Виктор Ерофеев - Особое мнение - 2015-11-11
О.Чиж
―
19 часов и 8 минут в Москве, это программа «Особое мнение», всем добрый вечер. Меня зовут Оксана Чиж, особое мнение сегодня представляет писатель Виктор Ерофеев. Здравствуйте.
В.Ерофеев
―
Да, добрый вечер.
О.Чиж
―
+7 985 970-45-45 – телефон для ваших SMS-сообщений, пожеланий, мнений. Высказывайте, спрашивайте – обязательно самые интересные вопросы я буду задавать по ходу этого эфира. Ну и кроме того Twitter-аккаунт @vyzvon и сайт «Эха Москвы» - он тоже к вашим услугам для этих же целей.Вот, сегодня в Следственном комитете пока начали только отчитываться, начали информировать о результатах экспертизы, новой экспертизы останков членов царской семьи. Это, ведь, ужасно интересная штука, что это досье, которое не закрыто почти четверть века. У нас сейчас это вопрос какой? Политический? Исторический? Психологический?
В.Ерофеев
―
Ну, наверное, даже не четверть века, а, в общем-то, скоро будет уже век, как их уничтожили, царскую семью. И как всегда как-то уничтожают самый пик человеческого общества, государства, когда уничтожают царя, его семью, это остается надолго, навсегда. И я думаю, что мы были и будем всегда потрясены этим.Я помню, что Василий Васильевич Розанов писал как раз просто, уходя из жизни, о том, что сижу и плачу как о своих родных об уничтожении царской семьи. За это, кстати говоря, этот выпуск «Апокалипсиса нашего времени» был уничтожен полностью. То есть и тогда это были эмоции, и сейчас. Мне кажется, что тут очень много спекуляций, естественно, потому что кто за, кто против. Естественно, я говорю не о расстреле теперь (вряд ли кто-то за), я говорю о том, нужны эти ДНК, не нужны. Но мне кажется, что надо просто дело довести до конца, решить, кто есть кто там среди погибших и, в общем, сказать им «Вечный покой» и, наверное, «Вечная слава» даже. И, конечно, вечный ужас с нашей стороны, потому что, господи, убить детей – это... Вот, всё легло на нас такой страшной тенью. Оказалось, не революция важна, а оказалось, что убийство детей извратило все наши представления о том, что такое добро и зло, мы стали жить по каким-то условным моралям. Наша мораль остается условной, в этой условной морали всё меняется ежечасно. Один раз это хорошо, другой раз это плохо, третий раз снова хорошо. Всё крутится. Это непоправимо почти что, с этим надо еще долго жить.
В.Ерофеев: Наша мораль остается условной, в этой условной морали всё меняется ежечасно
О.Чиж
―
Вы сказали, и тогда были очень большие эмоции, да? И сейчас очень большие эмоции. А сейчас они есть? Потому что такое впечатление, что никакой исторической связи там каждый конкретный гражданин, или житель страны с этим уже не чувствует.
В.Ерофеев
―
Ну, всё зависит от гражданина и от жителя. Наверное, гражданин чувствует, житель меньше. Всё зависит тоже, как назвать. Потом меня вообще по отношению к нашей стране слово «история» немножко пугает, потому что вообще мы совершенно не исторические люди, у нас нет своей истории. Мы сказочники, мы люди сказки, большой такой, волшебной сказки, где есть добрые персонажи, злые, где мы сами участвуем в этом.Но история просто останавливается у порога этой сказки, и поэтому там как-то быстро все события превращаются в какую-то сказочную упаковку. И страшные, и теракты, и нормальные. Ну, вот, действительно, разбился самолет – страшнейшая трагедия вообще, и всегда должны это навсегда остаться. Но вот прошли праздники, никто не вспомнил, никаких не было сожалений на улице. Все кричали про победу.
О.Чиж
―
А почему?
