Армен Джигарханян - Разбор полета - 2013-12-30
30.12.2013
Т.Фельгенгауэр
―
Здравствуйте, это программа «Разбор полета», программа о людях, которые принимают решения и о том, как они эти решения принимают. Ирина Воробьева, Татьяна Фельгенгауэр здесь, как всегда, с вами.
И.Воробьева
―
Да, здравствуйте. И с большим удовольствием мы хотим представить нашего сегодняшнего гостя – это народный артист СССР, актер театра и кино, руководитель Московского театра Армен Джигарханян.
А.Джигарханян
―
Я вас приветствую.
И.Воробьева
―
Обладатель потрясающего голоса в студии.
Т.Фельгенгауэр
―
Бесконечного обаяния.
И.Воробьева
―
Я испытываю какие-то невероятные эмоции. У нас есть традиционный вопрос, с которого мы начинаем нашу программу. Поскольку программа про решения, то и вопрос будет про решение — про самое тяжелое, сложное решение, которое вам приходилось принимать в своей жизни, над которым вы больше всего сомневались, думали, мучились.
А.Джигарханян
―
Нет, это моя профессия. Потому что я вот сейчас заварил новое дело, прочитал автора, проникся, и вот начался длинный путь познания. Вот я должен – как мы сомкнемся, на меня этот похож, а этот не похож, и так далее. Это такая жизнь, другого нет. Потому что в моей жизни таких глобальных решений не было, — чтобы я принимал решения. В театре тоже масса проблем – этот опоздал, эта не пришла, не ушла, заявление написала, — какое это решение? Это не решение?
Т.Фельгенгауэр
―
Ну а поворотные моменты были какие-то?
А.Джигарханян
―
В моей жизни? Ну, нет, не расскажу. Когда я это буду знать уже совсем определенно, тогда я буду думать, что вот это тогда я сделал правильно. А я до сих пор живу в таком состоянии, что… вот я вам приведу такой пример: много актеров приходят, хотят в театре работать. И у нас есть показ – другой путь. Вот я лично не могу придумать другой путь — кто-то приходит, читает стихотворение, валя-баля. Для меня самое трудное, — говорю вам откровенно, — что я боюсь ошибиться. А может быть не с той ноги встал человек? Может быть?Самое удивительное — это желание понравиться, — абсолютно. То, что я видел в своей жизни много раз – я очень любил Рихтера, как великого музыканта, и я за ним наблюдал. Он выходил на сцену, и желания понравиться не было. Это дается очень трудно. Это огромный пласт жизни человек проживает, — тогда он понимает, что это все неважно. А важно договориться с Бетховеном или Шопеном, и об этом рассказать нам всем. Поэтому это очень важно.
Т.Фельгенгауэр
―
Когда вы видите перед собой молодого актера, когда он волей-неволей, все равно хочет вам понравиться, хочет играть в театре, — как вы решаете его судьбу?
А.Джигарханян
―
Я уже признался, что это самое мучительное. Потому что это ни от меня не зависит, ни от него не зависит. У нас… не дай бог, это желание очень плохое – я говорю ответственно, хотя этим занимаюсь, — понравиться. Это очень трудная вещь. Очень. Тогда мы можем говорить о серьезных вещах. Потому что я много видел в жизни, в частности, я рассказал про Рихтера – вот это для меня было всегда поразительно. Потому что он однажды замечательную фразу сказал: Вы так играете этот Пятый концерт, как вы проникли. Он сказал: «я очень внимательно просмотрел ноты». Замечательно. Это выдающееся рассуждение, абсолютно великое. Все остальное – ерунда. Знаете: я вспомнил родину, маму, потом папу.
Т.Фельгенгауэр
―
А у вас было в юности, может быть, желание понравиться?
А.Джигарханян
―
Обязательно. И до сих пор еще есть. Значит, надо преодолеть это. Потому что я задумал, или мы задумали поставить какой-то спектакль, где все равно… по-настоящему я думаю, что мы идем с тобой в театр и хотим поговорить, — значит, у меня есть проблема. Обязательно. Если этого нет, тогда это, не обижайтесь… Потому что проблема должна у меня быть, я этим страдаю, хочу получить, и так далее.Есть масса примеров, которые могу рассказать, а могу и не рассказать, но поверьте, мне, не молодому мальчику, что это и есть главное. Потому что если… вы правильно задали вопрос — хочу или не хочу нравиться. Вот завтра я выйду на сцену и буду думать — вот я появился, а в прошлый раз громче аплодировали. Значит, не понравился? И так далее. Это, на мой вкус, лучше на эти вопросы не отвечать. Потому что там нет решения.
И.Воробьева
―
Хорошо, давайте вернемся.
А.Джигарханян
―
Вернемся.
И.Воробьева
―
К самому началу. Театр с самого начала был в вашей жизни? Вы ничего другого не делали?
А.Джигарханян
―
Нет, прямо в театре.
И.Воробьева
―
Это мама вас?
А.Джигарханян
―
ну, она совершила это. Я вообще-то думаю, что это гены. Словами, не словами, — это самое большое, что моя мама сделала, она сказала, что это ты должен решить. Хлеб будет не очень вкусный и не очень легкий, это дело не очень простое. Вот это она мне внушила, моя мама. Которая не была ни актрисой, ни философом. Нет, она была умная женщина. Умная. Я даже думаю, что успех в том, что она меня любила. И это самое важное.
И.Воробьева
―
И соответственно, любила все ваши решения.
А.Джигарханян
―
Ну, конечно. Она хотела, она поверила. Я с ней очень хорошую жизнь прожил — именно в том было хорошее, что она мне давала право выбора. Я такие красивые слова говорю, но это действительно. Я помню, много раз, когда я: ну, что мне делать? А есть и серьезные вопросы: жениться — не жениться, — это хорошая девушка, нехорошая? И вот она тогда и сейчас, надеюсь, — ну, сейчас ее нет уже, но я думаю, что вот это она сумела мне внушить — что сам, сам, сам решить должен.
Т.Фельгенгауэр
―
А тяжело так, с самого начала, брать ответственность за свою собственную жизнь?
А.Джигарханян
―
Тяжело. Тяжело. Потому мы с тобой и придумали Господа Бога, с которым: прости меня, разреши мне, прости, что мы делаем не то, что хотим делать. Мы придумали этот отход. И я это понимаю, когда вдруг передо мной этот вопрос со всей большевистской прямотой встает. Я должен сказать: так мы берем этого актера, или не берем? Ну, мы пообсуждали-пообсуждали, а подписать должен это Джигарханян.Понимаешь, это, — не буду кокетничать, но сказать, что это быть хозяином, — это не очень такое… Потому что я свою профессию очень люблю. Потому что там я отвожу душу. Потому что там у меня есть страдание, я что-то потерял в жизни, поэтому я хочу выплакаться, высмеяться, и это дает мне эту возможность это сделать. Я всегда говорю, и вам повторю, что я, когда был молодой, хороший артист красивый, я играл в «Красной шапочке» Медведя. Это было в Ереване. Говорю вам, не кокетничая и не выдумывая — я своего Короля Лира уже там сыграл. Обязательно это так. Потому что, я думаю, это происходит тогда, когда у тебя есть проблема.
