Кирилл Рогов - Особое мнение - 2019-10-15
Н.Росебашвили
―
Всем добрый вечер! Это программа «Особое мнение». У микрофона — Нино Росебашвили. Я приветствую в студии политолога Кирилла Рогова. Кирилл Юрьевич, добрый вечер!
К.Рогов
―
Добрый вечер!
Н.Росебашвили
―
Масштабные обыски проводятся в ФБК. Это месть за умное голосование?
К.Рогов
―
В том числе, безусловно.
Н.Росебашвили
―
А если в том числе, то, что является главным мотивом?
К.Рогов
―
В смысле мотивом обысков?
Н.Росебашвили
―
Да.
К.Рогов
―
Это такое комплексное давление на структуру, которое началось еще летом, в августе, сразу после митинга 27 июля. И оно продолжается и нарастает, потому что здесь есть целый ряд системных вызовов. И это одна сторона. У нас два главных события на этом фронте. Это новые аресты по «Московскому делу» и новая волна давления на ФБК. Они взаимосвязаны. Они связаны, вообще, с тем, что произошло летом и в сентябре.Мы сейчас как раз с рядом коллег закончили подготовку комплексного доклада, который подробно анализирует региональные выборы и московские протесты, вот что произошло за эту осень. Потому что у нас теперь за счет единого дня голосования каждый сентябрь проходит стресс-тест для политической системы. Много всяких выборов проходит, но самая главная компания — это компания в законодательные собрания и выборы губернаторов. И каждый раз примерно от 30 до 40 регионов каждый год, и территории, на которой живет от 30 до 45% всех голосующих. И мы видим срез политической системы, который показывает её температуру, ее тенденции.
И в этот раз анализ привел к довольно интересным выводам. Они заключаются в том, что, с одной стороны, властям удалось до некоторой степени — я сейчас немножко отвлекусь, но приду к тому, о чем мы говорим — проконтролировать и не допустить повторения волны прошлого года, когда целый ряд губернаторов не смогли в первом туре пройти, и в законодательных собраниях «Единая Россия» не смогла получить большинство.
В этом году этот результат был лучше, мобилизация была проведена административная лучше, но она все равно довольно шаткая, у нее довольно слабый запас прочности. Чтобы выбрать губернатора, нужно — явка обычно около 35% — обеспечить административную мобилизацию 20–22% лояльного электората. А дальше уже всё делается именно фальсификациями, подкрутками. У административной мобилизации довольно слабый запас прочности.
А, с другой стороны, вторым феноменом оказалась это московская протестная волна, которая вскрыла одно новое обстоятельство. На протесты московские власти ответили такой массированной волной репрессий политического террора и политических репрессий и встретили неожиданно сильное сопротивление. И первая волна репрессий привела к еще большей мобилизации протестующих в середине августа, появлению новых норм активности, вовлечению контингентов, которые не были раньше в нее вовлечены.
Вот мы видели: актеры, разные корпорации пишут письма. И всё это части одной проблемы, которая выросла и неожиданно стала заметна. И это проблема заключается в том, что люди стали гораздо более готовы к протестам, и мы видим это и по социологии и по динамике протеста. А, с другой стороны, общество, в принципе, стало гораздо лучше относиться к протестующим и хуже к полиции, которая протестующих прессует.
Еще 2 года назад, в 17-м году 30% поддерживали протестующих, а 40% говорили, что полиция правильно применяет против них силу. Сейчас наоборот: 40% говорят, что поддерживают протестующих и сочувствуют им и осуждают полицию, и 30% полицию оправдывают. Причем если вы посмотрите на более молодые возраста до 40 лет, то там 50% сочувствуют протестующим и осуждают полицию. А не осуждают, полицию поддерживают — 25%.
Это изменения отношения само по себе неприятное для властей, когда их репрессии для общества выглядят нелегитимными, но они вскрывают еще более неприятную и глубинную проблему.
