Личный приём - 2020-10-19
И. Воробьева
―
21 час и 6 минут в Москве, 23:06 в Екатеринбурге. Это программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом. По традиции эта передача идет из двух городов, из двух студии. В студии «Эха Москвы» – я, Ирина Воробьева, ну а в Екатеринбурге – Евгений Ройзман. Женя, добрый вечер.
Е. Ройзман
―
Всем привет.
И. Воробьева
―
Ну что, давай начнем тогда с международной темы, ты на нее сегодня тоже высказывался – по поводу трагедии во Франции. Как ты считаешь, можно ли как-то решить эту…я даже не знаю, назвать это проблемой, чудовищной проблемой… Что делать-то вообще, чтобы не повторять таких трагедий, которая произошла с учителем?
Е. Ройзман
―
Ирин, я не знаю. Понятно, что это слишком толерантная политика Франции, это огромный прием мигрантов тех, которых страна не успевает адаптировать. Потому что, по сути, вообще, мигранты – это кровь страны. Мигранты – это те, которые создают конкуренцию, которые вкладывают свою энергию в развитие страны. Но только в том случае, если они готовы адаптироваться. Если мигранты приходят с тем, чтобы установить свой порядок в стране, то это уже называется по-другому.В свое время Европа получила огромное количество проблем в 70-е годы, когда где-то левые социалисты пришли к власти, и начался этот поток. Появились города в городах, появились гетто, куда не заезжает местная полиция. Ну и во Франции это последние толчки после разных проблем на Ближнем Востоке, в Северной Африке. Северная Африка – традиционно зона влияния Франции (и Алжир, и Марокко). Там и говорят на французском языке. Огромный поток пошел оттуда, огромный поток пошел из России. Они не успевают адаптировать такое количество мигрантов.
Ну и отсюда разница в подходах, разница в образованности, разница в менталитете. То есть это огромная проблема.
И. Воробьева
―
Подожди, ты упомянул две разные, как мне кажется, вещи – толерантность и миграционная политика. Их же надо разделять.
Е.Ройзман: Мигранты вкладывают свою энергию в развитие страны. Но только в том случае, если они готовы адаптироваться
Е. Ройзман
―
Ирин, я честно скажу, я не понимаю, что делать. Я не понимаю, что во Франции делать вот в такой ситуации. Здесь в России, на самом деле, достаточно жесткая политика. Во всяком случае, в городах-миллионниках. Здесь работают эфэсбэшники, отслеживают любые аномалии, то есть проявление любого радикального исламизма, отслеживают, пытаются удавить в зародыше, смотрят за этим. Сколько угодно этого есть. Хотя и у нас прорывается. Там этот механизм в силу того, что страна достаточно толерантная, этот механизм запущен. Ну они откровенно не справляются.
И. Воробьева
―
Ладно, я не буду с тобой спорить о терминах. Мне просто не нравится, как ты употребляешь слово «толерантность». Мне кажется, это просто слово, которое немножко не про это. Ну, окей. Окей, ладно.
Е. Ройзман
―
Ирин, послушай, у меня нет рецептов. Я до конца не понимаю, что делать в этой ситуации. То есть просто в здоровый организм попало инородное тело, скажем так. Ну и все процессы отсюда. Не получается у них адаптировать такое количество мусульман.
И. Воробьева
―
Ты считаешь, что проблема в этом – в том, что они не могут переварить и адаптировать?
Е. Ройзман
―
Ирин, да. Правда, я считаю, что это все равно процесс времени, все равно время как-то решает. Но я надеюсь, что они справятся, скажем так. То есть это древняя культура, древняя цивилизация. Я надеюсь, что они сумеют справиться. У Европы за последнее только столетие было такое количество вызовов… Но как-то европейская цивилизация устояла. Я думаю, что они справятся и здесь.
И. Воробьева
―
Ну вот смотри, если говорить, например, про свободу слова, в том числе в том, чтобы рисовать карикатуры политические и религиозные, вот во Франции – буквально сейчас в новостях это звучало прямо до нашей программы – после убийства учителя предложили выпустить книгу с политическими и религиозными карикатурами, и вот этот сборник будет доступен для учащихся всех лицеев.
Е. Ройзман
―
Франция – древняя страна, которая считает, что у них есть своя культура, свои основополагающие ценности. И они не собираются с ними расставаться. Французская сатира во все времена была достаточно жесткой по отношению к любым религиям и к своим точно так же. Всегда так было. Но мы помним, какие были религиозные войны во Франции, мы помним эту чудовищную резню (Варфоломеевскую ночь) и все такое. Я не думаю, что Франция готова переживать это снова. Я надеюсь, что они справятся с этой ситуацией.
И. Воробьева
―
Давай скажем пару слов про Виталия Шклярова, которому, как сообщается, сегодня была изменена мера пресечения – он отпущен из СИЗО под домашний арест. Это подтвердил уже его адвокат. И это хорошие новости.
Е. Ройзман
―
Ирин, это хорошие новости. Но плохая новость заключается в том, что он вообще сидел просто так, не за что. Ну конечно хорошие, если из тюрьмы переводят под домашний арест. А с другой стороны, если вдуматься, а закрывали-то за что? Просто человека с улицы за что закрыли?
И. Воробьева
―
Ну и сейчас под домашним арестом он все равно остается фигурантом уголовного дела, как я понимаю, так как его не отпустили на свободу. То есть приходится радоваться таким мелочам. Но в тюрьме все еще остается довольно много людей. Например, Мария Колесникова, которая, по-моему, одна из немногих, кто даже отказался встречаться с Лукашенко.
Е. Ройзман
―
Вот я за нее переживаю больше всех, потому что пока она показывает свою несгибаемость, свою убежденность. Я за нее переживаю больше всех. Но, с другой стороны, за ней, за ситуацией наблюдает весь мир. И Лукашенко, каким бы он ни был упырем, я думаю, что он побоится вот так вот что-то с ней сделать.