В.Ерофеев
―
Ну, потому что в сказке – там другие (НЕРАЗБОРЧИВО). Я говорю об этом не случайно. Действительно, это заколдованное место (наша страна и наша сказка). Потому что в сказке если ты что-то как-то поменяешь или что-то сделаешь, ты и сам заколдуешься, и еще что-то с тобой произойдет. В то время как исторический человек, который, кстати, совсем недалеко от нас живет где-то в Польше, который там знает всю историю свою, всех королей, всё изучил и сам просветлился в отношении истории, там всё другое. Там, как бы, выстраивается плоскость такого исторического реализма. А у нас вот такое сказочное место.Хорошо это или плохо? Наверное, для литературы это хорошо. У нас литературная действительность часто отражает эту сказку. Иногда отражает сознательно, иногда бессознательно вот такое, как бы, такое. Иногда это сонное королевство, царство-королевство, иногда это, наоборот, какое-то безумие.
Но вообще русская сказка – она же очень активна в плане существования. Ведь, недаром почти до конца царского времени она была запрещена, ее запрещали. Она настолько тонизирующая сказка со всеми Бабами Ягами и прочим, что ее запрещали.
О.Чиж
―
Но в сказке-то мораль не условная, в сказке-то мораль всегда довольно понятная, однозначная, там не перепутаешь.
В.Ерофеев
―
Ой, Оксана. А Баба Яга? Положительная она не положительная? Она одно время положительная, другое не положительная.Там есть какие-то более-менее устойчивые моменты. Но нет, сказка – она абсолютно... Это оборотень (вообще само по себе произведение). Почему его и запрещали. Потому что она полна жестокости и сентиментальности. И это всё переворачивается. И еще как-то эта Аленушка бежит, от всех отворачивается, а потом, когда уже ей плохо, она ко всем привораживается. То это тоже, надо сказать, не самая лучшая мораль для девушки.
О.Чиж
―
Хорошо. Если продолжать эту аллюзию, то жестокость у нас есть, ее хватает. А второй компонент – сентиментальность – что-то как раз с ней-то перебои.
В.Ерофеев
―
Нет, у нас не с сентиментальностью перебои, у нас с сочувствием перебои. Это разные вещи. Сентиментальны мы до ужаса, и надо сказать, что наши любимые песни и поэты как раз (я имею в виду тех поэтов, которые исторически присутствуют в нашей стране) – они очень часто сентиментальны (НЕРАЗБОРЧИВО). Это, все-таки, Есенин – в нем сентиментальности огромное количество. Наши песни. Куда ходит народ вообще? Слушать сентиментальные песни. Сентиментальности очень много, слез много. Посмотрите, любая наша вечеринка – она полна огромного количества сентиментальных страстей. Так что мне кажется, что здесь мы лидируем и по сентименту, и по жестокости.Вот, говорят, в чем-то мы уникальны, неповторимы, в чем-то мы даже исключительны. Вот, наверное, в этой смеси.
О.Чиж
―
А власть у нас сентиментальна?
В.Ерофеев
―
Власть тоже у нас всё больше и больше становится сентиментальной. Но вообще власть в последнее время так, очень крепко упаковалась в ракету под названием «политический романтизм». И эта ракета вот уже взлетела, и она сама по себе летит, а мы сами по себе живем. Политический романтизм – это значит существование просто в облаке такого мифа... Кстати говоря, не первый раз наша власть попадает. Я имею в виду, при Николае Первом было что-то похожее (ну, там, правда, ракет не было), и при Александре Третьем что-то было похожее.
В.Ерофеев: Власть в последнее время, очень крепко упаковалась в ракету под названием «политический романтизм»
Это что делается? Это значит, выбирается миф. Вот сегодня выбран миф об исключительности нашего населения. Выбирается миф и соответственно с этим (НЕРАЗБОРЧИВО). Не важно, какое население, как оно себя ведет, главное – что исключительное. Равнение на него, и всё начинает превращаться в романтизм.