Когда начинаешь анализировать, кто поддерживает полицию, кто не поддерживает полицию, то мы быстро видим такую поляризацию: крупные города и молодые возраста (до 40 лет), они на стороне протестующих определенно. Старшие возраста гораздо более лояльны полиции и меньше сочувствуют протестующим. Почему это происходит? Потому что за последние 2–3 года очень изменился информационный пейзаж. А именно популярность телевидения сильно падает во всех возрастах, а в младших возрастах (до 40) лет доля телевидения в информационной картине мира сжимается стремительно.
К.Рогов: Судебная система сегодня — это элемент репрессивной системы авторитарного режима, который мы имеем
А источники информации этих возрастов — это социальные сети, видеоблогинг. И в их информационной картине мира до трети упоминаемых источников, из которых они черпают информацию — это соцсети и блоги. А телевизор занимает там 20%, он сильно сжался у них.
И получается, что сейчас картину у нас видят как бы старшие и младшие возраста по-разному. У старших всё еще доминирует телевизор, соцсети играют маленькую роль. А вот у младших соцсети играют всё большую роль в их информировании.
И соцсети — это то, что не поддается пока властям, цензуре и управлению. И, более того, соцсети создают этот поток свидетельств о протестах, который втягивает людей, которые пользуются соцсетями как источником информации и повышают одновременно их склонность к протестам собственным и их готовность сочувствовать протестующим и быть против полиции, если полиция применяет против протестующих репрессивные меры.
И это на самом деле структурный и довольно мощный вызов политическому режиму, учитывая ту роль, которую роль играл всегда в его идеологических монополизациях телевизор, и он создает новую ситуацию вокруг протестов.
Это длинная преамбула к тому, что сейчас для властей в некотором смысле превратилось в критическую проблему. Им нужно как-то совладать с протестами, прекратить протесты, криминализовать протесты, создать здесь репрессивную атмосферу, которая бы блокировала этот тренд, поэтому для них то отступление, которое они вынуждены были сделать в сентябре, начале октября, оно, в принципе, для них не очень приемлемо.
Н.Росебашвили
―
А насколько страх перед несогласными обоснованный? Вы говорите, что меняется соотношение, что люди занимают все больше позицию протестующих, но, тем не менее, всё, что мы видим, это мирные акции протеста. Не было никаких массовых беспорядок, и, тем не менее, такие непропорциональные, скажем так…
К.Рогов
―
Разумеется, да. Власти мирный протест совершенно не устраивает.
Н.Росебашвили
―
Их никакой протест не устраивает.
К.Рогов
―
Никакой не устраивает, потому что мирные протест — это тоже форма мобилизации оппозиционных взглядов, оппозиционного видения мира, некоторые альтернативы. И, учитывая, что это всё сразу попадает в соцсети, и люди видят, как другие люди протестуют, как они выходят, как они солидарны, это вовлекает людей еще больше в эту атмосферу, в понимание того, что протест — это нормально, это эффективно, это эмоционально заряжает. И это приобретает характер такого распространяющегося взгляда на вещи.Поэтому власти принимают какую стратегию? Здесь мы возвращаемся к возобновлению «Московского дела». Они принимают стратегию провокации. Так же, как была устроена акция в 12-м году 6 мая, когда совершенно неадекватные, провокативные и не находящиеся в законных рамках действия полиции должны спровоцировать толпу, её возмущение, и тогда уже можно её объявить массовыми беспорядками. И развернуть против нее еще более широкие репрессии.
Н.Росебашвили
―
Маленькая ремарка. Получается, что это избыточное насилие — это была провокация со стороны власти?
К.Рогов
―
Да, это, безусловно, провокация. 318-я статья сейчас играет роль провокативную во многих отношениях, не только во время массовых мероприятий. С одной стороны, она легитимирует избыточное насилие силовиков и одновременно она криминализует любое несогласие с этим насилием.
