Светлана Сорокина - Разбор полета - 2015-05-18
18.05.2015
Т.Фельгенгауэр
―
Здравствуйте! Это программа "Разбор полета", программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Ирина Воробьева и Татьяна Фельгенгауэр в этой студии, как всегда. Добрый вечер!
И.Воробьева
―
Добрый вечер! И у нас сегодня в программе "Разбор полета" наш гость журналист Светлана Сорокина. Светлана Иннокентиевна, добрый вечер!
С.Сорокина
―
Добрый вечер!
И.Воробьева
―
Вопрос традиционный, с которого мы всегда начинаем – это вопрос о самом сложном, самом тяжелом решении, которое вам приходилось принимать в вашей жизни, решение, в котором вы больше всего сомневались, мучились, думали, раздумывали.
С.Сорокина
―
Вот ведь знала, что есть такой вопрос и нет бы подумать заранее. Какая я неорганизованная. Ну хорошо, попробуем сразу. Из таких не зубодробительных, так скажем, решений, но очень важных для меня, это, конечно, был вопрос переезда из Петербурга в Москву, просто такая, радищевская тема. Я конечно же очень думала на эту тему и, наверное, бы не решилась, если бы вопрос не стоял так: это был 91-й год, российское телевидение, самое начало работы – меня пригласили ведущей в программу «Вести» - я сказала: давайте я останусь в Петербурге, буду работать в бюро петербургском, а мне сказали: «Это в будущем, конечно, так и сделаем, но сейчас у нас нет возможности открыть бюро, поэтому приезжай поработай ведущей». Ну вот я и приехала.
И.Воробьева
―
Это был какой год?
С.Сорокина – 91
―
й год. Я переехала в Москву 8 марта 91-го года.
И.Воробьева
―
И август 91-го случился.
С.Сорокина
―
Ну там уже все понеслось подряд, и там много чего было, да.
Т.Фельгенгауэр
―
А почему не хотелось переезжать в Москву? Мне кажется, что для журналиста, для человека, который собирается делать карьеру на телевидении, наверное, это всегда однозначное «да», когда зовут на федеральное телевидение.
С.Сорокина
―
Я очень любила свое первое место телевизионной работы – это Ленинградское телевидение. И должна сказать, что попала в золотой период Ленинградского телевидения, когда там даже было гораздо интересней, чем здесь, в Москве. Я всегда говорю студентам сейчас, что большой корабль разворачивается медленней, чем небольшой, и вот Ленинградское телевидение в этом отношении развернулось и использовало перестроечные возможности гораздо быстрее и лучше.
И.Воробьева
―
А сейчас вы это студентам говорите, чтобы они оставались работать у себя в регионах?
Т.Фельгенгауэр
―
Чтобы они не работали в журналистике вообще!
С.Сорокина
―
Таня права!
И.Воробьева
―
Это понятно, но для упертых, которые все-таки решили стать журналистами, чтобы они работали у себя там, в регионах?
С.Сорокина
―
Зависит. Я здесь не имею какого-то одного решения. Я сейчас стала, во-первых, немножко по-другому относится к так называемой трудовой миграции. Мне кажется, где интересно, туда и поезжай. Вот сейчас я к этому отношусь уже абсолютно по-другому, не так, как когда-то в 91-м году. Мне кажется, если есть интересная работа и ты способен подняться и куда-то поехать, надо подниматься и ехать. Я совершенно в этом уверена. Поэтому, если есть интересная работа в своем городе – замечательно. Если есть в соседнем городе – еще лучше. Если есть что-то интересное в Москве и тебе предлагают, и ты можешь это осуществить – поезжай в Москву, Санкт-Петербург, куда угодно.
И.Воробьева
―
А что оставалось тогда в Петербурге кроме любимой работы?
С.Сорокина
―
Тогда у меня оставались родители, и проблема была очень тяжелой, потому что оба уже были сильно не здоровы, и я ездила с сестрой, которая тоже в Москве, но по другой причине. Она раньше уехала, она замуж вышла. И мы с ней вахтовым методом просто ездили неделя через неделю к родителям. Было очень тяжело, да.
Т.Фельгенгауэр
―
Но все-таки работа уже в московской редакции, при том, что вам сказали: «Ну это в перспективе у нас будет бюро» - потом возвращались к этому решению – вернуться в Петербург?
С.Сорокина
―
Потом все так поменялось быстро, что уже…
Т.Фельгенгауэр
―
Все понеслось…
С.Сорокина
―
Хотя вопрос этот висел. Я же примерно два с половиной года жила в служебной гостиницы. У меня здесь не было ни кола ни двора. Я жила в служебной гостинице и все время была на чемодане и в ощущении, что это скоро прекратится и я вернусь в Петербург. Это ощущение все время было, просто столько событий упластывалось в это время - 91-й, 92-й, 93-й – все время что-то менялось и все время что-то отвлекало, так скажем.
Т.Фельгенгауэр
―
Решение, которое принимает журналист при смене эпохи, а вы оказались журналистом на смене…
С.Сорокина
―
Я согласна, да.С.СОРОКИНА: Я не скрывала своих пацифистских взглядов. Это проявлялось в моих выпусках новостей, за что потом и погорела
Т.Фельгенгауэр
―
Это вот так вам повезло. Я сегодня готовилась, когда в эфире и читала разные ваши интервью и смотрела разные ваши эфиры, я подумала, что я тоже так хочу, мне тоже интересно телевидение ужасно.
