последствии Днепропетровска и ныне Днепра. И еще адвокаты Балавинский и Винберг, тоже опытные защитники по уголовным делам. И вот они попытались Шмидта отстоять, в том числе и Шмидта. Значит, каким образом? Значит, во-первых, заявляли о том, что он не подлежит суду военному, поскольку он не находится на действительной службе. Он к этому времени уволен. На это обвинение отбило это тем, что он по… по их версии он начал готовиться вот к этому восстанию еще до того, как 7 ноября был уволен. Затем… Вот вопрос о его невменяемости. Его поднял Врублевский, попытался поднять. Дело в том, что со Шмидтом и в зале суда случались обмороки и так далее. Но сам Шмидт категорически против этого запротестовал. И в результате команда адвокатов эту линию должна была снять. В конечном итоге его уже после суда осмотрели, но это была не психиатрическая экспертиза, а два врача, один, по-моему, детский врач, 2-й, по-моему, зубной на него, что называется посмотрели и сказали, что он вменяем. Вот. И кроме этого постоянно адвокаты упирали на то, что Шмидт старался, чтобы все пошло не насильственным путем, что не «Очаков» начал обстрел того отряда кораблей, который был против него выслан. А еще до окончания ультиматума там, так сказать, один из кораблей начал обстрел. Суд на это особенного внимания не обратил. 13 дней продолжался этот процесс. Вот интересно каким Шмидт остался в памяти адвоката Александрова: «Я стал пристально вглядываться в него и был поражен, - это при 1-й встрече, еще до начала суда, - что ни один из многочисленных портретов, которые я видел, совершенно не передавали подлинного Шмидта. Лицо его в самом настоящем смысле этого слова было прекрасно. Я видел много выдающихся людей в России и за границей. Но такого прекрасного одухотворенного лица я никогда ранее не встречал даже на картинах. Чтобы передать это светящееся лицо на полотне или бумаге нужна была кисть великого художника, и можно сказать, что Шмидт вошел в вечность, не запечатлённый. Я весь отдался непосредственно созерцанию. Лицо Шмидта говорило о вечности. Его стройная, грациозная, изящная фигура вполне гармонировала с его лицом. Он двигался с необычайной легкостью, точно не прикасаясь к земле. Наконец овладев собой, я внимательно стал вслушиваться в его слова. За давностью времени я не могу передать их в точности, но общий их смысл был таков: все, что было сделано, было исторически необходимо, но что это еще не революция, а только 1-я проба. Революция еще впереди. И все случившееся сделает очевидным для масс возможность настоящей революции. Он умрет, он знает это прекрасно. Но ему смерть исторически более необходима, чем его жизнь. Поэтому он умрет с сознанием исполненного долга. Во всем, что произошло на Черном море моя смерть будет высшим достижением, последним аккордом, и поэтому я должен принять смерть как величайший подарок судьбы. Редкому человеку выпадает такая доля. И я должен радоваться, что именно на меня пал этот жребий». Понимаете, вот когда я… Я очень хорошо знаю фильм «Доживем до понедельника», ну, раз 15 я его смотрел точно.
С. Бунтман
―
Ну, естественно.
А. Кузнецов
―
А может быть…
С. Бунтман
―
Это вообще профессиональный долг.
А. Кузнецов
―
Ну, да. Я не смотрел не из чувства долга, а потому что в разные периоды жизни меня к этому фильму влекло, и я много над ним думал. И, конечно, я сейчас смотрю на Илью Семеновича Мельникова совсем не так, как смотрел когда-то там 30 лет назад. Я понимаю, понимаю, почему именно тема Шмидта была выбрана вот для этого урока. Дело в том, что Илья Семенович Мельников – это такой лейтенант Шмидт конца 60-х, работающий в школе учителем. Тоже нервный, тоже даже истеричный в какие-то моменты. Тоже, мягко говоря, не вызывающий симпатии у своих коллег. Да? Как Шмидт не вызывал у многих офицеров симпатии из-за своей прямоты, резкости, вспыльчивости и неумения полутона какие-то выбирать. Человек, который постоянно чем-то мучается. Человек, который чувствует, что что-то с жизнью не так и надо как-то что-то делать. И сейчас, конечно, ну, я понимаю, как тяжело с таким человеком рядом находиться, как тяжело с таким человеком рядом работать. Петр Петрович Шмидт, я очень на это надеюсь, еще станет когда-нибудь объектом спокойного исследования. Дело в том, что в советское время писали панегирики. Сейчас пишут полное, черт знает что. А вот такого спокойного вдумчивого анализа и его, и той ситуации, в которой он оказался, нет пока. Ну, вот интересно, что Пастернак, который напишет в конце 20-х поэму «Лейтенант Шмидт», вот он, видимо, как я понимаю, очень точно сформулировал основную коллизию вот этих событий 905-го года и роль Шмидта в них. Всё было вновь отобрано. Так вечно, пункт за пунктом, Намереньями добрыми Доводят нас до бунта. В те дни, - а вы их видели, И помните, в какие, - Я был из ряда выделен Волной самой стихии. Не Шмидт поднял революцию. Он ее не готовил на деньги международной еврейской закулисы, как пишут некоторые отставные моряки.