И.Воробьева
―
А вот это понятие, понимание того, что у тебя есть проблема, и что нужно выплакаться – это с самого начала вы так ощущали?
А.Джигарханян
―
Нет.
И.Воробьева
―
А что было в самом начале?
А.Джигарханян
―
Ничего. Было обезьянничание, — обязательно. Даже есть армяне, говорят: «мей мун» — это по-турецки «обезьяна, которая обезьянничает». Ну, не запоминайте, неважно.
Т.Фельгенгауэр
―
Нет, почему, мы будем друг друга так называть.
А.Джигарханян
―
Мей-мун. Любой, кто знает, услышит, что вы сказали. Поэтому это … это очень длинный путь. Потому что как бы я ни жил — народный-шмородный, ордена, медали, — все равно основа – это мей-мун. Правда. Потому что могу вам сказать, если вам это интересно, что тот хороший артист, который до конца жизни не боится быть мей-муном. Правда.
И.Воробьева
―
То есть, сейчас пойти и сыграть Медведя в «Красной шапочке»?
А.Джигарханян
―
Абсолютно. Еще страшнее – не бояться быть смешным.
Т.Фельгенгауэр
―
С этим проблема у многих. Все так серьезно к себе относятся.
А.Джигарханян
―
Молодец, очень точно говоришь. И это очень скотский серьез, это очень плохо. Особенно в искусстве это очень важная вещь. Очень. Потому что да, проблема есть: это болит у меня, я потерял это, я уже стал старый, у меня эта нога не работает, эта рука, — и так далее. Это все есть. Но надо – очень примитивную мысль вам говорю: там самое трудное – сказать правду. Потому что я почти как у Ленина, — это ерунда собачья. Этого нету.Вот я думаю, что счастье, — говорю вам не стесняясь, — когда ты это преодолеваешь. Вот это, то, что мы с вами уже решили: кому ты нравишься. Вот сегодня придет, или завтра, в театр 450 человек, и я выйду в роли Сенеки. И я должен от этого получить совершенно отдельный, — буду груб, — кайф. Серьезно. Потому что это очень непонятная ситуация: почему тебе это нравится.
И.Воробьева
―
Сейчас перескочу.
А.Джигарханян
―
Да, молодец, умница.
И.Воробьева
―
Сцена – она скорее выматывает или скорее дает силы? Объясню, почему спрашиваю, — когда прямой эфир, или ты вообще работаешь на радио…
А.Джигарханян
―
Устаешь.
И.Воробьева
―
Нет. Ты заходишь в эфир, даже когда болеешь, ты как-то так собираешься, и все.
Т.Фельгенгауэр
―
Ну, ты на адреналине, когда загорается фонарь.
И.Воробьева
―
А потом, когда ты выходишь в коридор, то по стеночке.
А.Джигарханян
―
Абсолютно ты права. Абсолютно.
И.Воробьева
―
Сцена – то же самое?
А.Джигарханян
―
Абсолютно та же самая история. Потому что ты это… мы с вами знаем, как зеркало стало, приносило людям несчастье. А тут — столько глаз на тебя смотрит. Потом еще, не дай бог, реагируют на это. А ты не в тех носках вышел, у тебя ботинки грязные, и так далее, и тому подобное. Поэтому это… я все равно придерживаюсь такого мнения, что я должен выйти оттуда победителем.
Т.Фельгенгауэр
―
Кого вы хотите победить? Самого себя, зрителя?
А.Джигарханян
―
Нет. Другое мнение, другой принцип. Мы же все время кого-то побеждаем, обязательно. Вот я очень люблю, смотрю футбол. У меня даже канал есть. Вот сейчас мне уже много лет, поэтому я думаю, — почему они так бегают, чего они добиваются? Казалось бы, можно договориться. Правда, мое золото, это так.Потому что мы делаем вид — ну, мы этим получаем удовольствие. Это неправда. Неправда. Там есть какие-то… буду стараться быть очень умным, — там какие-то генетические проблемы появляются. Потому что вдруг из меня прет энергия, и если он попал в хорошие руки, то это может стать… можно уже включать свет под эту энергию.
Т.Фельгенгауэр
―
Кстати, по поводу того, в какие руки попадаешь. Вот для артиста насколько важен режиссер, с которым он работает? Или нет?
А.Джигарханян
―
Трудный момент. Очень трудный. Потому что это почти любовью заниматься. Правда. Потому что это, — не дай бог, я боюсь, чтобы это не выглядело как … ну, это не ваше дело, — так я скажу. Это не ваша… — еще грубее скажу – ваше собачье дело. Правда. Потому что это, все равно мы хотим друг друга, мы… нет, вот так, или вот сюда встань… если начинается борьба, то кино кончилось – уже нет искусства. Потому что это, — говорю грубо, — это проблема любви.
Т.Фельгенгауэр
―
У вас были проблемы с режиссерами?
А.Джигарханян
―
Каждый день.
Т.Фельгенгауэр
―
Нет любви, только борьба?
А.Джигарханян
―
Каждый день. И чем интереснее, чем лучше, чем разнообразнее… потому что оттуда истина проявляется. Если пришел такой режиссер и говорит: какой же ты… — уже любви не будет, детей не будет.
И.Воробьева
―
Подождите, вы говорите – «начинается борьба – кончилось кино».
А.Джигарханян
―
Да. Нет, какая борьба? – между нами. Обязательно.
И.Воробьева
―
Между вами и режиссером.
А.Джигарханян
―
Обязательно.
И.Воробьева
―
Но она должна быть, или не должна?
А.Джигарханян
―
Обязательно. Иначе нет смысла. Тогда мы подавалки такие. Наверное, есть умные люди такие, которые знают смысл в этом. Но я, который 60 лет работаю в театре, я это знаю. Что я… если он заснул, я понимаю, что мое дело кранты.
И.Воробьева
―
Наверное. Тяжело молодым режиссерам работать с очень известными артистами?
А.Джигарханян
―
Очень. Потому что это вообще… знаете, что там страшно? Очень много заменителей, очень много — не боюсь вам сказать, как думаю, — какие-то физиологические замены. Понимаешь? Потому что я все равно должен, грубо говоря, войти… гениально сказал Станиславский: магическое «если бы». Вот я играю сегодня Сенеку, значит, я должен хотя бы на 5 минут сам стать Сенекой. Хотя бы.Я видел хороших режиссеров в своей жизни. Я приехал в Москву, я должен был играть Мольера. И репетировал великий Эфрос. Мы репетировали, и он мне сказал: хорошо, молодец, эту сцену сделал хорошо. А закончил разговор так, он сказал: вот сейчас ты выйдешь на сцену, и я должен увидеть, что этот человек написал «Тартюфа». — А как это сделать? — А этого никто не знает.