С.Сорокина
―
Таня, какие ваши годы!
Т.Фельгенгауэр
―
Но у меня сейчас в распоряжении другое вообще телевидение. Вам повезло увидеть совершенно другую жизнь и другое телевидение.
С.Сорокина
―
Мне повезло, это правда. Мы тут недавно разговаривали с моей приятельницей, которая была одним из первых моих редакторов, потом шеф-редакторов, она очень много работала, она и сейчас работает на российском телевидении, классный продюсер. И мы с ней говорили, и она, в общем, жаловалась на сегодняшний момент, а я смеюсь, говорю: «Слушай, давай не будем судьбу гневить, ведь смотри, сколько у нас за плечами интересного. Ну есть, правда». И она сразу встрепенулась и говорит: «Нет-нет, правда, я не буду судьбу гневить. Было страшно много интересного». Да, извините, перебила.
Т.Фельгенгауэр
―
И вот решение, когда все надо самому, не с нуля, но практически с нуля. Нужно делать новое телевидение, нужно делать новую картинку, новую подачу, новый подход к новостям. Вот тут как принимать решение: интуитивно или есть люди, к которым прислушиваешься?
С.Сорокина
―
Вы про 91-й?
Т.Фельгенгауэр
―
Вот самое начало российского телевидения.
С.Сорокина
―
У меня бы некий опыт региональных новостей, потому что я работала и в «600 секунд» и в местной новостной программе телестанции «Факт», поэтому какой-то местный опыт у меня был, хотя, когда я приехала сюда и оказалась на федеральных новостях, оказалось, все не так. Это был очень забавно. Я приехала с выучкой делать новости по принципу салат «Весна», то бишь у нас в «600 секундах» чем круче замешано, тем лучше. То есть после какого-нибудь милицейского сюжета может идти какая-нибудь встреча в Смольном, после этого - концерт, а после этого опять что-нибудь совершенно неудобоваримое. И вот, чем круче вы замешали, тем интересней, чем более рваный ритм, тем более внимание привлекает.И я с этим опытом и приехала сюда. И я помню жесткий урок, который преподал мне однажды после одного моего эфира, где я примерно по этой вёрсточке прошлась. Мне Добродеев устроил такой разбор полетов, что я его запомнила на всю оставшуюся жизнь и в один присест выучилась, примерно, как нужно делать логическую верстку, уже такую нормальную, не официозную тогда еще, но нормальную. За один присест отучил. Это было так стыдно: он при всех на летучке сделал разбор моих полетов, и я это запомнила на всю оставшуюся жизнь.
Но вы правы: особенно в начале 90-х, в начале работы у нас были, что сейчас удивительно звучит, у нас были авторские новости. И выпуск Гурнова отличался от выпуска Ростова, выпуск Юрия Ростова отличался от Флярковского, мой – от Киселева, Киселева – от меня. Ну вы понимаете, у каждого был абсолютно свой выпуск. Потому что мы были «такие авторы-такие авторы»: мы делали сами, решали, какие сюжеты берем. Даже у нас были корреспонденты, которые именно на нас работали, ни на кого другого. Вот, какая была смешная история – авторские новости.
И.Воробьева
―
Надо же! Было хоть новости интересно смотреть.
Т.Фельгенгауэр
―
Во-первых, совершенно точно было интересно, а во-вторых, ты, конечно, прости, но мы на радиостанции "Эхо Москвы" тоже можем отличить…
С.Сорокина
―
В общем тоже. И все это было так интуитивно. Может, и с "Эхо Москвы" тоже. Вот сейчас будет 25 лет, а у «Вестей» будет на будущий год 25 лет, поэтому все в одно время.
И.Воробьева
―
Авторские новости у нас остались, этим можно гордиться.
Т.Фельгенгауэр
―
На ВГТРК авторские программы тоже вполне себе!
И.Воробьева
―
Да, это точно. Как вообще появилась журналист Светлана Сорокина?