Н.Росебашвили
―
На этом мы сделаем небольшую паузу. Это программа «Особое мнение». Никуда не переключайтесьРЕКЛАМА
Н.Росебашвили
―
Продолжается программа «Особое мнение». В студии — политолог Кирилл Рогов. Кирилл Юрьевич вы сейчас как раз вспомнили вторую часть, назовем так, продолжения «Московского дела». С чего вдруг? Почему сейчас?
К.Рогов
―
Вы знаете, Михаил Ходорковский еще в сентябре высказывал такую концепцию, такой взгляд, такую гипотезу, что отступление по 212-й статье, то есть по массовым беспорядкам, которое мы видели — по ним прекращались дела, они как бы разваливались, — оно является временным и тактическим маневром, и власти хотят наделать приговоров по 318-й статье, а потом сложить их вместе и сказать: «Видите, сколько били полицейских — у нас там 10 приговоров по 318-й — ну, тогда массовый беспорядок. Вот оно доказательство».
Н.Росебашвили
―
Это работает?
К.Рогов
―
У него такая была концепция. И мы сейчас видим, что это обретает некоторые черты. Если сейчас начнут несколько эпизодов по 318-й раскручивать, потом они сложат и скажут: «Глядите…».Тем более, что сегодня опять зазвучала 212-я статья. Там кому-то во время обысков предъявляли дело именно по 212-й статье, то есть она находится в работе, дело не закрыто о массовых беспорядках. И его реновация возможна. И этот сценарий теперь выглядит более правдоподобным, чем он казался в сентябре.
Здесь я возвращаюсь к тому, что раньше говорил. Главное, что до некоторой степени к концу сентября возникло такое ощущение, что не удалось провести полноценную репрессивную операцию по следам митингов 27 июля и 3 августа, что многих пришлось отпустить, скащивать сроки.
Но для властей, как мне представляется, недопустима эта ситуация, и второй заход нужен, чтобы додавать, продемонстрировать эффективность репрессий, чтобы создать угрозу, чтобы криминализовать любой протест. Потому что мы видим, что это вполне развивающаяся стратегия. Сначала всякие правила про митинги приняли, но митинги еще разрешали.
Теперь они перестают разрешать митинги и начинают во всю принимать свои репрессивные меры, законные законы против неразрешенных так называемых митингов. Им нужно остановить эту тенденцию и этот тренд наметившийся, когда люди видят в протесте законный и эффективный способ давления.
Н.Росебашвили
―
Комментируя обыски в ФБК, Иван Жданов сказал, что в большей степени такое поведение со стороны следствия раздражает и злит. И я думаю, что раздражение и злость уже такая распространенная реакция со стороны тех, кто, так или иначе, оказывается втянут и в «Московское дело» и, в принципе, в протесты. Сколько можно раздражать и злить, извините?
К.Рогов: Правозащитная деятельность была для общества чуждым и вытесняемым элементом
К.Рогов
―
Ну, раздражает и злить можно, пока эта злость и раздражение не принимают таких форм, что приходится остановиться. Пока они не принимают таких форм. У нас репрессивные стратегии властей довольно, я бы сказал, аккуратные, продуманные, и они рассчитаны на долгие периоды. И расчет, конечно, на то, что у общества не хватит эмоций, начнет усталость накапливаться, и что это не будет вызывать такого возмущения, как при первом приливе это было в конце августа, в сентябре.Это такая позиционная борьба по поводу протестов. И здесь, действительно, всё будет определяться в от этим кто кого. Если власти увидят, что опять поднимается волна возмущения против политических репрессий, они сбавят градус. Если они увидят, что нет, они будут, наоборот, расширять.
Н.Росебашвили
―
Вот это самое «нет», которое они увидели буквально вчера. Мосгорсуд оставил в силе приговор по делу Котова. Мы много с вами говорили о солидарности. И судья Конституционного суда Константин Арановский высказался о высшем образовании и ни слова о приговоре Котову. Почему нет солидарности в судейском корпусе? Вроде все высказались — актеры, высказались даже священники. А судьи молчат.