И. Воробьева
―
Сегодня в «Утреннем развороте», если кому интересно, была сестра Марии Колесниковой, которая рассказывала, как Мария себя чувствует и как ей, например, написать письмо, потому что ей очень много людей пишут. Я думаю, что если кто-то захочет, вы тоже можете это сделать. Что у вас с хосписом происходит?
Е. Ройзман
―
Слушай, у нас с хосписом досаднейшая ситуация. Это у нас второй случай за несколько месяцев. У нас ни с того ни с сего весной по распоряжению губернатора и полпреда – не знаю, кто там больше был инициатором – закрыли хоспис. Представляете, что такое закрыть хоспис? 55 коек. 55 смертельно больных, которым остается жить не более месяца в целом. И вдруг говорят: «Все, хоспис закрывается. Здесь будет ковидное отделение». Никого не слушали. Выписали всех.Причем надо понимать, родные разобрали их по домам. Содержать их негде. В городе нет ни одной паллиативной койки. И главврачи многих больниц специально держат несколько коек – ну мало ли ситуация, человеку предстоит умереть, чтобы он не умер дома, чтоб за ним был какой-то уход. Тайком каждый главврач держит сколько-то резерв всегда. И хоспис их освободил от надобности держать такой резерв.
И вдруг их взяли всех расселили. Надо сказать, что я-то в тот момент просто предложил: «Ну отдайте дворец полпреда под ковидный госпиталь. Вас все поймут. Вас оценят. Вы заслужите уважение в глазах людей, если вы пойдете на такой шаг. Нельзя отбирать хоспис. Тем не менее отобрали, работу нарушили, сломали.
А потом его вернули – и хоспис моментально наполнился людьми. И люди были счастливы, потому что слишком долго ждали этого момента и потому что достойно уйти из жизни – это привилегия сегодняшнего современного человека, привилегия людей. И в больших городах это уже умеют делать. И этого ждали.
Е.Ройзман: Я не понимаю, что во Франции делать вот в такой ситуации. Ну они откровенно не справляются
И только-только начала выстраиваться работа хосписа – поступил звонок. Причем такие вещи не Минздрав диктует совершенно точно. У Минздрава таких инициатив быть не может, потому что там все врачи и понимают, что такое хоспис. Поступил звонок: «В течение 5 часов хоспис освободить». И снова началась трагедия у людей, снова начали развозить по домам, потому что некуда. И когда говорят: «Ну, будет выездная служба»… Но выездная служба – это одна машина. Она много не может. И на голом месте создали снова ситуацию.
Причем очень важный момент, о чем я хотел сказать. Судя по таким хаотичным и истеричным действиям власти, ситуация значительно хуже, чем о ней говорят. Если на такие меры власть идет, значит действительно они чего-то недоговаривают. Да, бывают ситуации, когда все для фронта, для победы. Но ситуация же так не выглядит со стороны. И вдруг оказывается, что вот она, видимо, так и выглядит, что надо отдавать последнее. Мне не нравится эта история. И конечно, это задело всех. Врачи возмущены все.
И. Воробьева
―
Что-то можно сделать? Я даже не знаю, петицию написать, обратиться к кому-то. Кто-то решает это. Ну хоть что-то же можно сделать. Ну действительно, паллиативных больных…нельзя с ними так поступать. Это люди, которые умирают. Они не должны умирать в муках. И их родственники не должны все это видеть и со всем этим справляться.
Е. Ройзман
―
Причем, обрати внимание, они уже умирающие. И к ним просто можно отнестись с уважением и их не трогать в этой ситуации. И я считаю, что если бы там лежала… Ну, не буду говорить, что родственники… Все, нехорошо сказал. Все, замолкаю.
И. Воробьева
―
Да, не будем. Это правда нехорошо.
Е. Ройзман
―
Да.
И. Воробьева
―
Давай переключаться на прием, потом вернемся к событиям, чтобы нас не обвиняли. У нас как раз ровно 50/50 сейчас получается пока что. Прием был опять не очный, да, люди не приходят?
Е. Ройзман
―
Ирин, прием был не очный. Я хочу сказать, что очный прием – это, конечно, совершенно другая нагрузка, совершенно другое погружение в проблему. Ну и надеюсь, что когда все закончится, мы к этому вернемся. Но тем не менее нас завалили обращениями.Я, пользуясь случаем, хочу всем сказать одну очень простую вещь. Если вы обращаетесь – не говорю, ко мне, а вообще к любому чиновнику, в любую инстанцию – первое, что нужно сделать: четко сформулировать суть проблемы. Это очень важно. За вас это все разбирать придется другим людям, потому что поток сознания… Люди добросовестные, к которым поступают обращения, они вынуждены сидеть и этим заниматься. Это первое.
Второе. Никогда не пишите капслоком и не ставьте много восклицательных знаков. Как только приходит обращение, написанное крупными буквами и с надписями «SOS», «МАКСИМАЛЬНЫЙ РЕПОСТ» и так далее и если восклицательные знаки – все, сразу в обращении чувствуется истерика, и к нему уже никогда серьезного отношения не будет.
Дальше. Если вы хотите обратиться за помощью, никогда не посылайте звуковых писем. Открою вам страшную тайну – их никто не открывает. Их просто никто не открывает. Их просто сбрасывают, и никто их не слушает. Поэтому если действительно вам нужна помощь – спокойное, внятное, вежливое обращение. И насколько вежливое обращение, настолько вежливый ответ.
И. Воробьева
―
Это была инструкция от Евгения Ройзмана, как обращаться за помощью и общаться с чиновниками.
Е. Ройзман
―
Ирин, это очень важный момент. Я был и депутатом, и официальным чиновником, и просто общественным деятелем. Я про это понимаю все. От того, как будет написано обращение, зависит ответ, который на него придет. И когда звонят и говорят: «Мне нужно поговорить с таким-то», предварительно спрашивают: «Какой у вас вопрос?» Потому что можно же сразу развести на специалистов. Кто-то по ЖКХ специалист, кто-то – по трудовому праву. И тогда говорят: «Нет, у меня много вопросов». Им тогда говорят: «Ну послушайте, пожалуйста, структурируйте свои вопросы». Потому что обращений огромное количество. Но это ладно. Это я просто сказал. Мало ли, может быть, кому-то пригодится.У меня очень интересная ситуация по приему. Совершенно случайно нам позвонили люди и говорят: «Скажите, а вот здесь у нас ходит Марья Ивановна. И у нее внучка Маша. Это же ваши подопечные?» А это действительное наши подопечные на протяжении уже 8 лет. Получилось так, что у Маши погибли родители, и она воспитывается с бабушкой, с Марьей Ивановной, которую многие знают. Ей 80 лет.