С. Бунтман
―
Ну, да.
А. Кузнецов
―
Да. Это вообще замечательно. Вы знаете, я… если бы я мог пить молоко литрами, я бы его пил литрами, когда читал два труда современных посвященных Шмидту. Я признаю, что Петр Петрович фигура очень неоднозначная и достаточно далекая от того лакированного образа, который когда-то существовал, но то, во что сейчас ее превращают, это, конечно, за гранью добра и зла. Я имею в виду труды отставных флотских офицеров Шигина, о нем мы говорили во время передачи про события на Балтийском флоте про… Господи, Боже мой! Капитана 3-го ранга Саблина, разумеется.
С. Бунтман
―
Саблин. Да.
А. Кузнецов
―
Да. Ну, и другой флотский офицер Борис Никольский, который написал вот «Севастополь. 1905». Ну, там мировая закулиса, еврей… Ну, в общем, ужасно это все и к Шмидту не имеет, в общем, по большому счету никакого особенного…
С. Бунтман
―
Это имеет к психологическому, я бы сказал, состоянию многих товарищей из интернета, причем если есть мировая закулиса, то это вот объединение этих кретинов, которые в интернете процветают.
А. Кузнецов
―
Так если бы они были закулисой, они же, так сказать…
С. Бунтман
―
Они мировая сцена.
А. Кузнецов
―
Они сцена мировая. Да. Вот. А так что необходимо сказать, что… чем закончился собственно суд. Шмидт и еще 3 человека – кондуктор Сергей Частник, комендор Николай Антоненко, машинист Александр Гладков, – были приговорены к смертной казни, казнены на острове Березань. Вот спрашивает Дмитрий Мезенцев, участвовал ли Михаил Ставраки в расстреле Шмидта. Это однокашник по училищу. Человек, которого в 23-м году советская власть найдет и расстреляет за то, что он якобы руководил расстрелом Шмидта. Сам Ставраки на суде не признавал, что он участвовал. Он безусловно был при этом расстреле. Как он на суде утверждал, он был, так сказать, офицером связи, наблюдателем. Хотя есть описания, но все они со слов, того, что Ставраки вроде бы вставал на колени, просил у Шмидта прощения там и так далее. Трудно сказать, насколько это достоверно. Он точно участвовал в расстреле. А в каком качестве, этого мы не знаем. Что стало с детьми? Ну, вот я сказал, что стало с Евгением…
С. Бунтман
―
Вот Евгений Петрович…
А. Кузнецов
―
Да. Он долгое время прожил в эмиграции после того, как Белая армия из России ушла. И умер он уже в 50-е годы, написав вот книгу об отце. Была еще дочь. Она родилась достаточно поздно, уже в начале 900-х. Про ее судьбу, насколько я понимаю, ничего неизвестно. Вообще почитайте мемуары сына. Есть записки сестры, старшей сестры Петра Петровича, которая с ним виделась в последние дни перед казнью, и до этого, в общем, они были достаточно близки. Вот. Есть, что почитать. Есть, что почитать. Но вот Шигина с Никольским не советую. Хотя если вы можете пить молоко литрами, то давайте.
С. Бунтман
―
Хорошо.
А. Кузнецов
―
То давайте.
С. Бунтман
―
Ну, что ж, друзья мои? Мы потихоньку переходим к следующему этапу наших революционных судов.
А. Кузнецов
―
И у нас есть время порассказать об этих делах, потому что они этого заслуживают.
С. Бунтман
―
Да. И эти дела уже «враги революции». Потом у нас в 3-м… 3-м действии, мы вас предупреждаем, что начнут уничтожать своих.
А. Кузнецов
―
Да. «Революция пожирает своих детей» - так будет называться заключительная часть…
С. Бунтман
―
Да, да. У нас, по-моему…
А. Кузнецов
―
… цикла.
С. Бунтман
―
Да. Пожирает своих… Я не знаю…
А. Кузнецов
―
Недругов. Да. Ну, скажем так.
С. Бунтман
―
Мы таганцевское дело знаменитое. 1921 год, Петроградская боевая организация Таганцева. Чрезвычайно интересно.
А. Кузнецов
―
Хотя формально там не было суда, там была квази-судебная процедура. Президиум коллегии ЧК решал это дело во внесудебном порядке. Но само следствие весьма интересно, потому что… И сам Таганцев – фигура необычайно интересная. И, конечно, Гумилев, Николай Гумилев, который будет расстрелян по этому делу. Сейчас довольно оживленная идет дискуссия, причем с документами такая дискуссия вполне нормальная об этом деле, была ли вообще эта организация, потому что в 90-е говорили, вот это все ЧК инспирировано. Там не так все просто. Поэтому если вы выберете это дело, там будет не столько о суде, сколько о следствии.
С. Бунтман
―
Там очень интересно вообще получалось вот во время перестройки, как во время всякой оттепели внутри советской власти очень важно было почему-то доказать, что Гумилев не был против советской власти.