С.Сорокина
―
Да абсолютно случайно. У меня есть прошлая жизнь, у меня есть дотелевизионная жизнь, когда я закончила лесотехническую академию – ландшафтная архитектура. Даже несколько лет проработала по этой свой профессии. А потом совершенно случайно, что называется, имея любовь к разнообразному образованию, часто экзотическому, я, соответственно, пошла, сначала закончила курсы экскурсоводов и водила экскурсии в свободные дни в Петербурге – в Летнем саду, в Екатерининском дворце. А потом решала, что мне не хватает каких-то навыков в технике речи, актерского мастерства.С.СОРОКИНА: Мне Добродеев устроил такой разбор полетов, что я его запомнила на всю оставшуюся жизнь
Т.Фельгенгауэр
―
Светлана Иннокентиевна, сейчас ровно с теми же мыслями хожу в Щепкинское училище ровно потому, что у меня техника речи, мастерство…
С.Сорокина
―
Вот-вот-вот. И, поскольку я понимала, что я вряд ли уже поступлю в какое-нибудь театральное училище и тогда это было сложно, – сейчас все-таки больше вариантов есть, - я решила, что надо что-то другое искать. И тут как раз подвернулась у нас студия дикторов ленинградского телевидения, тогда это был 86-й года. И решили собрать там Студию дикторов Ленинградского телевидения. Зачем – не знаю. Просто у них была какая-то профсоюзная деятельность, как я понимаю и решили собрать такую группу. Конкурс был 100 человек на место. Желающих тогда было огромное количество. Все думали всерьез, что это какая-то возможность работать на телеке. Я, поскольку такой задачи перед собой не ставила, то поэтому, наверное, и прошла. Ну несерьезно. Я прошла и стала там заниматься. И ничем бы это не кончилось абсолютно, как это для практически всех и произошло, но в это же время началась перестройка, и перестроечные новые программы появились в «информации», «информация» решила поискать каких-то новых ведущих, какие-то новые физиономии. И в первую очередь решили поискать поближе, под тем фонарем, который тут же и горел, решили – среди нас. И была такая программа «Телекурьер» замечательная, мне очень нравилась. И вот Слава Нечаев, такой у нас был редактор и Максимовы – Тамара и Володя- известные люди. Володя – это режиссер, бы, а Тамара – редактор. Они организовали для нас такой кастинг, просмотр. Опять же все произошло случайно. Я не должна была быть на этом конкурсе, потому что у меня подруга выходила замуж в Москве, и я должна была уехать в Москву, но я не достала билета.
И.Воробьева
―
Ох, вот это я понимаю!
С.Сорокина
―
Реальная история.
Т.Фельгенгауэр
―
Вот это судьба.
С.Сорокина
―
Судьба. Тогда было очень трудно достать билеты на поезд, и я не достала билет. И, поскольку не достала билет, решила, что пойду. И пошла, прошла этот их кастинг и попала уже на испытания вживую, на съемку сюжета в программе «Телекурьер».
Т.Фельгенгауэр
―
Был какой-то момент, когда вы пожалели, что стали журналистом?
С.Сорокина
―
Сто двадцать пять раз!
Т.Фельгенгауэр
―
Ну какие-то самые драматические.
С.Сорокина
―
Это были ужасные моменты. Я же человек эмоциональный, и у меня это часто было связано с какими-то впечатлениями от жизни, от профессии, от жизни, от чего угодно. Сто двадцать пят раз, правда. Это было в 91-м, когда всякие «путчевые» истории… Ну нет, пожалуй, даже нет, пожалуй, в 93-м. Вот в 93-м был уже полный раздрай. И, когда эта стрельба и Белый дом, про и контра - кто прав, кто виноват, все это на фоне трупов и этого ужаса. И, когда я поняла, что реально мозги вскипают, я не понимаю, кто здесь прав, кто виноват, и вообще как… И от всей этой истории можно было с ума сойти, правда. Реально страшно было, просто страшно от того, что ты оказался в самом центре. Там была история – практически только российское телевидение и работало – и мы там в ночи выходили. И я помню, как я на рассвете ушла к сестре – она недалеко жила, на Тишинке – просто пешком ушла к ней поспать, и засыпая думала: вот я сейчас засну, проснусь – и это все будет кошмар, который мне приснился. Вот я проснусь, и окажется, что я в этом никак не присутствую, все это не происходило – это будет сон. Я просыпаюсь под канонаду - уже начали расстреливать Белый дом. И такие моменты были, да.
И.Воробьева
―
Как вообще делать новости в 91-м году, в 93-м году, когда все эти события?
Т.Фельгенгауэр
―
Потом чеченская война.
С.Сорокина
―
Вот. Это было очень страшно.
И.Воробьева
―
По большому счету вся страна смотрит и слушает и нужно как-то подбирать слова.
С.Сорокина
―
Это было очень страшно. Может быть, то, что были эти авторские новости, когда мы, в том числе, могли свои эмоции проявлять – в этом было какое-то спасение. Было ощущение, что от тебя что-то зависит, что ты можешь сказать то, что ты считаешь нужным, возможным, передать эмоции, которые тебя разбирают. В этом, наверное, было спасение. Отвлеченно невозможно было работать и не получалось бы, но можно было немножко себя проявлять. У нас тогда такая анархия была.
С.СОРОКИНА: Я просыпаюсь под канонаду - уже начали расстреливать Белый дом. И такие моменты были, да
И.Воробьева
―
А уйти не было желания именно в эти сложные времена? Сложные, с точки зрения новостей, имеется в виду
С.Сорокина
―
Вообще уйти из новостей?
И.Воробьева
―
Да, просто не делать этого.
С.Сорокина
―
У меня, во-первых, новости – была любовь по жизни, потому что я как-то работала именно в новостях и в Петербурге и здесь, поэтому я как-то вообще не понимала, что я могу поменять жанр. То есть мне казалось, что я только новости… и что те же «Вести» у меня крупно на лбу вытатуированы, потому что ничего другого я не смогу делать. Мне иногда ужас охватывал: что я так всю жизнь буду сидеть в «Вестях», потому что мне казалось, что я ничего уже другого не смогу делать. Новости – это было мое, поэтому я не думала уходить с новостей, но временами было просто страшно и трудно.