И вот смотрите, ситуация. Марья Ивановна едет в такси и, выходя из такси, случайно находит банковскую карточку. И вот в этот момент ей бы сказать водителю: «Знаете, у вас тут кто-то банковскую карточку забыл», и отдать – и эта бы история закончилась. И что-то ее заставило… Вот эта карточка у нее к руке прилипла. Прилипла карточка. И она думала, думала, ходила.
Пошла в магазин, куда она всегда ходит. Там знакомые продавщицы. Они ей говорят: «Марь Иванна, давайте посмотрим, что тут за карточка». В общем, сняли с карточку 5600. Проводили через терминал. Каждый раз – меньше тысячи рублей, чтобы не вводить код. Сняли с карточки 5600. Дали ей наличкой 2800, 2800 забрали себе. А потом говорят: «Ну давайте что-нибудь еще купим». И они пошли в большой комплекс торговый. Пошли и купили женщине-продавщице, которая ей обналичивала, она для мужа купила какой-то одеколон около 1000 рублей, ну а для Марь Иванны, для ее внучки купила белье, да еще что-то.
Ну и вот. Транзакции прошли по карточке. Оказывается, уже в этот момент было заявление. Но это еще не все. Представьте себе, человеку 80 лет. Человек в своей жизни ничего не взял чужого никогда. Нашли ее, конечно, моментально. Самое главное, что она могла сделать в этой ситуации – она перестала брать телефон. Нашли, где в школе учится внучка. Ну и потом нашли нас, потому что кто-то узнал, что она наша подопечная. Мы нашли следователя. В это время уже связались с Марь Иванной, нашли. Она сначала одну версию рассказала, другую. Версий 5 получилось.
Позвонили следователю и говорим: «Вот такая ситуация. Человеку 80 лет. Никогда в жизни чужого не взял. Вот такая история». Следователь говорит: «Ущерб общий небольшой – 8000. Но эта девчонка, которая потеряла карточку, посчитала, что карточку у нее украли на работе, и написала заявление. Начались вызовы, начались допросы. С банком связались. И теперь вы должны понимать, что это группа лиц по предварительному сговору. Там уже совсем другое. Понятно, что мы постараемся и ущерб возместить, и все. Но это обратно не отматывается».
Е.Ройзман: За Марию Колесникову переживаю больше всех, потому что пока она показывает свою несгибаемость, убежденность
А дальше произошло еще интереснее. Одна из девчонок, которая помогала этой бабушке снимать деньги, она из другого города, у нее отец – прокурор в соседнем городе. А дочка у нее поступила учиться в юридический. И она начинает понимать, что если размотают эту историю, то ей совсем там позорище и вообще. Она едет к этой Марье Ивановне домой и говорит: «Марья Ивановна, все бери на себя вообще. Тебе 80 лет. Тебе много не дадут. Ущерб возместим». В это время умная и продвинутая внучка Марьи Ивановны всю эту историю записывает на диктофон. То есть уже никому никуда. Уже куча показаний, куча версий.
Следователь говорит: «Пусть только они мне не врут. Мы работали всем отделом. Мы все нормальные люди. Мы всё понимаем. Пусть только мне не врут». Эта Марь Иванна с утра идет. Ее вызывают. Ну, вызывают… В пору вообще с вещами, с сухарями уже идти. Она говорит внучке: «Ну, всем будешь рассказывать, что бабка у тебя ворюга». Пошла к священнику. Священник благословил: «Иди на допрос, говори всю правду». И ситуация, представьте себе, человеку девятый десяток. Человек никогда в жизни не взял чужой копейки. И вот эта карточка прилипла к рукам. Сколько успели наделать дел… Какой позор.
Понятно, что все кончится нормально, внесут. Но суд уже будет точно. Кто-то отделается штрафом, кто-то – там еще, но суд будет точно. Человек, который отработал всю свою жизнь, до 70 лет включительно работал, попал вот в такую ситуацию.
И конечно, в первую очередь, что я хочу сказать. Я никого не оправдываю. Но я понимаю, что это все от бедности, от долгой, постоянной, хронической бедности. Просто человек не выдержал соблазна. Ну вот такая вот история. Ты можешь прожить всю жизнь достойно и в конце жизни взять и совершить вот такой нелепый, дикий, странный поступок – соблазниться на какие-то копейки.
И. Воробьева
―
Потрясающая история.
Е. Ройзман
―
Очень поучительная история для всех. Ну и внучка очень продвинутая – она всю эту историю наблюдает. Да, понятно, что она повзрослела. Бабушка сколько-то утратила авторитет в ее глазах. Ну, может быть, у нее будет чувство сострадания и понимания, что никогда так нельзя делать.
И. Воробьева
―
Правда потрясающая история. Но я очень надеюсь, что бабушку не закроют.
Е. Ройзман
―
Не закроют. Но позору натерпится.
И. Воробьева
―
Понятно, конечно. Я согласна, здесь никто никого не оправдывает. Все было. Все, что признали, все было. Давай к политическим опять историям и новостям и событиям. Не знаю, читал ли ты сегодняшнюю публикацию «Важных историй» «Новой газеты» по поводу дела Кивелиди (отравления Кивелиди) и насколько там все похоже с делом Навального.
Е. Ройзман
―
Ирина, я конечно все прочитал. Во-первых, я про дело Кивелиди знал во всех подробностях от Димы Муратова. Он мне рассказывал это в деталях давно. И точно так же Дима Муратов мне рассказывал про отравление Щекочихина. Все, кто знал про отравление Щекочихина (он на тот момент был депутатом Государственной думы), ни у кого нет никаких сомнений – Щекочихина отравили российские спецслужбы. Никаких сомнений нет. И точно так же дело не доведено ни до чего, что бы ни пытались сделать. Не давали нормально сделать эксгумацию, не давали делать анализы. То есть всеми силами погасили дело Щекочихина. Ты знала его лично?