Т.Фельгенгауэр
―
И никто не научит.
А.Джигарханян
―
И не научит. Это проблема энергетики. Почему я и говорю, что если у меня есть проблема, то я ее выскажу. Обязательно. Только другое уже… мы можем даже с вами более несчастный случай брать – у меня погибла дочка. Это было очень… в моей жизни это было важно. И я до их пор, когда проблема «папа-мама», — вот это задевает меня. Это не значит, что я каждый день обливаюсь слезами, — нет, это обман тоже. Но это проблема, и о том я и говорю, — эта проблема во мне живет.
И.Воробьева
―
Это значит, что и вы можете высказать эту проблему лучше, и те люди, у которых произошли подобные истории…
А.Джигарханян
―
Мы рассчитываем на это.
И.Воробьева
―
Еще обратно возвращаюсь, — первая неудача с ГИТИСом. Когда все это случилось, вы принимали решение на тот момент… заканчивать, или нет.
А.Джигарханян
―
Отвечу грубо. Я не был готов к этому.
И.Воробьева
―
К ГИТИСу?
А.Джигарханян
―
Я хотел. А приехал, и не был готов. И понял, что… что надо? — стихи, песня, басня. А оказалось, что мой организм не был готов к этому. Я не хотел понравиться, или кого-то уговорить. Да, можно и более жесткие слова произносить. Потому что я… ну, мы с вами много читали, как часы взял у профессора, а он не заметил, и это стало.. его взяли артистом. Ну, эту ерунду будем слышать все время. Но там есть это желание. Потому что, если у тебя этого нет, — проблемы, — то желания не будет. Будет такое… ну, будет КВН. Правда.
Т.Фельгенгауэр
―
Вы говорите «КВН» как какое-то ругательное. Что, не настоящее?
А.Джигарханян
―
Там очень хорошие люди. Они почему-то хотят артистами быть, а делают это плохо. Правда-правда. И это, к сожалению. Молодые люди, замечательные. Наверное, это… вот я, например, скажу вам, не стесняясь. Есть серьезные люди, которые помогают детям, которые будут сниматься в кино. Мне не очень это нравится. Потому что актер – это профессия. Вы рискнете сделать операцию ребенку, чтобы ребенок сделал операцию? Так надо для этого иметь доступ. Надо для этого, как минимум, 4 года учиться, чтобы нам сказали: это полить сюда, эту ногу сюда. Понимаешь? Поэтому это опасная вещь.Поэтому я думаю, что если этот — о чем мы сейчас топтали? — КВН в этом. Там невероятно остроумные ребята бывают, и очень смешные, и все. Но они почему-то решают не своими словами сказать: а вот давайте мы сейчас поэтически, как Иван Иванович делает.
Т.Фельгенгауэр
―
А вообще отношение к профессии, актер как профессия – сильно изменилось? Сильно обесценилось?
А.Джигарханян
―
Нет. Обесценивание это.. если вы про оплату говорите, то конечно, это да, это тоже зависит… Я однажды снимался в одной зарубежной картине… то есть, я снимался, и были зарубежные артисты, и там был целый процесс, как зарплату давать. Потому что ихние артисты получали вот здесь — много. А наши — вот здесь, мало. Вот это было такое… и говорили: Арменчик, уйди, подожди, сейчас Алекса Петрович будет. И мы отходили и ждали, когда Петрович получит. Правда.
Т.Фельгенгауэр
―
Я сейчас не про деньги. Вот смотришь новое российское кино и думаешь: ну, разве это актеры? Вот были актеры.
А.Джигарханян
―
Солнце мое, нет проблемы, запомни, это будет мой тебе подарок: нет проблемы. Это артисты. Громко – тихо, чуть так, — это нет. А рано или поздно, мы встаем перед тобой, перед проблемой – что я хочу. Поэтому мы познаем это тогда, когда мы что-то теряем. Пусть мы ничего не потеряем, но это обязательно. Если нет проблемы, то это тогда нет разговора.
И.Воробьева
―
Прервемся на минутку и продолжим программу «Разбор полета» с Арменом Джигарханяном.НОВОСТИ.
Т.Фельгенгауэр
―
Продолжаем программу «Разбор полета», в которой сегодня выступаем с Арменом Джигарханяном. Мы все пытаемся нащупать проблемы.
И.Воробьева
―
Кстати, я хотела спросить – есть же комедийные актеры, которые снимаются в комедиях. Они хорошие актеры, мне нравится, как они играют. Но где же там проблема?
А.Джигарханян
―
И это тоже проблема. Обязательно.
И.Воробьева
―
Я не вижу.
Т.Фельгенгауэр
―
Что, проблема искренности?
А.Джигарханян
―
Всего. Все это проблема. Проблема, почему тебе я это рассказываю, — с этого начинается. Мы, когда открываем пьесу: Дездемона подошла к Отелло. Вот это главный вопрос: а поему подошла? Если вы попали к великому автору, то он сам подсказывает. «Мой дорогой Отелло, я так хочу воду пить, дай мне водичку» — значит, они пришли воду пить. Обязательно, ребята. Иначе это КВН. То есть, мы без всякого… КВН – там замечательные ребята есть, чтобы не подумали, что я враг КВНа. Нет, я привожу пример, потому что там это и происходит, – немотивированность.
И.Воробьева
―
Ага, подождите, это уже другое слово. Проблема и мотивированность – это разное.
А.Джигарханян
―
Проблема – это мотивирование этой проблемы.
И.Воробьева
―
Отлично — проблема мотивации.
А.Джигарханян
―
Умница. Если бы тебя не было, мы бы передрались сейчас.
Т.Фельгенгауэр
―
Как раз поэтому мы работаем в паре. У нас коллективное сознание, и мы друг за друга думаем.
А.Джигарханян
―
Умницы.
Т.Фельгенгауэр
―
В жизни проблема мотивации насколько острее или не острее, чем на сцене? Ведь человеку приходится отвечать на те же самые вопросы самому себе.
А.Джигарханян
―
Это и есть, извини за грубость, это и ест понятие «талант». Потому что один на это смотрит в подушку — спрячется, и будет переживать. Это тоже есть. А другой – найти выразитель и сказать, как я люблю эту женщину. Ну, иди, люби, что ты рассказываешь? Вот в этом проблема. От этого зависит… вот почему ты хочешь это сделать.Очень интересная вещь – наш великий любимый Шекспир, вы знаете, писал стихами. Но у него много прозы. А выясняется, что там, когда зашкаливает напряжение, то говорят стихами. Конечно. А мы с тобой в опере знаем – если мы послушаем Верди – потому что вдруг он запел и рассказал про свою любовь. А так мы… — я тебя люблю… Вот эта проблема поэтому важна.
Т.Фельгенгауэр
―
А в современном мире проблемы ведь те же, наверное, вы же следите за новым искусством, новой музыкой?