О.Чиж
―
Это особое мнение Виктора Ерофеева. Мы сейчас прервемся буквально на несколько минут, скоро вернемся.РЕКЛАМА
О.Чиж
―
19 часов и 20 минут. Программа «Особое мнение», особое мнение сегодня представляет писатель Виктор Ерофеев. А в наших нынешних обстоятельствах со всеми нашими угрозами, с нашими экономическими обстоятельствами, с нашими внешними политическими обстоятельствами вот такой политический романтизм – он чем опасен?
В.Ерофеев: Не важно, какое население, как оно себя ведет, главное – что исключительное
В.Ерофеев
―
Он вообще очень опасен, потому что всё дальше и дальше отрываешься от действительности. Один миф порождает другой. И миф о населении порождает миф об исключительности религиозной. И миф о религиозной исключительности порождает миф о божественном происхождении и так далее, и так далее, и так далее. Всё завязывается в такой узел, и тут возникает одна проблема, которую никак не может решить наша оппозиция. Потому что наша оппозиция считает, что, вот, наша власть сидит на мешке денег, на большом мешке сидит и не хочет слезать ни с денег, ни с власти.Это ошибочное представление. Они видят себя как романтиков, которые, действительно, открывают какие-то новые пути России. У них совесть абсолютно чиста. Им смешно, что их в чем-то упрекают. Ну да, когда-то заработали деньги. Ну что ж? Умные люди – взяли, заработали.
А, в принципе, они делают большое дело для страны, и эта страна их поддерживает, она находит с ними общий язык. И чем больше, тем дальше. Чем дальше, тем больше. Смотрите, там рейтинги растут, телевизор вообще вещает от лица народной мудрости и так далее, и так далее, и так далее. Но с другой стороны, опасность заключается в том, что это уже превращается, действительно, в какую-то гиперреальность сказочную, да? А они еще в ракете летят.
И так можно так далеко оторваться, что всё это может кончиться некоторым неблагополучием. Но с другой стороны, вот, действительно, наша оппозиция очень наивна и даже смешна где-то. Она постоянно с такой, в общем, монотонностью, которую я часто слышу, кстати говоря, здесь на «Эхо Москвы», она вещает о том, что «Вот, они такие, вот, они проворовались, вот они такие все коррумпированные». Не, они так себя не чувствуют и никогда не чувствовали, кстати говоря, когда садились в эту ракету. И уж когда далеко улетели, уж тем более не чувствуют.
О.Чиж
―
А почему не чувствуют? Это просто такое сознание собственного права на что-то, которое поглощает все остальные представления?
В.Ерофеев
―
Вот, да. Это сознание того, что они всё делают правильно, потому что есть отклик, потому что есть замечательное население. Я не говорю слово «народ», потому что это ж тоже сказочное понятие (народ) – это как угодно его трактуй.Есть сказочное население, есть сказочная Дума, есть сказочный Совет Федерации. Всё это, как бы, создает такой романтизм. Там одни романтики сидят, собственно. Те, кто не романтики, уже из Думы под зад коленкой вылетели. Да и не только оттуда.
И, вот, например, «Мемориал». Вот, они не романтические люди, они говорят о реальности. А их не любят почему? Потому что это не соответствует вот этому политическому романтизму. Есть определенные инструменты – они, кстати говоря, вполне американского типа – вот, в смысле, обратиться там к прокурору, к судье и задавить это. Америка этим занималась многие-многие-многие годы. Теперь они нашли тут применение себе. Ну, вот, встреча, так сказать, истории... «Мемориал» - это история, да? Очень, естественно, маргинальная (я имею в виду сама организация), потому что мы не исторические люди, да? Они организовались в историческое общество, они протестуют, а на них смотрят и они считают, что они разрушают Конституцию. Сказки.
О.Чиж
―
Ну, то есть я напомню, что в том акте проверки, который «Мемориал» получил, там приводится в качестве примеров вот этих вот попыток разрушить конституционный строй отношение «Мемориала» и высказывания «Мемориала» по поводу действий России в отношении Украины и высказывания «Мемориала» по «Болотному процессу» так называемому. Но вот чего я не могу понять. Кажется, что у нас конституционный строй очень сильный. Что же он так легко боится разрушится и так легко оказывается его?..