К.Рогов
―
Понятно очень. Судебная системе сегодня — это элемент репрессивной системы авторитарного режима, который мы имеем.
Н.Росебашвили
―
Вся целиком, без исключений?
К.Рогов
―
Нет, конечно, с исключениями. Видите ли, там всё очень непросто устроено. Председатели судов у нас управляют распределением дел. И всюду есть судьи специальные, которые будут судить так как положено, и председатели судов будут передавать дела, которые находятся на политическом контроле, этим судьям. Другие судьи будут судить совсем друге дела. У них там свои роли.Но, в принципе, это репрессивная вертикаль, которая полностью подконтрольна силовикам, даже не Кремлю, а силовикам… ну, и Кремлю тоже. И это часть репрессивной машины, включая и Конституционный суд, который давным-давно не исполняет своих обязанностей и очевидные нарушения Конституции, которые в законодательстве есть и противоречат Конституции, игнорирует.
Н.Росебашвили
―
Всё еще думаю про Котова и про «дадинскую статью». Собственно, вы уже всё мне объяснили про конституционность…Собственно, о том, что говорил сейчас господин Арановский — о высшем образовании. Мы сделаем сейчас небольшой шаг в сторону. Вы у себя в Фейсбуке опубликовали видео задержания активиста на дне открытых дверей, в которые спрашивали у Садовничьего, почему нет никакой солидарности и нет никакой попытки защитить, например, Мифтахова, если не ошибаюсь. Можете об этом чуть подробнее рассказать?
К.Рогов
―
Видите, действительно, это так. Я писал там о том, что решение, при каком уровне насилия общество будет жить, его принимает общество само всегда. Потому что есть всегда у общества границы, есть что-то такое, с чем оно не может смириться. И там выстраивается естественная граница. Когда, не знаю, тут возмутился весь лес, все встали, сказали — это невозможно.Было такое ощущение, что призрак этой границы, например, вставал в августе, когда было всеобщее возмущение именно «Московским делом», что было объявлено, что были «массовые беспорядки». И власти начали отступать. Но, действительно, всегда есть эта граница, которая всеми ощущается, что возможно, что невозможно. И это определяет само общество.
И я просто написал, что две девочки там прокричали и их вывела охрана. Совершенно безобразная сцена. И поведение зала, что никто их не поддержал, не выразил им поддержки, как мне показалось по тому, что я видел, — это и ест тот момент истины, по которому общество принимает решение. По разным причинам никто не встал, не поддержал что-то возмущенное, не ушел с этого собрания. И всё. Значит, это всё допустимо. Эта граница сдвинулась прямо на наших глазах туда, вниз.
Н.Росебашвили
―
А была какая-нибудь неловкость, например?
К.Рогов
―
Наверное. Люди по-разному себя веду. И многие, может быть, недовольны этим и сочувствуют этим словам, но они не решаются это показать. Они как-то прячутся, сжимаются. И я написал, что в такие моменты всё решается, люди принимают решения. Вот эти люди, которые сидят в зале, они принимают решение о том, будет насилие или нет. Сказали: «Да, будем. Мы не можем ему сопротивляться. Мы не готовы, мы боимся. Нам неловко».
Н.Росебашвили
―
Возможно, у меня ошибочное представление о том, что, в принципе, заниматься открытой борьбой за гражданские, политические права в целом неловко. И в «Новой газете» есть небольшое интервью с Александром Котовым, отцом Константина Котова, который тоже вспоминает историю, как его сын начал заниматься политикой. И здесь приведу небольшую цитату: «Когда его в первый раз арестовали, и мы узнали, насколько он серьезно в это вошел, родственники слегка обладели. Пытались понять, спрашивали Костю, зачем это ему надо, и как он дальше себя мыслит».Почему люди стесняются заниматься политикой?