А.Джигарханян
―
Нового нет. Потому что, извини за грубость, деторождаемость та же самая, те же 9 месяцев надо подождать. Вот и все. Выше мы не поднялись, человечество. Придумали пробирку: эту вставили, эту вынули, — ерунда собачья. Это неправда. Истина в этом. Вот я уже вам признался, что обожаю Шекспира, и его нельзя не обожать. У нас в театре идет «Ромео и Джульетта». Я каждый день, когда приезжаю, — ну, пойти и там все время сидеть будет тоскливо. У меня есть там трансляция передачи, когда идет спектакль. Иногда бывает, что я понимаю, что я должен это дослушать: когда она подошла к нему, и они… вот это. Что это интересно. Обязательно.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть, ничего нового быть не может, уже все придумано до нас?
А.Джигарханян
―
Сегодня мы с тобой все равно, мы эту жизнь начнем с начала и пойдем до конца. Да, и твоя мама скажет, и твоя подруга скажет: да я это знаю, потому что в это время он как раз пиджак снял. Сел сюда. Да. Но все равно мы должны пережить это. Если это проблема. Если я этого хочу.
И.Воробьева
―
Но не все же можно объяснить даже самому себе – почему я именно этого хочу.
А.Джигарханян
―
Да.
И.Воробьева
―
А вы говорите, что если нет проблемы, если ты не можешь объяснить, почему, то это не то.
А.Джигарханян
―
Я поэтому тебе советую, моя подруга любимая, — возьми Чехова, возьми Шекспира — вся мотивация есть. Очень трудно угадывать, потому что вроде она подошла к нему, он сказал: ой, как хорошо. А что мы хотим друг от друга? Мы ради этого только идем. Обязательно.
И.Воробьева
―
Но есть же еще вопрос, почему. Не что мы хотим, а почему.
А.Джигарханян
―
Почему, — потому что проблема. Потому что я хочу покушать. Я хочу чай выпить, — это есть. Но вот это «хочу» очень важный момент. Очень. Хочу. Это в любви важно, это в быту важно, это в дружбе важно, во вражеском стане тоже. Мы должны: а чего мы добиваемся?
Т.Фельгенгауэр
―
Но помимо «хочу» есть еще «надо». Или нет?
А.Джигарханян
―
Надо… ну да, может быть, да. Холодно, дождь идет. Но думаю, самое важное – мое желание. Вот я очень примитивно говорю, не дай бог, чтобы мы великую историю, что называется театр, просто объяснили – это очень трудно объяснить, потому что это от тебя зависит, от твоего заполнения. Ты расскажешь мне о той любви, которую ты знаешь. А я тебе расскажу – подожди, так не бывает. — Как? А у меня была.
И.Воробьева
―
Когда к вам приходят люди, которые хотят стать актерами, во-первых, мне всегда было интересно – приходят только молодые, или?
А.Джигарханян
―
Молодые, в основном молодые.
И.Воробьева
―
А если молодые – они, может быть, еще не заполнены?
А.Джигарханян
―
Умница. Поэтому я и говорю – я тебе уже признался. Самое большое и страшное – я боюсь ошибиться. Пришел яркий… — у меня были в судьбе такие люди. Приходит девочка — ну просто сейчас взорвется, и мы все умрем. Потом, извини за грубость – родила одного ребенка, что-то в жизни случилось, или не случилось, и вдруг погас – уже нет глаза, нет взрыва. Поэтому я и повторяю – если у тебя нет проблемы, ты наиграешь – ну, опытный артист наиграет что-то, дрожь сыграет, и я обкакаюсь от радости. Я очень понимаю, о чем я говорю. Потому что это непростая проблема, непростая профессия.Например, вот мы играем 100, 150 раз один и тот же спектакль. И это самый распространенный вопрос: вам не надоедает? Мы играли в театре Маяковского «Трамвай «Желание» 25 лет. Тоже для этого есть какие-то… это тоже. Я все равно буду упираться и обманывать вас этим: если у тебя есть проблема, ты все равно ее… — а мы в жизни это делаем. Мы в жизни это делаем.
И.Воробьева
―
Когда вы выходите на сцену, 20 лет играя этот спектакль, зал. Который сидит, люди, которые пришли – какие эмоции вы к ним испытываете? Бывает зал благодарный, бывает зал. Который ведет себя так, или так.
А.Джигарханян
―
Все равно. Я буду рассуждать очень примитивно: как в первый раз. Я первый раз буду видеть эту актрису, с которой мы уже 20 лет играем вместе, я ее обнял, я ее пригрел. И это они увидели. Это их задело. Потому что — на чем держится в искусстве? — ах, это в моей жизни было. Абсолютно.
И.Воробьева
―
А если не задевает? Это же обидно, когда, казалось бы, — посмотрите, это прекрасное. А люди, у них мимо идет это все: какое прекрасное? Ну, что там. Вот покажите нам что-то примитивное.
А.Джигарханян
―
Это так.
И.Воробьева
―
Это же обидно.
А.Джигарханян
―
Ну, обидно. Ты должна. Когда ты пойдешь работать актрисой, ты уже в самом первом дне учти, что это будет. Это будет, потому что… и там есть страшнее вещи – что я… а мне что-то не очень нравится, как вы смотрите. А я так, смотрел, что у нее все выходило, – нет, ничего интересного. И так далее.Скажу страшнее – такие режиссеры есть. Есть, есть. Потому что проблема… знаешь, у кого кожа близко, когда задел – и пошла кровь. Вот это может быть ерунду говорю, конечно, но все равно говорю, — но, может быть, в этом, и это потом мы потом подумаем, скажем – какой талантливый артист, или артистка. Правда? Потому что вот эти поры открылись, и что-то двинулось, и ты заплакал, я заплакал, и тогда мы, у нас произошла… проблема, не боюсь этого слова.
Т.Фельгенгауэр
―
Смотрите, сколько всего внутри: на 5 минут Сенекой, на 5 минут Королем Лиром, и все внутри. А самим собой когда?
А.Джигарханян
―
А ты сам… все равно – и Сенека это я. Кто это сказал: «Мадам Бовари – это я»? — Флобер. Помнишь, говорил? – замечательно.
Т.Фельгенгауэр
―
А как себя сохранить?
А.Джигарханян
―
Это не мое дело, девочка моя. Это не мое дело. Больше кушай больше читай, больше музыку слушай. И тогда в тебе проснутся хорошие вещи. А это трудная вещь. Поэтому я тебе и говорю, что это очень трудная профессия. Очень. По-настоящему, серьезно, — очень трудно. Я снимался с выдающимися артистами, и я это видел, и это всегда меня поражало.Гениальная вещь, которую сказал товарищ Левушка Толстой, самое из всего гениального, и я вам дарю это, причем, практически бесплатно. Потому что это для меня самое поразительное признание. Он сказал: «у меня все готово для написания романа, рассказа. Мне не хватает энергии заблуждения». Запомните, ребята – это самое великое открытие, которое он сделал, Левушка наш. Значит: у меня все готово творить. Это и в жизни мы так делаем: я пойду, чтобы тебе понравиться, чтобы у нас роман начался. А первое, что – это анергия заблуждения. А вдруг я ошибаюсь, а вдруг она меня не любит? И так далее.