Т.Фельгенгауэр
―
Чеченская война. Как тут решить для себя? Понятно, что выходить в эфир нужно, никуда от этого не денешься. Как говорить, что говорить, с кем говорить?
С.Сорокина
―
Первая чеченская война. 94-й год, декабрь. Я работала как раз в тот день, когда, собственно говоря, все и началось. Меня вообще так по судьбе выводило на какие-то… И 11 сентября я работала 2001-го года и в декабре 94-го я тоже работала. И, понимаете, там, конечно, не было все в один момент, в один день. До этого был ужас, что в этой Чечне и много чего происходило, и все э то нагнеталось, и все время чувствовалось, что в воздухе пахнет грозой. Но именно в декабре, когда пошли наши колонный – это первыми показали, конечно не мы, а другие агентства, иностранные агентства, они тогда еще работали у нас здесь активно – и мы вдруг узнаем, что идут колонны. Я помню, что это был день, как я называю, «ели цветы с обоев»: никаких особых новостей не было, и мы придумывали, что такое выдать. И вдруг приходит редактор и говорит: «Может, будет, с чего начать. Вроде какая-то колонна идет к границе». Я помню ее слова. Это было начало.Так же, когда 11 сентября 2001 та же редактор возникал у меня в дверях и сказала: «Подожди верстаться. Там какой-то самолет попал в здание в Америке». Вот это были наши начала.
А, что касается чеченской войны, то у меня с первого дня, с первого сообщения об этой колонне у меня было сразу стойкое ощущение, что мы попали в большую беду. Вот мы попали в большую, продолжительную, нескончаемую беду, которую лучше бы мы не начинали. Вот это у меня было стойкое мое ощущение, которому я не изменила до конца. И это действительно было начало большой трагедии.
Т.Фельгенгауэр
―
Внутреннее решение передать такое видение через свои выпуски – как-то вы пытались себя о граничить или, наоборот, считали, что это нужно сделать?
С.Сорокина
―
Я не скрывала своих пацифистских взглядов, и в данном случае это проявлялось в моих выпусках, за что потом, собственно говоря, и погорела. Меня в конечном итоге уже в 97-м году выперли. У нам менялись начальники в то время, наши телевизионные. Вместо Попцова пришел Швыдкой, потом Сагалаев, потом Сванидзе.
И.Воробьева
―
Все такие знакомые фамилии.
С.Сорокина
―
Конечно, естественно, все знакомые. И их всех снимали, в том числе не в последнюю очередь за не очень правильно проводимую политику государства. А государство тогда еще не очень определилось со своей политикой и в первой чеченской войне, конечно, проигрывала информационно – это точно. И, конечно, это не могло не раздражать. И по большому счету самый мой хороший друг Коля Сванидзе меня и выпер с «Вестей» в конце 97-года. Мы это до сих пор это с ним вспоминаем, но уже давно все обиды исчерпаны, но тогда это было чувствительно.
И.Воробьева
―
А как это? Вот вы пришли на работу, а вам Николай Карлович говорит: «Светлана Иннокентиевна, вы уволены».
С.Сорокина
―
Нет, там был сначала замечательный эпизод был с Сагалаевым, потому что с Сагалаевым в отличие от Сванидзе я не была знакома на тот момент. Вот он пришел – мы только тогда и познакомились. Это было в 95-м или в 96-м, наверное. И я помню: это осень, такой темный день, два выпуска было. Какой-то график у нас был: и в 8 ,и в 11 работали вечера. И после 8-часового выпуска опять пацифистского меня вызывает Сагалаев к себе в кабинет и без доли дружества в голосе, просто без всякого снисхождения он мне небольшую лекцию прочел на тему моего своеволия. Просто это было что-то. Я запомнила его урок, потом я напоминала ему это, как он преподал урок.
Т.Фельгенгауэр
―
Но выводы вы сделали.
И.Воробьева
―
А потом еще выпуск в 11 же.
С.Сорокина
―
Да-да. А урок был такой: «Светлана Иннокентиевна, а почему вы думаете, что я не могу вас уволить?» Я говорю: «Эдуард Михайлович, конечно можете». Он говорит: «Я понимаю, что вы имеете в виду – что у вас очень много поклонников, вас любит аудитория. Да, я не спорю, конечно. И вы думаете, что если вас уволят, то все просто будут взбудоражены, будут просто возмущены и заспят нас, в том числе меня, звонками и возмущенными письмами. Вы так думаете?» Я говорю: «Ой, я не задумывалась, не знаю». Он говорит: «Так и будет. Точно. Это будет один деть, это будет два дня. На третий день у людей появятся другие темы – вы же знаете информационное пространство. Что-то другое произойдет, отвлекутся. И тогда уже журналисты… Журналисты не сразу бросят эту тему. Они же коллеги. Они будут возмущаться, они будут звонить мне и писать и в газетах будет. Вы на это рассчитываете?» Я говорю: «Я не думала». Он говорит: «Будет. Точно будет. А потом пройдет день, два – журналисты тоже отвлекутся. Знаете, разные дела, все… Потом уже отдельными репликами в курилке: Сорокину-то уволили, убрали Сорокину… Да, жаль. И что, вы думаете, что я не переживу эти несколько дней?» И я задумалась и сказала: «Я думаю, переживете». Но вот как раз с Сагалаевым и не случилось это, а потом вся эта схема произошла при Сванидзе.