К.Рогов
―
Надо сказать, что здесь тоже происходят некоторые сдвиги. Потому что еще лет 10 назад это было явно маргинальный какой-то роль деятельности. И правозащитная деятельность была для общества чуждым и вытесняемым элементом. Сейчас как раз летние протесты и волна возмущения политическими репрессиями и полицейским террором ответная, она несколько изменила ситуацию в этой теме.И сейчас даже некоторая возникает обратно мода на политическую активность, на правозащитную активность, на солидарность. Это еще не в каких-то очень больших объемах, это все равно небольшой круг, но он расширяется, и это тоже было одним из важных эффектов летней волны протестов и реакции на них общества. Эти все пикеты серийные, люди ходят в суды.
Здесь несколько изменилась ситуация, что было для властей неожиданным сюрпризом. И это тоже в значительной степени объясняется теми сдвигами в информационной картине, структуре источников информации, о которых я говорил.
Н.Росебашвили
―
Давление больше, чем желание общества меняться?
К.Рогов
―
Это всё время как бы меряется. Это тактическая, некоторая стратегическая игра. Властям нужно оказывать максимальное репрессивное давление, но при этом не такое, при котормо возмущение охватывает очень широкие слои общества. Если оно охватывает очень широкие слои, они немедленно делают шаг назад, потому что им не нужно, чтобы это распространялось как в августе и сентябре, когда какие-то актеры, которые никогда этим не занимались, — вдруг их охватывает возмущение.
Н.Росебашвили
―
Мы сделаем здесь небольшой перерыв. Напомню, это программа «Особое мнение». В студии — Кирилл Рогов.
К.Рогов: Закон об иноагентах хорошо смотрелся на фоне антизападной истерии, которая разворачивалась в 14, 15, 16м
НОВОСТИ
Н.Росебашвили
―
Продолжается программа «Особое мнение». У микрофона — Нино Росебашвили. Я еще раз напомню, что в студии — политолог Кирилл Рогов. Кирилл Юрьевич, мы в начале новостей слышали о том, как Минюст требует ликвидировать движение «За права человека». Как вы можете это прокомментировать?
К.Рогов
―
Как — плохо. Это такой обычный Минюст. Я удивлен, что она еще не ликвидирована. Я думал, что давно уже ликвидировали.
Н.Росебашвили
―
Мы про движение, не про Минюст.
К.Рогов
―
Про движение. Минюст тоже бы не мешало. Да, это связано с тем, видимо, что эти законы про иноагентов, они уже как-то не воспринимаются, они не свежи, и, очевидно, они будут всё менее и менее эффективными, мне кажется, в ближайшем будущем. Сама эта тема спала.Ведь закон об иноагентах хорошо смотрелся на фоне такой антизападной истерии, которая разворачивалась в 14-м, 15-м, 16-м годах. А сейчас она спала и весь этот обман про иноагентов — это все это уже поняли. Это не имеет такого пропагандистского эффекта. И, естественно, возникает необходимость ужесточать какие-то наказания, придумывать.
Н.Росебашвили
―
К слову об иноагентах, ФБК теперь у нас тоже иноагент. Но возвращаясь к движению «За права человека». Лев Пономарев, глава движения сказал, что, тем не менее, они продолжат свою работу. Какие, вообще, шансы и какое будущее у правозащитного движения в России?
К.Рогов
―
Мы как раз про это и говорили. Видите, у нас сейчас правозащитное движение становится политическим движением. В этом есть трюк этого лета и того, что прошло вокруг протестов в Москве.Я говорил сейчас, отвечая на вопрос слушателя, из нашего анализа, доклада про выборы региональные и московские протесты, — там ясно, что сама по себе тема допуска к московским выборам осталась, в общем, для большого населения довольно чуждой. И даже, несмотря на все московские протесты, мы увидели, что явка на московские думские выборы, несмотря на «умное голосование», была как в прошлом году. То есть не было никакой дополнительной мобилизации.