А. Кузнецов
―
Мне тоже это непонятно.
С. Бунтман
―
Это было понятно совершенно, потому что для того, чтобы… и как считает Дмитрий Львович Быков, он замечает, что маленькое отверстие когда проделают, 6 стихотворений напечатали Гумилева, и советская власть рухнула.
А. Кузнецов
―
Вот.
С. Бунтман
―
Но было важно доказать, что он тут не причем. Так вот, мне кажется, что важно узнать истину, была организация, не была организация. Что это было за дело? Какую там роль… играл ли какую-то, или просто прищепкой туда был пришпилен?
А. Кузнецов
―
Ну, в общем, мы не будем сейчас открывать карты.
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов
―
Если вы выберете это дело, мы о нем обязательно расскажем.
С. Бунтман
―
Точно так же, как мы не будем над лидерами партии правых эсеров, 22-й год, которую мы… Это отдельная совершенно от… от всего… от следующего дела, которое у нас будет как Борис Савинков.
А. Кузнецов
―
Нет, от Савинкова это абсолютно отдельно. Это возврат к оправданию террора. Это возврат к теме покушения на Ленина. И мы как раз в передаче о Каплан упоминали этот процесс и 2-х очень интересных обвиняемых, которые там были. Это к Савинкову не имеет никакого отношения, хотя он когда-то действительно был членом партии эсеров. Что было, то было.
С. Бунтман: И 3
―
й суд над Борисом Савинковым по обвинению в террористической деятельности. Это 24-й уже год. То был 22-й.
А. Кузнецов
―
Да. Это дело как раз, наверное, лучше всех известно из предложенных, благодаря тому, что оно довольно популярно в свое время было в постсталинские уже времена как сюжет для кинематографа, ну, косвенно упоминается в «Операции «Трест». И ему был посвящен целый многосерийный фильм «Синдикат-2», где Савинкова играл Евгений Лебедев, замечательный ленинградский актер. Вот. Вот насколько наш нынешний взгляд на Савинкова и на то дело соответствует тому, которое в советское нам предлагался. Ну, и, конечно, о самом Борисе Викторовиче Савинкове мы поговорим, если вы выберете это дело.
С. Бунтман
―
Следующее 4-е дело. Это суд над провокатором Окладским, «злым гением «Народной воли», 25-й год.
А. Кузнецов
―
«Злой гений «Народной воли» взято в кавычки, разумеется, потому что так называется глава в «Записках следователя» Льва Шейнина, книга, которую наверняка большинство наших слушателей читало в свое время и перечитывало, я думаю. Вот так она и называется «Злой гений «Народной воли». Вообще это человек, который выдал остатки народовольцев уже первомартовских событий, и которого советская власть нашла, как, кстати говоря, многих достаточно тайных сотрудников департамента полиции в 20-е годы находили и судили. Того же можно Романа Малиновского вспомнить и так далее. Да? Вот это один из таких процессов. Он хорошо задокументирован. Поэтому если выберете, расскажем во всех подробностях.
С. Бунтман
―
Хорошо. И наконец суд над немецкими студентами Киндерманом, Вольштом и Дитмаром по обвинению в подготовке терактов против советских руководителей, «Дело немецких фашистов».
А. Кузнецов
―
Вот так оно называется в сборнике речей… речей Крыленко. Именно «Дело немецких фашистов». Он выступал прокурором на этом процессе. Хотя это 25-й год, это такая замечательная ответка. Значит, в Германии были арестованы наши агенты, и вот советская власть хватает 3-х студентов, которых любопытство сюда занесло посмотреть, как ту социализм строят, и обвиняет их в подготовке терактов против советских партийных руководителей. Очень интересное дело. Поэтому если выберете, обещаю, не пожалеете.
С. Бунтман
―
Хорошо. Нам говорят, что мост лейтенанта Шмидта есть. Он не переименован.
А. Кузнецов
―
Ну, и слава Богу.
С. Бунтман
―
Ну, и слава Богу. Но главное я предупреждаю, что… москвичей особенно и гостей столицы, чтобы они не ошибались на счет Шмитовского проезда…
А. Кузнецов
―
Нет, Шмитовский проезд…
С. Бунтман
―
Он никакого отношения к Петру Петровичу…
А. Кузнецов
―
Нет.
С. Бунтман
―
Кстати, это было большим открытием для советских людей в свое время…
А. Кузнецов
―
Да.
С. Бунтман
―
… что Шмитовский…
А. Кузнецов
―
Он Шмитовский. Там нет «д».
С. Бунтман
―
Дело в том, что это от предпринимателя Смита, шотландского, кстати. Да. Вот. Так что вот так. Вот все. Справедливость в этой части восстановлена, а в других частях мы будем разбирать в следующий раз.
А. Кузнецов
―
Будем разбирать. Будем работать.
С. Бунтман
―
Да. Сейчас обращаемся к программе «Ну, и денек». А Вас, Кузнецов, мы попросим остаться.
А. Кузнецов
―
Да, я не прощаюсь. Я не прощаюсь. Скоро поймете почему.
С. Бунтман
―
Да.