И.Воробьева
―
Но все-таки, как это происходило? Он же…
С.Сорокина
―
Да так и было.С.СОРОКИНА: Если есть интересная работа и ты способен подняться и куда-то поехать, надо подниматься и ехать
Т.Фельгенгауэр
―
Нежный и трепетный Николай Карлович…
С.Сорокина
―
Вы его не видели в лучшие времена! Он был пожестче. Это он сейчас нежный и ранимый, и чувствительный. Нет-нет-нет, он тогда был пожестче. Он тогда, помню, вышагивал по кабинету, заложив руки в карманы и говорил что-то жесткое. Помните, как у Маяковского?
И.Воробьева
―
Ничего себе.
С.Сорокина
―
Что-то жесткое бросал мне. Но нет, ничего, все нормально.
И.Воробьева
―
О’кей, хорошо, закончилась эта история. Как началась следующая? Вот вы вышли из кабинета…
С.Сорокина
―
Ну прямо историю российского телевидения перебираем!
Т.Фельгенгауэр
―
Какие-то решения вы для себя принимали в тот момент.
С.Сорокина
―
Да, здесь, кстати говоря, тоже было серьезное решение, потому что я на тот момент имела насколько хороший предложений. Я еще такая была невеста, что ко мне сватались сразу несколько телекомпаний и предлагали пойти к ним. И в этом смысле было не так страшно, потому что, как оказалось, хотя я ни не готовила никаких «аэродромов», мне сразу было несколько предложений. В том числе меня приглашал Саша Любимов, он тогда работал на Первом канале и хотел переформатировать новости и приглашал меня вести программу «Время». Сейчас уже прошло время, могу об этом говорить, он приглашал меня вести программу «Время». И, поскольку это были еще другие времена, согласитесь даже забавно подумать об этом, а что бы это могло быть. Потому что тогда казалось, что все можно было переделать. Это сейчас мы понимаем, что «Время», как ни переделывай, все равно отливается в автомат Калашникова, а тогда казалось, что возможно. Тем более, мы были такие сильные, такие новые, такие мощные, ну, в общем, казалось…
Т.Фельгенгауэр
―
Но уже слегка уволенные один раз.
С.Сорокина
―
Легка уволенные. Но это еще…
Т.Фельгенгауэр
―
Не прочувствовали пока еще этот момент.
С.Сорокина
―
Потом меня приглашала Ирена Стефановна на РЕН-ТВ, и на НТВ меня пригласил Добродеев. Тогда он уже там работал. И пригласил-то как-то необязательно, что-то вроде: «Ну, сейчас подумаем. Приходи – подумаем, что делать». А меня как раз это пугало, то, что «сейчас подумаем» меня больше всего пугало. Думаю, сейчас приду – и что дальше? И в результате я приехала поговорить, и Олег вдруг сказал: «А не хочешь делать интервью? Вот у нас есть передача, которой занимаются несколько человек, а надо бы взять в руки – «Герой дня»». Я не делала тогда интервью, и мне вдруг показалось интересным поменять жанр. И я сказала Олегу: «Я подумаю». Это решение я принимала, пока ехала от Останкино до Ямы, где сворачивала дела. И до Ямы я доехала и поняла, что я приму это решение. И согласилась вести интервью.
И.Воробьева
―
Мы пришли вот буквально только к НТВ, а уже полпрограммы прошло.
С.Сорокина
―
Ну давайте, сворачивайте историю телевидения.
Т.Фельгенгауэр
―
Закроем НТВ после середины часа. Чем мы хуже Путина в конце концов?
И.Воробьева
―
После середины часа как раз то время, когда можно чуть-чуть подзакрыть НТВ.
Т.Фельгенгауэр
―
Светлана Сорокина в программе "Разбор полета". Воробьева пошла в разнос.
И.Воробьева
―
В разбор.
Т.Фельгенгауэр
―
В разбор, в разнос. Телефон для sms: +7 (985) 970 45 45. Мы пока Светлане Иннокентиевне прочитаем те хорошие слова, которые вы присылаете. Вернемся к вам через 4 минуты.НОВОСТИ
И.Воробьева
―
Продолжается программа "Разбор полета". Татьяна Фельгенгауэр, Ирина Воробьева и журналист Светлана Сорокина у нас в гостях.
Т.Фельгенгауэр
―
Как собирались, закрываем телекомпанию НТВ. Там все было не совсем так, как виделось господину Сагалаеву при увольнении одного журналиста…
С.Сорокина
―
Но схема все равно та же.
Т.Фельгенгауэр
―
Да, схема примерно та же, только вы еще с Путиным встречались.
С.Сорокина
―
Немножко сложнее. Немножко сильно более нервно-затратно, все это было гораздо тяжелее, дольше, разумеется.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть там был уникальные журналистский коллектив…
С.Сорокина
―
Ну да, УЖК.
Т.Фельгенгауэр
―
У каждого в голове какие-то свои внутренние переживания, сомнения и решения.
С.Сорокина
―
Да. Там еще были проблемы внутри коллектива, потому что там многие по-разному видели ситуацию и выход из нее. Самое тяжелое было не то, что снаружи перло, а то, что внутри происходило – вот это, конечно, было тяжело. Вернее так: и то и другое.