И гораздо больше общество задела именно жестокость полиции, полицейский террор против протестующих, политические репрессии против протестующих. Это вызвало больший отклик, чем сами выборы в Мосгордуму и недопуск туда депутатов. И это не правозащита, это как бы борьба общества за свои права. И она стала, действительно, фокусом.
И, я думаю, за эту осень понятие «политические репрессии» в применении к России, оно становится массовым брендом, оно водит в сознание широких групп людей. Потому что еще года полтора-два назад спроси, есть ли в России политические репрессии отвечали: «Какие? Я их не вижу. Их нету». Теперь этот фокус изменился. И сейчас, я уверен, что гораздо больше будут замечать политические репрессии.
И это связано с тем, что общество в гораздо большей степени воспринимает протесты как свое неотъемлемое право, как некоторую эффективную и нужную ему форму для защиты своих интересов и остро реагирует на попытки властей совсем задушить и закриминализировать такой тип защиты интересов. И люди на этом сфокусированы и уделяют гораздо больше внимания этому.
Поэтому это не совсем правозащита. Это тот момент, когда правозащита становится политической темой, политическим сюжетом. Мы при этом присутствуем, но мы должны понимать, что мы еще увидим, как это разворачивается, мы видим, что чем-то обществу хватает этого напора, и сюжет есть, и власти чувствуют это, а потом он спадает и немедленно идет наступление на права людей, на ужесточение, новые репрессии. Это такое перетягивание каната, которое происходит прямо на наших глазах. И борьба идет зато, на какой точке это будет зафиксировано актуальное состояние дел.
Н.Росебашвили
―
А в какой момент эти качели могут остановиться, на какой стороне? Где больше шансов?
К.Рогов
―
Не знаю. Это не то что качели. Это некий такой континуум некоторый: правее это сдвинется или чуть больше люди отстоят своих прав. Это всё время испытания этой границы, где эта граница, когда всё общество возмущается. А где та зона, когда оно вроде возмущается, но не очень, считает, что это их не касается?
К.Рогов: Котов — да, остался. А Павел Устинов вышел. То есть это подвижная история
И это борьба широкая, она информационная, она идеологическая, она разворачивается опять-таки в основном в соцсетях и в том, насколько люди вовлечены и опять-таки в том, насколько быстро расширяются для людей соцсети и видеоблогинг — вот все эти социальные медиа в информационной картине мира, насколько быстро их зона расширяется. А там, где она расширяется мы там сразу видим изменения по широкому кругу вопросов: изменения в отношении к Путина, к довольно широкому кругу вопросов. сразу это видно.
И опять-таки на сегодняшний день это в основном группа до 40 лет, но у нее уже очень значительное влияние соцсетей. Это очень значительная часть ее информационной картины.
Н.Росебашвили
―
Тогда еще один вопрос, возвращаясь к правозащитному движению: зачем их давить, если Котов все равно получает 4 года, если Мордасов все равно получает 6,5 лет, если появляются всё новые и новые фигуранты? Ну, будет движение «За права человека», не будет — какая в этом глобальная разница, есть ли она вообще.
К.Рогов
―
Я не очень понимаю вопрос.
Н.Росебашвили
―
Смотрите, есть правозащитное движение, и общество уповает на них, ждет, когда оно их всех спасет. Но сила и влияние этих правозащитных движений, оно несопоставимо…
К.Рогов
―
Я как раз говорю, что мы сейчас не по правозащитных движениях говорим.
Н.Росебашвили
―
А о политических.