В.Ерофеев
―
Это только кажется. Нет, дело в том, что у нас, во-первых, мы превратили страну в обидчивых людей, невежливых обидчивых – все обижаются по разному поводу. Чего ни скажешь, все обижаются.
В.Ерофеев: У нас не с сентиментальностью перебои, у нас с сочувствием перебои. Это разные вещи
А во-вторых, там совсем не так уж твердо стоит Конституция и все эти законы, потому что найдены замечательные ходы, чтобы всё это обойти. И тут возникает вопрос: если по Украине, по Крыму, по «Болотному делу» нельзя высказываться, так тогда, может, нельзя высказываться, начиная с Рюрика и с Ивана Грозного? Ведь, получается, что так? Ведь, сейчас, когда взято всё пространство русского мифа, то любое несоответствующее государственному плану заявление будет являться нарушением Конституции.
Но только есть какие-то такие вот... Еще зубы шатаются. Там, например, в отношении... Один зуб такой большой – это Сталин. Но скоро примут, вот, решение, что Сталин – да. И тогда, вот, поди выступи против Сталина. Ну, может быть, и против Грозного уже скоро нельзя будет выступать.
О.Чиж
―
Вот, кстати говоря, еще одна вещь, которую я не понимаю. Как в одно время и в одной реальности может быть экспертиза по царской семье и может быть нежелание, например, переименовать Войковскую? Потому что тут были опубликованы... Ну, на сегодняшний день если посмотреть на результаты опроса в «Активном гражданине» по переименованию Войковской, так там у нас 53% отдали голос за сохранение названия станции, а 34% только против. Как это умещается-то вообще в одном мифе?
В.Ерофеев
―
Ну, вот, миф на то и миф, сказка на то и сказка, что там умещаются очень разные вещи. Там и серый волк есть, и медведи, и прочие животные. В них там самые разные страсти кипят. И здесь тоже... Здесь, конечно, мало кто реально представляет себе, кто это такой, который дал имя Войковской, да? Мало себе представляют.Но дело в том, что как-то инерция сознания говорит о том: «Ну, чего будем переименовывать? Пусть будет такой. Еще переименуют во что-то, и вообще куда-нибудь улетим в другое пространство». Это подсознательно.
С другой стороны, еще раз говорю, что когда нет истории, нет исторического сознания, нет политического сознания, политической культуры, то, в общем-то, все эти связи распадаются, возникают совсем другие связи. Связи, которые выстраиваются по принципу страха, по принципу фобий, по тем самым принципам, которые рождают сказки. Поэтому тут ничего удивительного нет.
Но с другой стороны, кто нас когда-то расколдовал? У нас всегда была сказка, и эту сказку поощряли. И граф Уваров создавал свои сказки при Николае, и коммунисты тоже. Поэтому тут нет и особо большой, как бы, и претензии к населению, что оно из этой сказки не вылезло.
Но надо сказать, что мы не единственные живем в сказке. Вот, когда путешествуешь по Африке, видишь, что в африканских деревнях они тоже живут в сказке.
О.Чиж
―
Хорошее сравнение.
В.Ерофеев
―
Но оно, по крайней мере, реально.
О.Чиж
―
Что касается (ну, вот, мы уже затронули «Мемориал») того, как можно критиковать, того, как нельзя критиковать власть. Если нельзя только словами как «Мемориал» и несоглашательством называть какие-то вещи так, как предлагает официальная власть их называть, то что говорить, например, про акцию Павленского? Наш слушатель Александр спрашивает про ваше отношение к его поступку и к акции с поджогом двери на Лубянке. Но это вообще допустимый художественный метод или нет?