Т.Фельгенгауэр
―
Вам приходилось в тот момент какие-то свои решения отстаивать или нет, или вы приняли какое-то одно?
С.Сорокина
―
Нет, там было мучительно… даже вспоминать тяжело, потому что там было мучительно каждодневно. Чуть ли не каждый день приходилось что-то осмысливать, над чем-то задумываться, что-то переживать. Это каждый день очень тяжело и практически все время надо было какие-то решения принимать. И это было долго.
И.Воробьева
―
Вы чувствуете, что вы проиграли НТВ?
С.Сорокина
―
В определенном смысле да, конечно.
И.Воробьева
―
Я имею в виду конкретно Светлана Сорокина…
С.Сорокина
―
По результатам. По тому что получилось в результате сейчас?С.СОРОКИНА: Хорошие знакомые – плохие интервьюируемые
И.Воробьева
―
Нет, тогда, когда все происходило.
С.Сорокина
―
Ну конечно, я не могу сказать, что мы тогда были выигравшей стороной. Конечно, мы проиграли, естественно.
И.Воробьева
―
Проиграли в том смысле, что… вот вы же сами сказали, что перло со стороны и было внутри. Что на самом деле погубило НТВ: то, что перло со стороны или то, что было внутри?
С.Сорокина
―
Нет, все равно внешнее конечно было сильнее нас. Внутреннее – это уже наша собственная боль, наше собственное раздирание кишок, как тогда Лиза Листова сказала: «Кишками живем, кишками наружу». Это было. Но все равно у нас была необоримая внешняя ситуация.
Т.Фельгенгауэр
―
Тогда возникали мысли вновь о том, что вот теперь-то из журналистики точно стоит уйти?
С.Сорокина
―
Да, конечно, естественно. Очень такой момент был…
Т.Фельгенгауэр
―
Что удержало от этого решения?
С.Сорокина
―
А там как-то одно за другое покатилось опять. Потому что, когда развалился коллектив, и мы перешли сначала на ТНТ, а потом на ТВ-6, и все время были там какие-то ситуации, которые цеплялись одна за другую. Потому что в тот момент куда-то уходить было сродни предательству. И так немного народу, и так все с трудом держатся из последних сил, поддерживая друг друга этим коллективом, и было ощущение, что если куда-то уходить… И тогда, кстати, были предложения, в том числе на какие-то другие каналы, другие передачи – все, что угодно было – в продюсерские центры, делать документальное кино, еще что-то. Тогда было ощущение, что если ты уйдешь, то как будто предаешь своих, с которыми вроде как связан.
И.Воробьева
―
А если в целом про телевидение говорить, с самого начала, с «Вестей» вы работали с людьми, которые сейчас занимают совершенно другие должности или выступают на том же телевидении в совершенно других амплуа.
Т.Фельгенгауэр
―
Качествах.
С.Сорокина
―
Изменений много – это правда.
И.Воробьева
―
Это трудно? Что самое трудное, когда встречаешь таких людей: не сказать им правду, не покачать головой, или что? – или улыбнуться или поздороваться?
С.Сорокина
―
Не подать автоматически руку – вот, что самое главное. Потому что у меня один момент был, когда я совершенно случайно на каком-то большом мероприятии почему-то за руку здоровалась с кем-то из старых знакомых, и в это время из-за спины выскочил один человек, который просто сунул руки, и я не успела отреагировать, пожалуй. Я буквально после этого пошла в туалет мыть с мылом эту руку. Это было страшно неприятно, а отыграть было уже никак, потому что он радостно пожал руку и отошел. И у меня было испорчено все, я пошла, вымыла руку и ушла с этого мероприятия. Вот здесь реакции иногда не хватало. Да, к сожалению, такие ситуации бывали.
И.Воробьева
―
Много таких людей?
С.Сорокина
―
Так скажем: нерукопожатных, совсем нерукопожатных не так много, вот прямо совсем нерукопожатных. Есть те, с которыми я просто предпочитаю не встречаться, не здороваться. Мир большой, Москва большая – это легко осуществимо: можно просто не сталкиваться. Вот и все.С.СОРОКИНА: По большому счету, самый мой хороший друг Коля Сванидзе меня и выпер с «Вестей» в конце 97-года
Т.Фельгенгауэр
―
Не про журналистику хочу. Хочу про благотворительность. И я вот не знаю, тут стоит говорить, как следствие или не как следствие – Совет по правам человека. Для вас это связано как-то?
С.Сорокина
―
Ну, наверное, как-то связано. Потому что был период, когда я действительно активно занималась какими-то благотворительными проектами, вопросами. Были вопросы, которые просто для меня были очень важны, и я пыталась их отстаивать, особенно то, что связано с детьми-сиротами и прочее. И именно поэтому, наверное, попала в Совет по правам. Но знаете, если бы это был период правления Путина, то я бы не пошла, но это был период Медведева, он собирал новый Совет, и мне Элла Александрова Панфилова предложила войти, потому что было ощущение не только у меня, что вполне возможно, с Медведевым будет какая-то другая история: вдруг он… вдруг он все-таки…
Т.Фельгенгауэр
―
Там состав-то был на самом деле очень…
С.Сорокина
―
Был очень хороший состав. Я очень рада, что я с этими людьми как-то пообщалась, поработала. Поэтому пока был Медведев, мы там, в общем-то, и присутствовали.