К.Рогов
―
Да, вообще, идет тестирование некой общественной эмоции. И мы видим, что оно работает. Вот Котов — да, остался. А Павел Устинов вышел. То есть это подвижная история, это двигающаяся история, где этот ползунок останавливается ровно там, где власти ощущают, что вот оно, равновесие — еще можно. А не будет этого — будет в другом месте останавливаться, будет еще больше людей сидеть. Выпустили, по-моему, всего 6 человек, а так бы они сидели в СИЗО все и продолжалось бы по 212-й статье дело. Вот за что идет борьба. Эта борьба системная, то есть то, что общество отстоит, оно будет потом во многих сферах, даже гораздо шире, чем мы сейчас можем представить, это будет воспроизведено.
Н.Росебашвили
―
Тогда напоследок вспомним главу фракции «Справедливая Россия» Сергея Миронова, который завил, что в ближайшее время фракция внесет в Государственную думу проект о частичной отмене моратория на смертную казнь. Это всё, естественно, связано с саратовской историей, убийством 9-летней школьницы.Во-первых, почему вопрос о смертной казне так часто возвращается в общественную повестку?
К.Рогов
―
Он, к сожалению, очень во многих местах и обществах возвращается в повестку. Потому что когда происходят такие ужасные трагедии, которые получают общественный резонанс, немедленно возникает тема мести у людей.Вопрос о смертной казни обычно является таким нехорошим мобилизатором консервативного авторитарного взгляда на вещи, мобилизации консервативного популизма. Консервативно-популистская тема: «Смертная казнь». И она будет использоваться. И я надеюсь, что в данном случае это не будет серьезных последствий иметь.
Дело в том, что если мы посмотрим на соцопросы, то поддержка смертной казни на протяжении всех последних 15 лет довольно быстро падала в России. И это падение связано с тем было, что, в принципе, такую линию держал телевизор. А это связано, в первую очередь, с тем, что, в принципе, как я понимаю, Кремль и Путин считают, что вполне нормально и хорошо сохранять мораторий на смертную казнь и сохранять ту ситуацию, которая сейчас есть, не возвращаться к смертной казни.
И, я думаю, что в данном случае мы имеем дело с некоторой темой, которая будет просто разыграна политиками. Сергей Миронов попробует как-то напомнить о своем существовании с помощью этой инициативы. А Владимир Путин будет иметь возможность предстать европейским в данной теме лидером и сказать, что нет, мы не будем менять порядок, который сложился.
Н.Росебашвили
―
В начале программы мы говорили о том, как общество всё больше приходит в социальные сети. В той самое сети ВКонтакте Государственная дума провела официальный опрос об отношении к смертной казни. И в опросе приняли участие около 150 тысяч человек. И 80% выступили за возвращение.
К.Рогов: Сторонников смертной казни и тех людей, которые будут это поддерживать, их много
К.Рогов
―
Это понятно. Я и сказал, что такая консервативная мобилизация. Вот случилась эта история, она ужасная, она захватила общество эмоционально. В этом увидели такой очень хороший повод, чтобы немножко другую проводить мобилизацию. До этого была в основном в соцсетях протестная мобилизация против жестокости полиции, против политических репрессий.А вот можно другую мобилизацию провести. 150 человек — это еще мало. Сторонников смертной казни и тех людей, которые будут это поддерживать, их много. А после таких историй это будет как волна подниматься. Это эмоциональная штука. И в этом нет ничего странного. В данном случае я в этому вижу информационную войну. Хотя попытки влиять на социальные сети и расширять в них консервативную повестку, они будут сейчас приняты так же, как и попытки еще жестче взять социальные сети под контроль.
К.Рогов: За эту осень понятие «политические репрессии» в применении к России, оно становится массовым брендом
Потому что мы видим, то у режима после этой летней кампании два вызова. Один вызов — это долгосрочная экономическая стагнация. А второй — утрата контроля над информационным пространством, в особенности в том, что касается молодых поколений.
Н.Росебашвили
―
Спасибо большое! Это была программа «Особое мнение». И мы говорим спасибо нашему гостю, это Кирилл Рогов, политолог.
К.Рогов
―
Спасибо!