В.Ерофеев
―
Ну, это, в общем... Понимаете, это такой арт-смертник. То есть, собственно, может быть, до смерти еще далеко, но человек представляет себе, что он делает, там, в отличие, скажем, от «Pussy Riot»:, которые, ну, не всегда, наверное, перед тем, как готовились к своей акции, представляли, что это будет двумя годами тюрьмы. Хотел повторить выражение президента – какое-то оно мерзкое такое (эта «двушечка»).А что касается его, вот это человек, который, действительно, заявляет... Это такой, в общем, акт, который очень свойственный русской культуре. Можно посмотреть, в XIX веке такие отражения были в разных произведениях. И в «Бесах» тоже протестовали таким образом, и Кириллов, хотя он тогда был не самым политическим деятелем у «Беса» Достоевского, но он тоже был смертником.
О.Чиж
―
То есть это акт отчаяния?
В.Ерофеев
―
Ну... Да, это сказочный акт отчаяния, потому что иначе, как бы, не получается. Дело в том, что вы говорите «критиковать власть». У нас можно (и это было и в Советском Союзе), можно было власть критиковать, но тихо очень и на коленях. То есть если у тебя есть знакомый во власти и у тебя есть сила какая-то твоя личная, ты можешь покритиковать и тебя поймут. Но если ты громко об этом скажешь, то это будет последний раз, когда с тобой встретятся.
О.Чиж
―
Мы сейчас прервемся буквально на несколько минут. Скоро вернемся.НОВОСТИ
О.Чиж
―
19 часов и 34 минуты в Москве, это программа «Особое мнение». Особое мнение, напоминаю, сегодня представляет писатель Виктор Ерофеев. Вот, у нас как-то продолжается вот этот большой карикатурный скандал. Он у нас перманентный (есть такое ощущение), но сейчас вспыхнул с новой силой. Сегодня парламентарии даже специально пресс-конференцию собирали, которая называлась «Я не Шарли». И сенатор Петренко там показывала принесенную с собой карикатуру на сотрудников «Шарли Эбдо». Ну, там потом уже в рисунке заподозрили подозрительное сходство с рисунком украинского художника более ранним.Но дело не в этом. Дело в том, что есть такое ощущение, что разбираться в том, что случилось с самолетом (ну, как бы, большой аудитории) не так важно и занимательно, как обижаться на «Шарли Эбдо». Вот, как-то с приоритетами информационными, есть ощущение, какая-то проблема.
В.Ерофеев
―
Да нет, ну, проблема-то со всеми. Если б только с этими приоритетами. Дело тут в том, что...
В.Ерофеев: Наша оппозиция считает, что, вот, наша власть сидит на мешке денег
Ну, «Шарли Эбдо», вот, значит, все как-то так против «Шарли Эбдо». Но у нас-то есть огромнейшая помойка. «Шарли Эбдо» - это помоечка.
А помойка наша называется «Русский интернет». Туда загляни – и там таких начитаешься вещей, таких насмотришься. И там вот этот стоит такой кислый цинизм не случившихся людей, не состоявшихся, которые ко всему ревнуют, на всё имеют какое-то свое крайне дешевое мнение. И всё, что у них получается опубликовать, то «Шарли Эбдо» не тянет на это. «Шарли Эбдо» - это такое эстетское издание черного юмора, так, как они его видят, в общем, со времен Рабле.
Просто наши люди плохо знают французскую литературу и французские карикатуры времен революции, и дальше-дальше, вообще плохо знают западную культуру.
Западная культура, карнавалы, богохульство то, которое вообще встречалось, начиная с Средневековья, оно вот сейчас бы не прошло у нас нигде. Потому что у нас же, вот я говорю, такой неоромантизм, который достаточно невежественный. А всё то, что Европа пережила по отношению, отрицанию богохульства и больше всего просто богоотступничества я бы сказал, это гораздо более важно, чем делает «Шарли Эбдо», которое в сущности, на самом деле, в общем, бледное отражение того, чего французская культура отрицает.
Французская культура построена на переваривании собственного желудка. То есть ценности французской культуры перевариваются таким образом, что ты доходишь до предела (предела высказывания)... Господи, о чем я говорю! Это такие банальные вещи. Ну, просто банальность. И потом оно переворачивается.