И.Воробьева
―
А когда пришел Путин, вы…
С.Сорокина
―
Когда пришел Путина, нас уже не было. Мы после выборов московских… По-моему, московские, которые были самые отвратительные – по-моему, после них ушли.
И.Воробьева
―
С Ириной Ясиной вы вместе ушли.
С.Сорокина
―
Да-да, мы вместе с Ириной Ясиной вместе ушли. Ну а потом, все равно бы не остались, потому что следующий президент сам всегда рассматривает те кандидатуры, которые предлагаются в его Совет. Мы бы там не остались, в смысле я бы точно там не удержалась.С.СОРОКИНА: В тот момент куда-то уходить было сродни предательству
И.Воробьева
―
Если говорить про благотворительность, тоже надо принимать решение, потому что всех не спасти, всем не помочь. Надо как-то принимать решение. Особенно, когда журналист, и когда понимаешь более-менее картину мира, когда понимаешь, как это происходит и сколько людей оказываются в беде – вот как принимать решение, кому вы будете помогать: детям-сиротам, или детям-больным?
Т.Фельгенгауэр
―
Вот конкретно этим сиротам, а не тем сиротам?
С.Сорокина
―
Ой, какое счастье, что сейчас все-таки много благотворительных организаций. Вот одно спасения. У меня всегда было ощущение, что должно быть больше, больше этих благотворительных организаций. У меня всегда был такой образ, что благотворительность – это что-то вроде сетки, которая протянута под водой. Когда человек тонет, то если очень крупные ячейки, то он провалится и утонет, навряд ли он наступит на тот узел, который его удержит. А если сетка становится более частой, то тогда есть возможность уцелеть гораздо большая. Тут уже надо умудриться провалиться, потому что всегда найдется опора. Хотя мы пока, что называется, тонем, пока мы плаваем, так скажем, мы не понимаем, что там у нас под ногами и не очень можем это понять, и только, когда погружаемся, способны оценить, насколько действенная эта система.И мне всегда казалось, что чем больше, тем лучше. Поэтому я всегда приветствовала и маленькие какие-то организации, сборы средств путем телемарафонов и что угодно, лишь бы этого было побольше, чтобы не было необходимости именно выбирать. Сейчас, кстати, ТВ-2 томское печально отмечали свой день рождения, но уже в закрытом состоянии, и они разместили фотографии из своего 24-летнего пребывания в эфире. И, в том числе, там была фотография, когда я у них проводила телемарафон, посвященный детям. И я как раз вспомнила, что в Томске, там совершенно какие-то частные инициативы, маленькие какие-то благотворительные организации, но до чего же это все было по-честному и так как-то здорово, что в результате они не пропали и продолжают работать до сих пор и уже в других масштабах.
И.Воробьева
―
Тут еще один вопрос: От кого можно брать деньги, а от кого нельзя?
С.Сорокина – А
―
а-а! Пахнут ли деньги?
И.Воробьева
―
Особенно, если эти деньги пойдут на операцию ребенку.
С.Сорокина
―
Пахнут ли деньги. Ну вот здесь я, наверное, не права, у меня буквально только что был случай, когда ко мне обратились из одной крупной благотворительной организации с предложением так войти в жюри одного конкурса. И я не в последнюю очередь отказалась – вежливо, без всяких, - но отказалась, потому что мне несимпатичны те, кто организовал этот фонд. Я не права, наверное.
Т.Фельгенгауэр
―
Это вопрос репутации или что?
С.Сорокина
―
Я не права. Просто мне не хотелось как-то с этими людьми то ли ассоциироваться, то ли что… Я считаю, что любой, кто что-то делает, уже прав.
Т.Фельгенгауэр
―
В целом, если говорить о решениях в вашей жизни, насколько они эмоциональны или продуманы?
С.Сорокина
―
Да, эмоциональны, чаще эмоциональны.
Т.Фельгенгауэр
―
Быстро?
С.Сорокина
―
Да. Как правило, я по первому своему какому-то побуждению… Потому что, если я не делаю по первому побуждению, у меня начинается маета, я сама себя изгрызаю, все равно не прихожу к каким-то правильным выводам, и оказывается, что лучше принимать решение сразу. Но это мой случай.
И.Воробьева
―
Возвращаясь в этом смысле к интервью, сменив новости на интервью, - разные же люди были у вас в студиях и с разной репутации и с разным уровнем принятия решение – вы, когда готовились к интервью, наверняка был какой-то план: об этом, об этом надо спросить, вот так… И тут внезапно человек так говорил, что эмоции захлестывали, и что в этот момент делать: рассказать, какой он… и как он… или все-таки…?