Т.Фельгенгауэр
―
Вы говорите, что вы работали — ну, и мы знаем, видел, — вспоминаете про людей, с которыми рядом вы работали. Вы снимались. Выступали на сцене рядом с гениальными людьми. Как-то друг у друга чему-то учатся?
А.Джигарханян
―
Обязательно.
Т.Фельгенгауэр
―
Или ревнуют?
А.Джигарханян
―
Обязательно.
Т.Фельгенгауэр
―
Или спрашивают, как же у него это получается?
А.Джигарханян
―
И то, и это – все это есть. Потому что это такая странная… знаешь, когда уже кончился спектакль, и пошли люди, аплодисменты, и вот я смотрю и думаю – нет, это не мне. Обязательно. Хотя в это время играю Сенеку, я потратил себя, вам рассказал, что же такое жизнь, любовь, «ля-ля». А есть – обед хороший. Не бойтесь этой правды. Это правда, говорю вам серьезно. И когда… поэтому я говорю, что это великая профессия. Это умение это все увидеть, если ты не видишь, тогда у тебя нет проблем.
Т.Фельгенгауэр
―
Но профессия одновременно великая и очень опасная. Мы говорили о людях, которые становятся великими, начинают очень серьезно к самим себе относиться, к своему величию, известности.
А.Джигарханян
―
Не дай бог.
Т.Фельгенгауэр
―
Но это же очень часто бывает среди актеров.
А.Джигарханян
―
Не дай бог.
Т.Фельгенгауэр
―
Прививка есть какая-то?
А.Джигарханян
―
Нет. Все рассчитано на этого человека самого. Потому что он должен пройти этот тяжкий путь познания. Потому что первый день будет хорошо, а второй день принесли букеты, а на третий день он уже лежа слушает нас. А пройдет еще пять дней и я понимаю, что все равно я все равно рассказываю про свою дочку, которая погибла.
А. Джигарханян
―
Если я нашел заменитель, тогда всё это кончится.
И. Воробьева
―
Зрители, зал – понятно. А вот когда во времена худсоветов, когда это одобряли, не одобряли, плохо сделали, против власти, за власть, у вас были моменты, когда вы понимали, что люди пришли, ничего не понимают в искусстве…
Т. Фельгенгауэр
―
И лезут со свиным рылом в калашный ряд.
А. Джигарханян
―
Это до сих пор есть и будет. Потому что дело не в доброте, а дело за что мне деньги платят. Это каждый день происходит, когда я прихожу, рыдая, рассказываю, что у меня в театре колосников нет, и мы не можем так работать. «Армен Борисович, денег нет». И всё, на этом кончилось кино. Я не буду кончать жизнь самоубийством. Но это так, я знаю это. Да, мы должны Олимпийские игры начать и кончить. Ради бога, я хочу это понимать.
И. Воробьева
―
Но разве это справедливо?
А. Джигарханян
―
А нет справедливости. Где эта справедливость? Какая справедливость?
И. Воробьева
―
Вообще какая-то справедливость.
А. Джигарханян
―
Справедливости нет.
И. Воробьева
―
Мне всегда казалось, что театр, кино так или иначе всё равно чему-то учат. Мне очень нравятся фильмы, где какая-то справедливость присутствует.
А. Джигарханян
―
Иллюзия.
И. Воробьева
―
Пусть иллюзия. Любое кино – это иллюзия в любом случае.
А. Джигарханян
―
Поэтому мы с тобой доверяемся своему организму. Я с хорошими режиссерами работал, высокого класса. Один Марк Захаров чего стоит. Вот они меня учили. Как нам эту сцену решать, я не очень понимаю. Меня всегда учили: проглоти, и организм тебе ответит. И это в жизни так, дети мои. Увидите: если ты чуть-чуть переела горчицу, твой организм откликнется.
И. Воробьева
―
Но организм, который проглотил несправедливость, откликается понятно же чем.
А. Джигарханян
―
Тоже откликается. Это твоя проблемы, это меня не касается. Я тебе грубее скажу: я прихожу, чтобы увидеть продукцию, чтобы я поплакал. Вы знаете, вот эта проблема меня менее волнует, а эта больше. Тогда разговора нет. Всё равно это мы пришли, чтобы до чего-то докопаться.
И. Воробьева
―
Цензурировать искусство нужно?
А. Джигарханян
―
Не знаю. Порнографию надо показывать? Педерастию надо показывать? Видишь, не отвечаешь. А чего же ты на меня смотришь?
И. Воробьева
―
Я не отвечаю, потому что это риторические вопросы.
А. Джигарханян
―
Абсолютно. Мы живем в этом мире, и это так. Я за то, чтобы как можно скорее мы узнали бы и достоинства, и пороки. Тогда у нас есть выбор. Тогда я говорю: нет, вот это я не буду, пойду туда.
Т. Фельгенгауэр
―
Но это должен быть и наш выбор, нам не должны его навязывать.
А. Джигарханян
―
Твой, конечно.
Т. Фельгенгауэр
―
Просто нам в последнее время постоянно пытаются что-то навязать: как любить, кого любить, в кого верить.
А. Джигарханян
―
Нет, солнце мое. Нам советуют. А поскольку это делают не всегда талантливые люди, то это становится…
И. Воробьева
―
Запретом.
А. Джигарханян
―
Нет, ни в коем случае. Это трудный вопрос, ребятки, это очень трудный вопрос. Всякая система, всякая идеология построена на уничтожении: а ну-ка все встаньте на колени!
И. Воробьева
―
Разве это нормально?
А. Джигарханян
―
А что мне делать?
И. Воробьева
―
Я вас спрашиваю, потому что мы с вами вместе живем в этом во всем.
А. Джигарханян
―
А что делать? Если пойдут убийцы и, мимо проходя, захотят стрелять в нас, тогда мы пойдем к министру внутренних дел, скажем «спаси меня».
Т. Фельгенгауэр
―
А он скажет: «Извините, у меня Олимпиада, ее надо защищать. У меня вся полиция в Сочи». Так нас с вами и порешат.
А. Джигарханян
―
Нет ответов на многие наши с тобой вопросы. Не мае.
И. Воробьева
―
В любом случае наши слушатели спрашивают, насколько вообще нужно разделять искусство и политику государства. Или этот вопрос вообще не стоит для вас?
А. Джигарханян
―
Такой вопрос не может стоять. Это как ты меня сейчас спросишь – лучше кушать или дышать?
И. Воробьева
―
Хорошо. А когда к вам приходят и просят: поддержите, подпишите открытое письмо такое?