И. Воробьева
―
Нет, не успела.
Е. Ройзман
―
Но все, кто его знал, всего его знали как порядочного человека. Все его уважали. Но вот Щекочихина отравили. И ничего с этим не получилось сделать. Что касается дела Кивелиди. «Новая» и «Важные истории» сделали одну очень серьезную вещь – они четко пошагово описали симптомы, которые полностью совпадали с симптомами Навального. Это хороший, сильный, настоящий материал.Но я считаю так. Мы свою страну знаем. Лишний раз предупрежден – значит вооружен. Мы должны понимать, где мы живем и с кем мы имеем дело. Никаких сомнений в отравлении Навального у меня нет. И я понимаю, что за этим стоят российские спецслужбы, и разрешение и команда с самого верха идет. По-другому здесь быть не может.
Е.Ройзман: Только-только начала выстраиваться работа хосписа – поступил звонок: «В течение 5 часов хоспис освободить»
И. Воробьева
―
Я скорее затронула эту тему с той стороны, что по отравлению Навального нет уголовного дела. Почему они сравнивают, например, с делом Кивелиди в том числе? Это для тех, кто не читал. Я вам очень рекомендую. Это на сайте «Эха» висит статья и на сайте «Новой» висит статья, и «Важных историй». Везде можно ее найти. Обращает внимание на то, что по факту смерти Кивелиди и его секретаря завели уголовное дело, разумеется, по факту смерти, но тем не менее там тоже не нашли никакое вещество.Вот сейчас российские власти говорят: «Мы не можем завести уголовное дело, поскольку не найдено никакое вещество. Мы не понимаем, по поводу чего заводить уголовное дело». Вот сейчас это еще более странно выглядит, чем когда-либо.
Е. Ройзман
―
Ирин, такие уголовные дела возбуждают по факту. Просто возбуждают по факту. А дальше разбираются. Конечно, здесь надо было возбуждать уголовное дело и дальше расследовать. Но ты же понимаешь это золотое правило, что в ходе расследований нельзя выйти на самих себя. И вот это откровенное, яростное, упертое невозбуждение уголовного дела – это просто как подпись под протоколом, подпись под явкой с повинной. То есть это звучит, как явка с повинной. Ну мы все это видим, все наблюдаем.
И. Воробьева
―
У нас остается до перерыва несколько минут. Давай немного поговорим о ситуации на Камчатке. Вот сегодня стало известно, что в Ненецком автономном округе ввели ЧС, поскольку там розлив нефтепродуктов. Вообще не понятно, что происходит. Одно за другим реально везде что-то проявляется. Стало ли тебе понятно, что случилось на Камчатке? И есть ли у тебя какая-то версия, которую ты сам себе можешь сказать, что она наиболее такая правдоподобная?
Е. Ройзман
―
Ирин, на самом деле, про красный прилив, про водоросли говорили на достаточно серьезном уровне. Но у них немножко не бьется там по глубине. Потому что погибли те, кто на глубине 20 метров, донных не задело. Если бы они опускались на дно, это задело бы всех донных обитателей. Это первое, что говорят экологи серьезные.Дальше. Я разговаривал с Митволем. Он действительно специалист. Он с этим несогласен. Он говорит: «Я ровно так же считаю, что это какое-то отравление пестицидами. Это точно совершенно. Там 50 полигонов на Камчатке. Они еще в 2000-м году были уже в таком состоянии, что в них все смывалось в реки и уходило в океан». Поэтому он настаивает на своей версии.
Но я разговаривал с гринписовцами. Они говорят: «У нас нет окончательной версии. Сейчас мы можем точно сказать, что это не гептил, то есть не ракетное топливо. И мы точно можем сказать, что это не нефть. Это все, что мы можем точно сказать. Но мы попали в очень сложную ситуацию. Мы официально не можем вывезти пробы воды. Требуются совершенно другие европейские лаборатории. Мы официально пробы воды вывезти не можем».
И. Воробьева
―
За пределы Российской Федерации в смысле.
Е.Ройзман: Судя по хаотичным и истеричным действиям власти, ситуация с ковидом значительно хуже, чем о ней говорят
Е. Ройзман
―
Да, за пределы Российской Федерации. И еще говорят: «Проблема там с Великобританией, что Великобритания вышла из ЕС. Еще одна дополнительная у нас проблема появилась». У «Гринписа» нет окончательной версии. Митволь продолжает настаивать, что это именно удобрения, пестициды смыло. Российская академия наук версию выдвинула, что это водоросли. И нет окончательного решения ни у кого пока. Ну, ждем. Но, на самом деле, проблема с экологией очень серьезная. У нас свои здесь проблемы есть на Урале. Там, где нефть добывают – свои проблемы.
И. Воробьева
―
Сейчас вернемся, буквально через несколько минут.НОВОСТИ / РЕКЛАМА
И. Воробьева
―
21 час и 34 минуты в Москве. Всем еще раз здравствуйте. 23:34 в Екатеринбурге. Это программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом. Продолжаем. Мы прервались на экологии. Говорили про Камчатку. В итоге начали говорить уже про все проблемы. А их действительно очень много, продолжаю я мысль Евгения Ройзмана. И что с этим нам делать? Это вопрос такой довольно риторический (что нам с этим всем делать?), но согласись, что если на Камчатке 50 полигонов 20 лет сливают или сливали 20 лет назад, или когда они там закапывали и топили эти бочки с топливом, то эта проблема, которую надо решать не просто каким-то таким местечковым уровнем, это проблема, которую надо решать по всей стране.
Е. Ройзман
―
Слушай, внесли же поправки в Конституцию. Вроде все должно заработать.
И. Воробьева
―
Ты сам в это веришь, да?