Ну, наверное, вы знаете, Оксана, что моя первая работа, вот, чем я прославился здесь в России, в Советском Союзе, была большая работа в «Маркизе де Саде». Мне было 20 лет, я этому просто научился, как это делается. Это же можно прийти и сказать: «Маркиз де Сад» давайте еще запретим опять, потому что он такой, такой, такой, такой. Это такой вот у него пафос высказывания».
Но на самом деле, у него совершенно другой пафос высказывания. То есть этот пафос высказывания говорит о том, что есть тема безнаказанности, да? Не тема порнографии, а тема безнаказанности. Совсем другой дискурс, или как говорят сейчас на Западе, нарратив.
У «Шарли Эбдо» совершенно другой дискурс. Тут бросаются на одно, а, на самом деле, у него совсем другое. То есть абсолютные разночтения. Но разночтение заключается в том, что наша культура, если брать там социалистический реализм, вообще то, что они, в основном, поглощают (те люди, которые разбираются с «Шарли Эбдо» здесь), он тавтологичен. Культура равна культуре, бескультурье равно... Поэтому отсюда, вот, борьба с матом, вообще всё вот. И так далее.
В общем, такие, надо сказать, действия людей, которые стали более-менее соображающими в первом поколении. Вот это такое «Здравствуй, первое поколение сознания». Это первое поколение всегда идет в национализм, всегда отрицает (НЕРАЗБОРЧИВО) взгляд, жутко боится самокритики и самоиронии, и вообще не понимает.
О.Чиж
―
То есть оно самоутверждается?
В.Ерофеев
―
Ну, оно должно сначала, как бы, пройти, перевариться и, вот, потом вот эти люди посылают детей в Лондон и в Нью-Йорк, те приезжают и смотрят на родителей как на крокодилов таких. И даже не совсем состоявшихся. Поэтому там будут конфликты (или уже пошли). Ну, уже пошли, конечно, но еще будут.А здесь получается, что эти люди реагируют... Но я говорю, что тогда давайте обратимся к нашей собственной помойке, потому что... Я уже приводил: это ужасно неприятно. Умирает какой-то человек достойный. Например там, Василий Павлович Аксёнов, вот, умер. Помойка страшная обрушилась там. Ну не знаю, какие-то политики оппозиционного типа умирают, Немцова убили – что там писали, понимаете? Какое там «Шарли Эбдо»! Это просто... Меня это гораздо больше, конечно, бесит.
Хотя, там уязвимость «Шарли Эбдо» в том, что они по отношению к себе... Я их кое-кого знал из расстрелянных. Не могу сказать, что дружил, но знал. Они, конечно... У них тоже там эго было... Волынский был один из лучших карикатуристов Франции, занимался рекламой, был богатым человеком. И, в общем-то, конечно, если на него бы это упало... То есть когда бы его убили... А он мог бы нарисовать, действительно, карикатуру, какое счастье, убили Волынского, а не ходить «Je suis Charlie Hebdo». То тогда бы, наверное, как-то тут, все-таки, не сомкнулся этот круг, потому что они-то как-то считали, что мы-то можем, а на нас нельзя. Тут этот момент не сработал до конца. Но никакая культура не требует окончательного решения, что уж так и всё.
О.Чиж
―
Илья вас спрашивает: «А как во Франции относятся к этим карикатурам? И как, на ваш взгляд, вообще, каким должно быть адекватное отношение?»
В.Ерофеев
―
Ну, Илья, ну, Франция же большая, там по-разному относятся. Есть люди, которые «Шарли Эбдо» любят. Вот, я в детстве «Шарли Эбдо» читал и смотрел. Это мне казалось таким, каким-то протестом прыщавого студента, в общем-то («Шарли Эбдо»). То есть, значит, когда он всё критикует и еще сам ни во что не вырос, а тут тебе вот тебе, ты можешь и президента критиковать, и религию, и вот тебе куча голых женщин в каких-то несуразных позах: «О, ты вообще выше всех!»Поэтому это такое, маргинальное издание, рассчитанное на аудиторию, которая ищет себя. Я бы так сказал. Но не большую. Кроме того, это маргинальное издание, рассчитанное на то, что во Франции называется Gauche caviar. Gauche caviar – это левые, которые с удовольствием едят черную икру. Caviar – это черная икра, да? То есть они, вот, объедаются этой черной икры, они, в общем, невысокого мнения о человечестве, и они считают, что это человечество достойно.