А. Джигарханян
―
Если я понимаю, тчо это надо делать, и есть надежда на то, что мы этого добьемся, я пойду и подпишу. Но если я понимаю, что это ерунда и не будет этого.
И. Воробьева
―
Но ведь есть проблема.
А. Джигарханян
―
Я скажу вам, раз уж попал к вам. Театр наш живет уже 20 лет в помещении кинотеатра. Если когда-нибудь, проходя, я приглашаю – приходите, посмотрите на наш вид.
Т. Фельгенгауэр
―
Я видела.
А. Джигарханян
―
Там можно продавать носки, чулки, колготки. Но это не театр. Я каждый раз с этого начинаю свой разговор. Мне говорят: «Армен Борисович, нет денег».
Т. Фельгенгауэр
―
Смотрите, Армен Борисович, есть же замечательные истории, когда коллеги, когда люди идут на открытую, громкую, яркую поддержку действующей власти. Им бац – театр, бац – 150 млрд. на кино.
А. Джигарханян
―
Ты наивная девочка. Это «бац» — это покровители называется. Да, моя девочка, посмотри мне прямо в глаза, я не стесняюсь тебе эту правду сказать – покровители. И я хожу. «Вы были вчера на спектакле? Понравилось вам? Семен Петрович, помогите, у нас вода идет сверху вниз». Вот и всё. Покровители.
Т. Фельгенгауэр
―
Покровители, но не меценаты, как в старые, добрые времена.
А. Джигарханян
―
Покровители.
И. Воробьева
―
Мы сейчас разберемся с этим понятием. Мы еще раз прервемся, а потом продолжим и разберемся с покровителями, с меценатами и со всем остальным.РЕКЛАМА
И. Воробьева
―
Программа «Разбор полета» продолжается. Армен Джигарханян у нас в эфире. Мы пытаемся разобраться про покровителей, меценатов и так далее.
Т. Фельгенгауэр
―
Не то чтобы вы сделали для меня открытие про покровителей. Я как раз спрашиваю, почему кто-то делает, а кто-то не делает, кто-то выступает в открытую, кто-то не выступает. Кто-то идет в политику, кто-то не идет в политику. У всех же желание одно – чтобы у театра было всё хорошо.
А. Джигарханян
―
Нет. Мы с самого начала с тобой зададим вопрос такой – а что такое искусство?
И. Воробьева
―
А что такое искусство?
А. Джигарханян
―
Никто не знает до сих пор.
Т. Фельгенгауэр
―
Так вы столько лет им занимаетесь!
А. Джигарханян
―
Ницше сказал: «Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины». Запомни эти слова. А ты знаешь, что смерть – это тоже истина?
Т. Фельгенгауэр
―
Толькло мы не знаем, тчо будет после того, как эта истина нам откроется.
А. Джигарханян
―
Никто не знает. Более того, очень ловкие люди этим спекулируют. Более того, мы даже любим этих людей, потому что они нам помогли. Они сказали – Коля, не делай этого.
И. Воробьева
―
А вы смотрите новости?
А. Джигарханян
―
Нет. Иногда строчка написана – и я узнаю, что такой-то умер, Калашников умер. Не желаю никого обидеть, но мы же очень гнусную правду ищем. Нам дают это. Не то, что нам нужно. Я смотрю телевидение. Есть такой боксер Кличко. И уже дошли до того, что начинают меня убеждать, что он педераст. Показывают по телевизору. О какой правде мы говорим?
И. Воробьева
―
Честно признаться, я не совсем про правду спрашиваю. Общая картина мира. Ведь люди и в искусстве пытаются находить отражение картины мира.
А. Джигарханян
―
Нет. Если уж ты меня спрашиваешь, я тебе отвечу, как подруге моей любимой. Я уже тебе сказал, пожаловался – мне в театре нужны колосья. С этого давай начнем. Если ты мне поможешь, мы пойдем дальше. А может быть, на этом успокоимся. Я убежденно говорю тебе, что когда мы решаем глобальные… Вот мы сейчас прочитали пьесу Сиськина-Парапиписькина. Это неправда. Пока эта бормашина не задела меня, об этом даже не будем разговаривать. Она должна меня задеть.
И. Воробьева
―
Но существуют же и кино, и спектакли о нынешних событиях.
А. Джигарханян
―
Например?
И. Воробьева
―
«Театр.DOC». Я люблю этот театр. И они сделали спектакль про смерть Сергея Магнитского. Люди снимают фильмы про нынешнюю жизнь, ставят спектакли. Вы такие спектакли сами смотрите? Вам это нужно?
А. Джигарханян
―
Нет. Я приведу тебе плохой пример. В хоккее есть зал славы. В этот зал славы показывают человека, который отыграл. Прошло два-три года, теперь мы понимаем, что он остался. Это то же самое. Если сегодня на Майдане, если мы с тобой рискнули сделать произведение искусства, не торопись – скажу я тебе, подожди, выслушай эту сторону. Вот видишь, я тебе привел пример с Кличко.
Т. Фельгенгауэр
―
Так если мы даже не можем определить для себя, что такое искусство, но при этом есть одна категория понятная – это время.
А. Джигарханян
―
Только время, солнце мое.
И. Воробьева
―
Вы играли совершенно разные роли. Вот вас встречали на улице и говорили: ах ты преступник, главарь банды! Было такое?
А. Джигарханян
―
Конечно.
И. Воробьева
―
Как это происходит?
А. Джигарханян
―
Надо засмеяться или надо сказать: я не такой, я лучше, чем ты думаешь. Это нормальный процесс. Более того, признаюсь тебе, подруге моей, что это радостно. Значит, тчо-то задело.
И. Воробьева
―
Значит, они поверили, что ты действительно такой.
А. Джигарханян
―
Да, они поверили. Был сериал «Следствие ведут знатоки», я снимался в одной из серий. Я там играл преступника, который золото оттуда привез сюда. На меня так подозрительно смотрели… Мне однажды так сказали в троллейбусе: «Если можно, выйдите сейчас. Я узнал ваше лицо, я просто видел вас в кино».
И. Воробьева
―
Общий образ. Мы знаем все – Армен Джигарханян. И люди начинают на вас ориентироваться как на моральный ориентир, некий компас. Они же видят ваши роли. А потом вы внезапно кого-то поддерживаете или кого-то не поддерживаете. Вот вы доверенное лицо Владимира Путина. И люди начинают говорить: «Как же так? Он принял решение. А мы на него ориентировались».
А. Джигарханян
―
Поэтому нельзя совмещать актерскую профессию и политическую деятельность. Я признаюсь тебе, как подруге моей любимой, в свое время – это было давно – мне предлагали Госдуму. Причем соблазны были поразительные. Самое страшное – автомашина будет у тебя стоять, когда тебе нужно.
И. Воробьева
―
Удобно.
А. Джигарханян
―
Я продумал. Знаешь, какой соблазн! Я уж не говорю про квартиру и так далее. Потом я понял, что я скурвлюсь. Потому что когда мне что-то дают, за это потребуют.