Е. Ройзман
―
Да нет, конечно. Слушай, на самом деле, просто надо по-человечески относиться к местам, где мы живем. Но Камчатка далеко. Вообще, по России более 50 000 тонн ядовитых отходов, вот химикатов, бывших удобрений. И понятно, что они куда-то все равно стекают все, потому что никто этим не занимается. Поэтому понятно, что есть проблемы. Все равно нам придется думать о том, что мы оставим после себя.
И. Воробьева
―
Я примерно представляю, что мы после себя оставим, к сожалению. Опять же если посмотреть на Камчатку, то, в общем, ничего хорошего мы после себя не оставим. Слушай, здесь очень много вопросов по поводу какой-то жуткой истории, если я правильно понимаю, в Свердловской как раз области, о том, что одну из пациенток пансионата для инвалидов и пожилых людей принудительно стерилизовали. Ты знаешь что-нибудь об этом?
Е. Ройзман
―
Послушай, Ирин, на самом деле, там, судя по всему, стерилизовали – вообще, где-то отслеживают – человек 15 известных. Считается, что одна женщина там умерла. Надо понимать, есть вещи, которые имеют место, но вслух не проговариваются. Существует ч.2 57 статьи Федерального закона «Об основах охраны здоровья граждан». Он говорит о том, что возможна стерилизация, если человек признан судом недееспособным, если у него есть законный представитель. И если выходит законный представитель в суд, то, по решению суда, возможна стерилизация.Но есть статья 56 Федерального закона, что возможен даже принудительный аборт. То есть это в законе прописано. Выглядит оно дико. Это, действительно, как евгеника такая.
И. Воробьева
―
Ну чудовищно выглядит, чего говорить… Давай называть вещи своими именами.
Е. Ройзман
―
Да, такая история абсолютно гитлеровская. Но, судя по всему, она имеет под собой какие-то законные основания. Есть вещи, которые государство делает, но стыдится об этом говорить. Я пока не до конца знаю. Я переговорю потом с Уполномоченным по правам человека, спрошу, посоветуюсь, узнаю сам. Я в этом пансионате бывал. Это не самый лучший пансионат. Это городской пансионат.
И. Воробьева
―
То есть он в Екатеринбурге прям находится?
Е. Ройзман
―
Он в Екатеринбурге находится недалеко отсюда. Но он чистый. Там какие-то правила свои. То есть я сталкивался, там была история, там инвалид подрался какой-то. Но в целом я его наблюдал много лет. Я туда приезжал постоянно. Я с этим не сталкивался. Но я понимаю, что за кадром происходит много вещей, о которых просто стараются не говорить.
И. Воробьева
―
Как и во многих подобного рода учреждениях, к сожалению, есть вещи, о которых когда мы узнаем, то, в общем, волосы дыбом встают. Давай немного вернемся в Беларусь. Тут Марина спрашивает – спасибо, Марина, за донат в студию – про 25 октября в Беларуси. Имеется в виду «народный ультиматум», о котором говорила Светлана Тихановская. Там 3 обязательных требования: должен объявить об уходе, насилие на улицах должно остановиться, все политзаключенные должны быть освобождены. Есть ли какой-то шанс, хотя бы минимальный, что это сработает? Или это так, в воздух, в пустоту, в космос все эти слова и требования?
Е. Ройзман
―
Я очень внимательно слежу за тем, что происходит. У меня достаточно серьезные вопросы к психическому здоровью Лукашенко. Судя по тому, как он самозабвенно врет, создается ощущение, что он верит всему, что говорит. Он говорит любую вещь самую дикую, и видно, что он в нее верит. Или он привык врать до такой степени, или у него, как вместе с манией величия, вдруг чувство самокритики исчезает, самоконтроля и так далее.
Е.Ройзман: Судя по тому, как Лукашенко самозабвенно врет, создается ощущение, что он верит всему, что говорит
Надо понимать, с кем Беларусь имеет дело. Беларусь имеет дело с человеком, который явно нездоров. Поэтому я не знаю, как он отреагирует. Он может так, может так. Может, он с автоматом и с сыном бегать опять начнет. Совершенно не понятны действия. Но он приходит в себя и что-то начинает соображать только когда его припекает по-настоящему.
Судя по всему, в Беларуси никто успокаиваться не собирается. Ситуация обратно не возвращается. Она не движется вперед, но и обратно она тоже не возвращается. Понятно, что Беларусь могла решить, на мой взгляд со стороны, хотя я не имею права, сидя в теплом кабинете, давать какие-то советы людям, которые на улице и подвергаются риску. Но если Беларусь выходит на общенациональную забастовку и выходит на улицу, ну конечно там никакого Лукашенко даже просто не заметят.
Тихановская заявила совершенно правильно, что если он не выполняет требования, Беларусь выходит на общенациональную забастовку. Общенациональная забастовка совершенно точно сметет любого диктатора. По-другому не бывает. Ну, посмотрим, насколько они к этому готовы.
И. Воробьева
―
Просто вот этот ультиматум – это же как еще один условный шаг вперед. То есть, действительно, ситуация не двигается никуда, люди продолжают выходить на улицу, другие люди продолжают сидеть в тюрьмах, и нужно было ну хоть какую-то дату назначить, какой-то план озвучить, ну политический шаг какой-то сделать.
Е. Ройзман
―
Да, ты абсолютно права, это политический шаг, это повышение ставок, радикализация. Но это совершенно правильно. Протест может идти только по нарастающей. Потому что если он начинает спадать – все, эта история закончилась. Посмотрим, как будет. В любом случае, наше сердце на стороне белорусов. Они хорошие, достойные люди. Они имеют право жить в свободной и процветающей стране. И они способны создать такую страну.
И. Воробьева
―
Давай немного про личный прием еще поговорим, пожалуйста.