Но, вот, до этой беды с расстрелом и всем прочим это было такой, маргинальный увядающий цветочек (этот «Шарли Эбдо»). Раньше они строили на такой теме эпатажа экзистенциального. Вот, я помню, у меня даже где-то валяется такой «Шарли Эбдо» 70-х или даже 60-х годов, там на обложке русалка и написано «Отдых или отпуск без конца. Утоните». Ну, тоже, можно сказать «Какой ужас! Какое вообще издевательство над человеческой жизнью!» Но понятно, если это всё прокручиваешь, то совершенно ясно, что это издевательство над тем пошлым отношением буржуазности (отсюда Gauche, левые), над тем пошлым представлением буржуазности о том, что жизнь – это удовольствие и так далее, и так далее. То есть получается почти коммунизм. Или маизм, если так брать.
Поэтому тут если живешь во Франции, то так всё, в общем, легко достается. Но у нас наше отношение – оно достаточно прямолинейно. У нас были. «Я люблю смотреть, как умирают дети», - писал Маяковский, да? Хармс писал о том, что он вообще ненавидит детей. И у нас были такие явления в культуре, которые, в общем, с точки зрения гуманистической морали разложи правильно. Маяковский так писал почему? Вот вам «Шарли Эбдо». Почему писал Маяковский так? Он что, действительно, любил? Он вообще был человеком, который всю жизнь боялся смерти. Понимаете? То есть, значит, есть какие-то включения определенной культуры, которые могут так вот выразить себя.
В.Ерофеев: Наша оппозиция очень наивна и даже смешна где-то.
Но с другой стороны, я помню хорошо, как ответственный за всю культуру Советского Союза, который был влюблен в мою маму, товарищ Шауро приходил к нам домой и говорил «Вообще надо «Фантомаса» запретить» - «Почему? Василий Филимонович, почему запретить?» - «Да потому что, вот, подростки бегают и бьют стекла, и пишут «Фантомас». То есть вот отношение прямое. Он был, вот, значит, начальником культуры выше Фурцевой, потому что он был заведующим отделом ЦК по культуре, такой вот белорус из школы белорусской.
О.Чиж
―
Я вот сейчас хочу вас вернуть на Землю очень конкретным вопросом. А почему мы с такой большой готовностью оскорбляемся на какие-то идеологические вещи, ищем какие-то моральные оскорбления, но не оскорбляемся, например, тем, как с нами обходятся? Разбитыми дорогами, недоплаченными зарплатами, закрывающимися больницами мы не очень недовольны.
В.Ерофеев
―
Ну, дело в том, что нас поощряют быть недовольными одним и совершенно не требуют от нас критики власти. Поэтому так происходит. Но, в общем, это такая, затяжная тема.Вы знаете, когда моей дочке Майке было 3 года, мы с ней около метро Смоленской шли, я ее нес на руках. Я поскользнулся и грохнулся, разбил себе локоть, потому что падал так, чтобы, как бы, не ударилась она головой. Ну, просто, вот, шлепнулись в снег и в жижу такую. И это был час-пик, и к нам никто не подошел. Так что о чем мы говорим вообще?
О.Чиж
―
О равнодушии?
В.Ерофеев
―
Мы говорим о том, что просто это всё куда-то отгорело и люди выживают. И когда они выживают, они сентиментальны по отношению к себе, но к другим они... Ну как вот? 3 года девочке, упали мы вообще, шлепнулись. И ничего вообще. Ну ладно, если б я был один, ну, пьяный. А так что?
О.Чиж
―
Ну, мы вернулись к слову «сентиментальность».
В.Ерофеев
―
Да.
О.Чиж
―
Это было особое мнение Виктора Ерофеева. Меня зовут Оксана Чиж. Спасибо.