И. Воробьева
―
И мы возвращаемся обратно к меценатам, покровителям.
Т. Фельгенгауэр
―
Когда в ваших руках театр, это же не работа актера, это работа в том числе администратора. Это убивает в вас актера? Вам же надо ходить, просить, они что-то попросят взамен.
А. Джигарханян
―
Нет. Я это люблю. У меня есть друг, он был в свое время великим дрессировщиком, работал в Киеве. Я несколько раз видел его львов. Там другой запах, другая энергетика. Я ему сказал: «Тебе не страшно выходить?» Он говорит: «Каждую минуту». – «А чего же ты это делаешь?» Он сказал примитивно и гениально: «Я их очень люблю». Другой заменитель – уже неправда.
Т. Фельгенгауэр
―
А много вы видели по коллегам или просто знаете? Вот вы сказали слово «скурвиться». Соблазны часто ломают людей в искусстве?
А. Джигарханян
―
Если ты разрешишь мне не называть имена, то, конечно, это имеет место. Рассказать тебе анекдот?
Т. Фельгенгауэр
―
Наконец-то.
А. Джигарханян
―
Звонят русскому артисту и говорят: «Голливудская студия вас приглашает сниматься в картине про Афган». – «Вы же меня не знаете». – «Мы вас смотрели в спектаклях, в картинах. Вы очень хороший. Нас устраивает. Там две роли, один – американский офицер, другой – русский. Это происходит в Афганистане. Гонорар 5 млн. долларов». – «Хорошо. Что нужно делать?» — «Мы должны начать съемки в середине декабря и закончить в конце января». И он сказал: «Я, к сожалению, не смогу». – «Почему?» — «У меня елки».
И. Воробьева
―
Прекрасно. Павел нас слушает и смотрит, вспоминает, что серия «Следствие ведут знатоки» называлась «Шантажист».
А. Джигарханян
―
Молодец. Павлу спасибо.
И. Воробьева
―
Павел следит за вашей карьерой, за вашей жизнью и за вашими ролями, судя по тому, что он пишет. Вам приносят сценарий с предложением сыграть роль. Вот вы взяли сценарий. Как вы принимаете решение – буду, не буду? Вы смотрите на ту роль, которую вам предлагают, на сам сценарий, на режиссера?
А. Джигарханян
―
Это всё вместе. Мы с тобой уже договорились, что там проблема любви. Я про дрессировщика рассказал. Там проблема любви. Если режиссера знаешь, с ним работал… У меня нет ни одного режиссера, о котором я бы сказал, что нет, я не хочу с ним встречаться. По-разному или продолжалась жизнь, или не продолжалась. Я говорю честно, не подумайте, что я рассказываю сказки. Это проблема любви. Вот мне уже скоро 80 лет. Предположим, я читаю сценарий, написано – я играю Колю, Коля вскочил на коня… Этого не будет. Или дублера делай, или это не моя роль. Потому что я скакать на лошади уже не могу.
И. Воробьева
―
Бывает же такое, что вы смотрите сценарий и понимаете, что сценарий так себе, но, боже, какая роль.
А. Джигарханян
―
Всё вместе.
И. Воробьева
―
Я не понимаю. Как это – всё вместе?
А. Джигарханян
―
Режиссер хороший, съемки будут в Швейцарии. Мне один раз предлагали сниматься в картине, и вся картина происходила в траншеях. И это зима. Но я был тогда молодой и красивый. И очень умный человек мне сказал – не связывайся, это не те условия.
Т. Фельгенгауэр
―
А вы эти условия соизмеряете с чем?
А. Джигарханян
―
Чтобы не умереть.
И. Воробьева
―
Вообще, актеров не берегут, да?
А. Джигарханян
―
Сейчас привели новую систему. Привозят уже вагончик. Нормально. Это непростая работа. Это моя профессия, и я ее очень люблю. Я тебе поэтому рассказал насчет «скачет на лошади». Потому что время. Я в таких случаях говорю: где вы были 10 лет назад?
Т. Фельгенгауэр
―
А есть у вас любимые роли?
А. Джигарханян
―
Ты поверишь мне?
Т. Фельгенгауэр
―
Придется.
А. Джигарханян
―
Всё, что я сыграл, 300 ролей, я все их люблю. Потому что по-разному жизнь произошла. Здесь я встретил Пашу, а здесь Петю и так далее. Это очень большой котел, куда мы всё закладываем и надеемся, что в результате получится хороший борщ.
Т. Фельгенгауэр
―
Или хороший актер.
А. Джигарханян
―
Нет, важен борщ.
И. Воробьева
―
Бывало же такое, что вы выходили после спектакля или смотрели фильм, который вышел, и думали: нет, это неудачная работа?
А. Джигарханян
―
Много раз. Я однажды прочитал в какой-то газете, было письмо президента Кеннеди какому-то другому президенту, и там было написано: «Как бы я хотел, чтобы вы читали это мое письмо в том душевном состоянии, в каком я его писал». Очень важная вещь. А в нашей профессии это самое важное.
И. Воробьева
―
А когда вы читаете в газетах, журналах критику и понимаете, что вас сейчас разнесли в пух и прах…
А. Джигарханян
―
Не читаю.
Т. Фельгенгауэр
―
И никогда не читали? Даже когда были совсем начинающим?
А. Джигарханян
―
Не читаю. У меня был великий учитель, он сказал: «Не читай. Это мнение одного человека». И всё.
И. Воробьева
―
Но оно тоже чему-то учит.
А. Джигарханян
―
Я приводил всегда этот пример и буду тебе рассказывать. У нас была актриса в Ереване, мощная старушка. Я только начинал. Одна мне сказала: «Армешенька, не бегайте на сцене. Вам это не идет». У меня был случай, я много раз рассказывал. «Трамвай «Желание». Уже кончился спектакль, я ехал домой. Какой-то парень на меня смотрел. Потом подошел и говорит: «Ну и что? А чего вы на нее так кричали?» Это лучшая рецензия, которая мне нужна. Потому что задел. Бормашина задела.
Т. Фельгенгауэр
―
Сейчас сложнее задевать?
А. Джигарханян
―
Да. Потому что не в ту сторону нас учат. Надо дать право выбора. Это трудный вопрос, очень трудный. И поэтому мы боимся. Мы имеем моралистов, умных, серьезных. Я слушаю много умных, великих людей, читаю их. Но думаю: подождите, вот я съем эту горчицу – как у меня отразится на желудке? Это так, при всей примитивности того, что я рассказываю, это так. Потому что самое дорогое – это выбор. И самое трудное. Очень легко, когда сказали: налево, потом сразу направо. А я иду и думаю: может, я, извините за выражение, фраернулся, может, надо было налево, а потом снова налево?
И. Воробьева
―
Какую роль вы могли бы вспомнить, с которой вы больше всего мучились?