Е. Ройзман
―
Слушай, про личный прием очень важная история. У нас Миша Бахтин, которому мы все собираем деньги на укол «Золгенсма», то есть там уже под 50 млн собралось денег, мы все собираем не него деньги, у него откровенно положительная реакция на терапию. Мама рассказала, что он проснулся и потянулся, чего с ним не было, что он уже шевелится, двигаться начал.Но очень интересная история. Детский центр московский Войно-Ясенецкого предложил родителям Миши перевести его туда. Перевезли на самолете. С первого же дня включились все врачи. Его сняли с ИВЛ, он начал дышать самостоятельно. То есть следующий шаг. И у них прогнозы самые оптимистичные. Они утверждают сейчас, что если мы сейчас вовремя сумеем собрать деньги и поставить укол «Золгенсма», это будет совершенно здоровый, сильный мальчик.
Поэтому я прошу всех, кто нас слушает. Пожалуйста, или посмотрите на сайте Фонда Ройзмана, или просто наберите «Миша Бахтин», там карточки родителей есть, реквизиты Фонда. Мы можем подарить этому маленькому мальчику жизнь. Ему завтра исполняется 3 месяца. Но он сопротивляется шевелится, не сдается. То есть мы можем подарить человеку жизнь. Но к этому еще несколько обращений по СМА. Как только мы справимся с ситуацией по Мише, надо будет помогать другим. Но это уже следующая история. Но здесь, конечно, должно включиться государство. Государство просто перевесило на людей свои обязанности в этой ситуации. Ну просто некогда разбираться. Надо спасать маленького человека.
И. Воробьева
―
Давай тогда пару слов скажем об обращении, которое, я так понимаю, тебе переслали по поводу препарата для онкологических больных, который называется «Винкристин». И он кончился.
Е. Ройзман
―
Да, это невозможно лечить лимфомы, нейробластомы, лейкозы детские. Просто обрубилась ситуация с препаратом. Мало того, очень жесткое было заявление, по-моему, Чемезова, предложение вообще полностью запретить поступление импортных препаратов в Россию, полностью перейти на импортозамещение. Но надо понимать, что у нас пока даже с инсулином не получается.
И. Воробьева
―
Да, Чемезов просто не лечится, наверное, в России и не лечит какое-то серьезное заболевание какими-то жуткими препаратами, которые побочки вызывают.
Е. Ройзман
―
Ирин, я очень боюсь сейчас, что я ошибся, но, по-моему, это заявление…
И. Воробьева
―
Если это действительно был он.
Е. Ройзман
―
Да.
И. Воробьева
―
Да, давай здесь сделаем сноску. Согласна.
Е. Ройзман
―
Да, да, да. «Ростеха» какое-то заявление было. Я посмотрю. Я просто боюсь сейчас сказать. Но мы это видим – всем меньше и меньше импортных препаратов, все больше делается упор на импортозамещение. Но надо понимать, как только исчезает конкуренция, сразу же растут цены – это первое. А второе – снижается качество. И когда это происходит на продуктовых рынках, это как-то можно терпеть, все приучены. Но когда это происходит на рынке лекарственных препаратов, эта ситуация недопустимая.
И. Воробьева
―
Да, я хотела бы здесь буквально пару слов сказать про этот препарат, о котором мы сейчас говорили, потому что я успела поговорить с Фондом «Подари жизнь», который уже довольно давно бьет тревогу по поводу этого препарата и вообще в целом по поводу производства препаратов. Сейчас, насколько я понимаю ситуацию со слов разных экспертов и разных людей в фарме, довольно серьезная проблема, которая заключается в том, что производство ряда лекарств стоит дороже, чем закупочная цена, которую нельзя повышать, по распоряжению правительства.Соответственно, здесь либо повышать цену, либо принимать другое решение. И они уже это обсуждают, но пока это все настолько медленно, что вообще не понятно, как с этим быть.
Е.Ройзман: Надо понимать, с кем Беларусь имеет дело. Беларусь имеет дело с человеком, который явно нездоров
Е. Ройзман
―
Ирина, очень важную вещь сейчас скажу. Любая попытка в современном обществе ограничить цены на законодательном уровне ведет к появлению дефицита и увеличению цен. Это закон физики. Как только государство собирается ограничить цены, сразу же государство должно дотировать производителей. Иначе возникнет дефицит, а потом – повышение цен. То есть государство не хочет исполнять свои обязанности и перелагает свои обязанности и свои обязательства, с одной стороны, на производителей, а с другой стороны, на потребителей. Это, кстати, фишка нашего государства. Это во всем. Государство устраняется и оставляет людей один на один, между собой сталкивает лбами.
И. Воробьева
―
Речь идет о тех самых жизненно важных препаратах, цены на которые устанавливаются и не могут повышаться. Они не имеют права делать их выше. Но вот сейчас ситуация просто патовая, потому что просто с рынка уходят компании, которые те или иные препараты производят. Им просто нерентабельно их производить – они дороже в производстве, чем в продаже. Это невозможно. соответственно, если мы говорим про вот это «Винкристин», о котором мы начали говорить, Фонд «Подари жизнь» говорит, что очередной этап этой проблемы был в апреле этого года.В апреле 2020 года они начали бить тревогу, говорить, скоро все закончится. И сейчас это привело к тому, что его нет не только в Московской области (то, что тебе прислали), но еще в Новосибирской, Брянской, Мурманской, Тамбовской, Тульской, Ульяновской, Тюменской, Ростовской областях, Алтайском и Хабаровском крае. По информации «Подари жизнь», «Винкристина» нет в этих регионах. И это просто чудовищная история. Это и дети, и взрослые.
Е. Ройзман
―
Все, что производится в России, многие очень работают на импортных расходниках и на импортном сырье. С ростом доллара, с ростом евро все цены скакнули. Мало того, я разговаривал с людьми, которые всерьез занимаются продуктами, с производителями. Они говорят: «Цены будут только расти, и ассортимент будет понижаться, порции уменьшаться». Я говорю: «Почему?»Они говорят: «Ну пойми, мы не можем производить нормальные продукты – у нас нет своей говядины». Я говорю: «Подожди секунду, это как нет говядины?» Они говорят: «Ну так. Ну нет в России говядины. Все сырье – это Латинская Америка. Все сырье идет оттуда. Мы там закупаем говядину». Я говорю: «Там закупаете, а здесь производите?» Они говорят: «Да. Ну нету своего сырья». Представляешь, ситуация?
Спокойно к этому относиться нельзя. Но понимать, откуда что берется – необходимо.
И. Воробьева
―
Еще просят вернуться к теме с коронавирусом и понять твою позицию, где ты стоишь между двумя крайними историями. С одной стороны, мы видим сильный рост количества заболевших, выявленных людей, которые попадают в больницы. С другой стороны, мы знаем, что случилось со страной, с экономикой и так далее, когда ввели полный локдаун. Вот что сейчас делать? Нужно ли вводить опять карантин, локдаун, все закрыть или нет?
Е. Ройзман
―
Ирин, люди уже не согласятся. Насиделись. Все, уже ходят без масок. Люди устали бояться. Нет внятной позиции государства. Но как люди будут реагировать, когда уже столько раз победили коронавирус? Уже много раз выходили на плато, уже победили, уже вакцина, следующая вакцина, еще тут вакцину разрабатывают. Ну как будут относиться? Чтобы люди относились всерьез, это требуется обращение первого лица государства.Но первое лицо государства должно обратиться так, что в один момент прервать вещание по всем каналам, и первое лицо государства говорит: «Люди, у нас проблема. Чтобы эту проблему избежать, чтобы справиться, мы должны делать то-то, то-то и то-то. Я прошу вас, сидите дома, занимайтесь этим, носите маски. Со своей стороны мы как государство не дадим вам умереть с голоду, поддержим, поможем – снизим налоги, дадим возможность подняться. Сейчас мы держим паузу столько-то, потому что ситуация вот такая».
Но люди должны верить первому лицу государства. Люди должны верить первым лицам в регионах, чтобы это сработало. Люди не верят. Люди устали бояться. И когда тебе каждый день говорят: «Да, плохо, но мы победили. Там-то еще хуже. А у нас, на самом-то деле, все нормально»… Перестали верить. Поэтому мы остались с этой проблемой всерьез лоб в лоб. У меня ковид-приложение. У меня вокруг дома сейчас 21 человек зараженный, в доме несколько человек. И я вижу, как нарастает. Я разговариваю со многими главными врачами. Мест нет, коек не хватает. Отдельно сейчас для детей выделяют койки. Это действительно очень серьезная проблема.
Мало того, те, кто переболели, столкнулись с одной вещью, что последствия бывают долгими и непредсказуемыми. То есть это действительно очень серьезная пандемия. И имеем смысл ко всему относиться всерьез – и к своему здоровью, и к здоровью своих близких. Но государство в этой ситуации справилось не лучшим образом. Скажем так, не справилось, на мой взгляд.
И. Воробьева
―
Я прошу прощения, я просто не поняла. То есть не вводить карантин только потому, что люди не поймут? Я правильно понимаю?
Е. Ройзман
―
Нет, Ирина. Люди не поверят. Момент упущен. Момент упущен был еще весной, когда вместо того, чтобы сказать: «Садимся на карантин», первое лицо государства выходит и говорит: «Каникулы за счет работодателя». Ох как работодатели-то все…
И. Воробьева
―
Но это еще весной было. Но это когда было-то?
Е. Ройзман
―
Да. Но весной уже сбили этот настрой, когда объявили каникулы. Потом еще раз объявили каникулы. «Каникулы» и «карантин» – это слова разные. Каникулы – это весело и здорово, карантин – это серьезная ответственность. В этот момент уже сбили настрой. Потом, когда сказали, что справились перед парадом, что парад – это все нормально, мы справились. Потом справились перед обнулением; сказали, это все фигня.Перестали верить. Перестали всерьез относиться к заявлениям власти. Причем перестали всерьез относиться, когда говорят, что победили, и когда говорят, что проблемы. К этому перестали всерьез, к этому всерьез. Первое лицо сидит в бункере. Все понимаю, что каждый должен сам себя спасать. Люди просто устали бояться. И действительно, государство здесь не сыграло своей роли. Ну, так вижу.
И. Воробьева
―
Ладно. А что ты скажешь о людях, которые, конечно же, разумеется, устали? Мы все устали от этого всего. Но все открыто. Все продолжают везде ходить.
Е. Ройзман
―
Ирин, все открыто, все продолжают ходить. Никто не торопится закрываться. Пока силой не закроют, закрываться никто не будет, потому что экономическая ситуация чудовищная. В первых этажах освободилось. Половина помещений сдается, продается. Магазины ушли. И ситуация действительно очень сложная для людей и для бизнеса. Но сейчас начинают взыскивать налоги. Сейчас ввели несколько новых налогов и для крупного бизнеса, и для малого бизнеса. И это все ляжет на плечи потребителей.Не должно быть никаких иллюзий. Нам самим надо это пережить. То есть особой помощи ждать неоткуда. Поэтому просто ко всему серьезно относиться, помнить, в какой стране мы живем. Ну и спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Но я же понятно все говорю.
И. Воробьева
―
Ну да. По поводу поддержки государства мы всё видели, к сожалению, еще весной. Ничего радостного не увидели.
Е. Ройзман
―
Слушай, по приему еще скажу интересное. Сегодня обратились ко мне Delivery Club. Знаешь, с такими зелеными ящиками ходят за спиной?
И. Воробьева
―
Да, знаю, конечно.
Е.Ройзман: Люди уже не согласятся. Насиделись. Ходят без масок. Люди устали бояться. Нет внятной позиции государства
Е. Ройзман
―
Ситуация такая, что их в трамваях начали штрафовать. За этот зеленый ящик с них начали брать второй билет. Они говорят: «Да подождите, но мы же людям везем». Им говорят: «Нет-нет, это ящик, это багаж. Второй билет». Если б вы в ведрах возили – нормально. А зеленый ящик – это второй билет. И они взвыли, потому что у них экономика, еле-еле пролезают. И для них второй билет… Вот такая вот ситуация.
И. Воробьева
―
И что делать? Ты можешь как-то помочь?