А. Джигарханян
―
Это со всеми. Я хорошие роли играл, мощные. Сократа играл. Разве можно не мучиться? Сократ кто такой? То ли он высокий, то ли он маленький, то ли он пыхтит, то ли смеется. Я тебе поэтому привел слова Станиславского – магическое «если бы». Т.е. если бы мы уговорили, что я Сенека.
И. Воробьева
―
Но вы должны себя как-то представлять.
А. Джигарханян
―
Мне подарили картину. Чью-то свадьбу отмечали. Я вдруг увидел, что я самый маленький ростом. Это анти-актерское дело. Я выходил Нероном – я был самый высокий, самый красивый, самый сексуальный парень. И я себя уговаривал. Если я смог, то и тебя уговорил.
Т. Фельгенгауэр
―
С самим собой всегда сложнее.
А. Джигарханян
―
Всегда сложно. Это длинный путь. Надо себя готовить к этому. Это трудная профессия.
Т. Фельгенгауэр
―
Как подготовить?
А. Джигарханян
―
Много читать. Музыку слушать. Я недавно был на концерте Гергиева, играли Верди «Реквием». Я сейчас пойду, возьму, у меня есть пластинка, я должен еще послушать. Я признаю, говорю, не стесняясь: в моей жизни была моя мама, для меня самый высокий человеческий авторитет. Когда я слушаю великую музыку, я думаю, что это про мою маму. Правда. Хотя понимаю, что это написал Верди, который жил в Италии, а моя мама жила в Армении. Это проблема нужды. Я в этом нуждаюсь. Поэтому мы с тобой встречаемся, потому что мы в чем-то нуждаемся. У нас есть проблемы. Поэтому мы идем друг к другу.
Т. Фельгенгауэр
―
А проблемы бывают настоящие, а бывают придуманные.
А. Джигарханян
―
И то, и другое.
Т. Фельгенгауэр
―
Не важно, какая проблема, даже если она придуманная.
А. Джигарханян
―
Потому что пройдет время. Ты спокойно проживешь. Это феномен сита: ты потрясешь – и лишнее уйдет, а хорошее останется.
Т. Фельгенгауэр
―
Было бы здорово, если был еще человек, который может тебя так потрясти вовремя, чтобы всё лишнее ушло.
А. Джигарханян
―
Ты всё хочешь, чтобы за тебя кто-то сделал.
И. Воробьева
―
Скажите, а какой город для вас родной?
А. Джигарханян
―
Я должен выдумать этот город. Например, для меня очень опасная вещь – хамство. У меня нет предрасположенности. Я боюсь, что я сорвусь, шарахну по голове. Поэтому я боюсь хамства. Трудный вопрос ты мне задаешь. Я сейчас живу, мне хорошо.
И. Воробьева
―
Но это же ощущение дома, какой-то родной город.
А. Джигарханян
―
Я придумаю. Как роль придумал. Вот я придумаю, что я Сенека.
Т. Фельгенгауэр
―
Магическое свойство «если бы».
И. Воробьева
―
И в Москве хорошо, и в Ереване хорошо.
А. Джигарханян
―
В Ереване я давно не был. Не знаю даже. Это очень странная вещь. Не дай бог, если нам навязали с тобой. «Товарищи, вы что, не были на этом спектакле?» Потом я вижу, думаю: ерунда собачья. Тем более что мы очень навязываем друг другу новости. «Вы что, не смотрели? Пойдите посмотрите». А потом смотришь и думаешь: а что там было хорошего? Ничего хорошего не было.
Т. Фельгенгауэр
―
Это та свобода выбора, о которой мы всё время сегодня говорим.
А. Джигарханян
―
Не мае. Нам не дадут. Потому что есть лидеры со своей идеологией. Конечно, они говорят: нет-нет, это хуже, вот это берите. И я тогда иду, для того чтобы мне сделали колосники. Ты поняла меня, моя девочка?
Т. Фельгенгауэр
―
Я поняла.
И. Воробьева
―
Предлагаю прерваться на минутку и продолжить программу «Разбор полета».РЕКЛАМА
Т. Фельгенгауэр
―
Программа «Разор полета», в которой сегодня выступает Армен Джигарханян. Мы договорились до того, чтобы свободы выбора у нас не будет и бороться за нее бесполезно. Это как-то грустно получилось.
А. Джигарханян
―
Ты, оказывается, кляузница.
И. Воробьева
―
Она заместитель главного редактора.
А. Джигарханян
―
Тем более мы ее любим.
Т. Фельгенгауэр
―
Я хочу понять, есть у меня эта свобода или нет.
А. Джигарханян
―
Это ты должна сделать. Если ты ждешь, тчо в ЖЭКе это дадут тебе… Не дадут. Только сам. Сама садик я садила…
И. Воробьева
―
Что важнее – бороться или убеждать себя?..
А. Джигарханян
―
Убеждать себя, если честно. Я тебе рассказал, что это моя профессия. Я же убеждаю, что я Сенека. Потому тчо это очень важно. Иначе мы пойдем в потоке, что вещь опасная, особенно для людей, которые занимаются творчеством. Поэтому на этот вопрос я должен ответить, а не подсказали мне.
И. Воробьева
―
Перед тем, как мы зададим наш последний традиционный вопрос… Роли — понятно, театр – понятно, кино – понятно. А как вы выбираете роли, которые вы будете озвучивать?
А. Джигарханян
―
То же самое. Я делал дубляж, который я обожаю, — «Up» («Вверх»). Если вы обратили внимание, там очень живые глаза. Это потрясающе. Я более или менее знаю, что такое кино. Но чтобы в мультипликации были живые глаза…
Т. Фельгенгауэр
―
Гениальный мультфильм.
А. Джигарханян
―
Потрясающе. Я тоже играю, про себя рассказываю. То же самое. Только откровенный разговор на эту тему.
Т. Фельгенгауэр
―
Тогда последний традиционный вопрос в нашей программе. Над каким решением вы сомневаетесь сейчас? Только не про колосняки.
А. Джигарханян
―
Как жить дальше. Очень конкретно говорю тебе. Вот мы придумали себе пьесу, нашли, мы будем ее озвучивать, играть. И с этого дня начинаются мои мучения. Мы начнем репетировать, будем читать. Ах, это про меня. Нет, это не про меня. Оказывается, вон там он. Это большой и очень тяжкий путь познания. Потому что я хочу что-то тебе рассказать, и чтобы это было тебе интересно, чтобы это задело. Вроде при всей примитивности, но это самое трудное. Мне понравилось, как сказал наш Лёвушка Толстой, он сказал: «Самое трудно в жизни – это жить». Вот это самое трудное.
И. Воробьева
―
Спасибо большое.
А. Джигарханян
―
Вам спасибо. Мне было с вами интересно.
И. Воробьева
―
Армен Джигарханян в программе «Разбор полета». Мы вам благодарим. Надеемся, что мы еще скоро увидимся в эфире «Эха Москвы».
Т. Фельгенгауэр
―
В новом году. Спасибо.
А. Джигарханян
―
Спасибо, мои красивые.