Е. Ройзман
―
Я не понимаю, что делать. Потому что надо понимать, что общественный транспорт в больших городах – это не бизнес, это услуга. И городской бюджет с огромным трудом его тянет, потому что региональные бюджеты не разбежались помогать. Поэтому пытаются деньги изо всего, чтобы хоть как-то, потому что надо же платить зарплаты. Зарплаты же очень небольшие. 20-30 тысяч трамвайщики получают. Работа там тяжелейшая. Поэтому тоже можно понять. И понимаешь, действительно, куча вещей, вот как я про Марь Ивановну рассказал, к которой карточка чужая прилипла, так же про этих контролеров в трамваях. Ирин, куча вещей, которые происходят от бедности, просто от бедности. Это надо понимать.Слушай, у меня интересная ситуация. У меня в моем дворе с той стороны организовали частный детский садик маленький. И они начали водить детей гулять на нашу площадку во дворе. И вдруг оказалось, несколько человек возмутились: «Чего это дети из частного садика ходят гулять на нашу площадку?» Я детей люблю. И мне нравится. И пусть будет вообще полный двор детей. Я от этого буду только радоваться. Но вот во дворе нашлось несколько человек, которые начали поддушивать садик, потому что считают, что не должны чужие дети ходить на нашу детскую площадку гулять. Ну она такая маленькая площадка. Но там и детей всего несколько.
А я когда жил у себя на Уралмаше, у меня под окном был детский садик. И знаешь, я рано просыпаюсь. В садик к 8 утра уже начинают детей приводить. Уралмаш же рано работает. Представляешь, я просыпаюсь и слышу, птички поют. И так птички поют! И так мне приятно, что птички поют. И вдруг выглядываю из окна и смотрю – это просто деток выпустили на площадку, они там бегают, галдят. И это не птички, это дети. А мне так прямо сердце греет. Мне вот нравится. Пусть будет 100 млн детей. Мне от этого только лучше. Но люди недовольны.
И. Воробьева
―
Да, это только твоя особенность. Довольно много есть людей, которые не так относятся.
Е. Ройзман
―
Слушай, Ирин, я видел, как пожилых людей раздражают дети. И я видел, как пожилые люди борются с соседством детей. И меня это всегда удивляло. Ну вот есть такие особенности.
И. Воробьева
―
Так и чего делать-то с этим частным детским садиком? Нашли какое-то решение, компромисс?
Е. Ройзман
―
Не знаю. Я попробую поговорить со своими, как-то смодерировать. Может, по времени как-нибудь разведем. Но тем не менее есть о чем подумать.
И. Воробьева
―
Но, вообще, конечно, с удивительными историями к тебе приходят, надо признать.
Е. Ройзман
―
Ну самые разные. Слушай, все, как в жизни. Вот какие истории в жизни, с теми и приходят. На самом деле, обращений очень много. Не до всего руки доходят.Куча вопросов по микрозаймам. Появился новый вид мошенничества продвинутый такой. Позвонили парню из Следственного управления, говорят: «Вы в 13-м году взяли микрозайм 15 тысяч». Он говорит: «Да ладно. Не помню». Они говорят: «Ну вы не помните, а у нас все записано. Процент высокий. Вы сейчас должны 400 тысяч. Возбуждено уголовное дело. Но если вы заплатите сейчас потерпевшим налично быстро 200 тысяч, мы прекратим это уголовное дело». Он говорит: «А куда подойти?» Они говорят: «Ну подходите в Следственное управление туда-то в такой-то отдел полиции».
И он взял с собой адвоката. И адвокат на всякий случай пробил телефоны, с которых звонили. И оказалось, что никакого отношения ни к какой полиции это не имеет, это просто мошенники. И судя по всему, как они смело и легко работают, у них где-то это получалось. Такое бывает.
И. Воробьева
―
Так они дошли в итоге до Следственного управления? Интересно, что там они в итоге-то обнаружили.
Е. Ройзман
―
Они ничего не обнаружили. Никого нет этих людей. Они там не работают, к Следственному управлению отношения никакого не имеют, таких людей там не знают, телефон этот не оттуда. Ну и так далее. Нет никаких уголовных дел. И видимо, он действительно ничего не брал.Но у меня еще куча обращений появилась по ситуации, когда люди безработные искали работу, из нашли молодые юристы, предложили им зарабатывать на бирже и в конце концов ограбили напрочь. Люди не поняли даже, что произошло. Квартиры позакладывали, понабрали кредитов. Но отдельно потом об этой истории расскажу. Слушай, под конец уже расскажу приятную одну историю.
И. Воробьева
―
Давай. Минутка у нас есть еще.
Е. Ройзман
―
Я когда-то рассказывал. Ко мне пришла пожилая женщина Валентина Валерьевна. И она говорит: «Женя, у меня беда. У меня мой дедушка был расстрелян. Вот здесь дом на Хохрякова. Он там жил. Его оттуда увели на расстрел». И я хотела сделать туда табличку «Последний адрес». Но я пошла в Администрацию, а Администрация города говорит: «Нет, мы это не приветствуем». Она говорит: «Я пошла в Комитет по охране памятников, по охране культуры». Они говорят: «Пишите заявление сюда, туда». Спустили на Администрацию. Администрация снова ответила: «Мы не приветствуем». Она говорит: «Я не знаю, что делать. Я туда сунулась, сюда. Везде проблемы». Я пришел в этот дом. А там ресторан, хинкальная.
И. Воробьева
―
10 секунд, Жень.
Е. Ройзман
―
Короче, мы сделали эту табличку. И владелец ресторана Олег Ананьев говорит: «Знаешь, давай снаружи не будем, чтоб мне ни с кем не объясняться. Давай сделаем внутри». А там идет огромный поток. И эту табличку мы туда повесили. И все люди идут, видят. И вот такая память.
И. Воробьева
―
Круто. Спасибо большое. Это была программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом.
Е. Ройзман
―
Подожди. Я не сказал, что все будет хорошо.
И. Воробьева
―
Но теперь сказал.
Е. Ройзман
―
Я говорю, что в конце концов все будет хорошо, даже не сомневайтесь. Добра и удачи.
И. Воробьева
―
Далее в программе «Разбор полета» слушайте интервью с заместителем руководителя Администрации главы и правительства Чеченской Республики Джамбулатом Умаровым. До встречи.