С.Сорокина
―
Ну я себе особо не отказывала все-таки в выражении своих собственных эмоций. И если уж человек был совсем мне неприятен, я его просто не звала. У меня все равно была маленькая… некая свобода была, то бишь совсем омерзительных я не звала людей, меня не заставляли звать. Так же, как здесь, на "Эхе" я совсем недавно в паре-тройке случаев сказала, что я не буду говорить с человеком, которого продюсеры позвали… И я попросила Юру Кобаладзе, своего напарника провести интервью вместо меня, потому что мне было неприятно. Ну, например, с тем же Жириновским, который уже достал до печенок, которого я, была бы моя воля, уже вообще бы никуда никогда не звала. Хотя знакомы мы с ним лет двадцать, и в разных ситуациях разговаривали, но тут просто сказала: «Юра, не приду!» И Юра, конечно, большого ума мужчина – тут же вывалил Жириновскому, что я не захотела с ним говорить, и дальше полпрограммы Жириновский упражнялся на тему: А кто такая, собственно, Сорокина, и что она, вообще, есть. Я так слушаю это дело в эфире и думаю: вот интересно, некоторое время назад меня бы это как-то огорчило, а сейчас меня не трогает, потому что этот человек меня не интересует, вот не интересует. Его мнение для меня не важно.
Т.Фельгенгауэр
―
Тогда давайте о людях, чье мнение важно или не важно. Становится ли их со временем больше или нет, и если таких людей – я подозреваю – несколько, насколько сильно они могут влиять на ваше решение?
С.Сорокина
―
Да, у меня конечно есть своя группа людей, чье мнение мне важно, и их становится, пожалуй даже меньше со временем, меньше. Этот круг все уже, так скажем.
Т.Фельгенгауэр
―
Разочаровывают люди? Или это уже независимость уже какая-то совсем?
С.Сорокина
―
Причины разные и, в том числе, самые, к сожалению, неизбежно человеческие. Несколько очень близких и важных для меня людей просто умерли. Те люди, которые были многие годы по жизни рядом и с кем я сверялась чуть ли не в ежедневном режиме. Но эти люди, к сожалению, несколько человек умерли. Поэтому есть такая причина. А те, что еще рядом, они есть, и я, кстати, очень держусь и дорожу этими людьми, и каждый раз радуюсь, когда в сложных ситуациях мы совпадаем, не сговариваясь, в ощущениях. Понимаю, что не нужно все время совпадать. Бывают моменты, когда как раз мы можем и поспорить, но в чем-то важном, сущностном, в тренде, в направлении когда совпадаешь, это греет. Потому что, как вы понимаете, время сейчас такое раздрайное, что с близкими знакомыми со многими просто пришлось как-то расстаться, по крайней мере, редко видится и общаться или договариваться, что мы не говорим на какие-то темы – вот ведь до чего дошло.И вот эта моя респондентная группа небольшая, которой я дорожу, она действительно на вес золота – несколько человек, с которыми я сверяюсь.
Т.Фельгенгауэр
―
Здесь очень много вопросов от наших слушателей, которые касаются вашего возможного или невозможного возвращения на телевидение. И тут, наверное, мы говорим про федеральные телеканалы.
С.Сорокина
―
На федеральные, конечно, сейчас абсолютно невозможно. Я даже абсолютно никогда не хожу ни на какие программы…
Т.Фельгенгауэр
―
А зовут?
С.Сорокина
―
До сих пор иногда по инерции зовут, хотя я стойко и четко оказываюсь ходить в эти программы, но иногда зовут. Не далее как сегодня, меня звали на одно ток-шоу на Первом канале. Я отказалась, это понятно. Но, когда мне позвонил Леня Млечин с новой программы, а Леня мой хороший товарищ, мы с ним в очень хороших отношениях. У него программа на «России» «Загадка судьбы» новая началась, только с этой недели, по-моему, сегодня первый раз была в эфире. Мы говорили с ним об этой программе. Он мне позвонил, позвал, и я как-то по инерции отказалась, сказав, что я не вообще не хожу. Потом я подумала, что, наверное, я не права, и, в конце концов, к Лене на его эту историческую программу я соберусь с духом и схожу как-нибудь.
И.Воробьева
―
Если Леонид Млечин нас сейчас слышит – обрадуется.
С.Сорокина
―
Я ему позвоню, извинюсь, скажу, что я отказывалась на автомате и, наверное, можно будет мне туда сходить на какую-то подходящую тему.
И.Воробьева
―
Ваша дочь. Как было принято решение удочерить? Как это происходило.
С.Сорокина
―
Мне даже, Ира, сейчас как-то странно на эту тему говорить, потому что это настолько моя дочь, что этот отправной момент затерялся уже где-то и я про него даже вспоминать не хочу. При том, что Тоня знает, что она удочеренная и прочее, но она несколько моя девочка, что я вообще даже уже не хочу на эту тему рассуждать. Вот как-то она у меня появилась. Я искала ровно 9 месяцев девочку. Это чистая правда: ровно 9 месяцев я искала и нашла ровно через 9 месяцев. Апгар высокий.
Т.Фельгенгауэр
―
Про уже более взрослых, но все-таки, наверное, детей. Вы же преподаете? И мы, когда у нас есть в студии в качестве гостей люди, которые владеют умами юными, мы их всегда начинаем пытать вопросами. Как вот здесь принимать решение, когда ум, может быть, неокрепший приходит к вам за какими-то советами, или у вас есть возможность дать ему какое-то направление, как-то его запрограммировать? Это же очень большая ответственность.
С.Сорокина
―
Да, очень большая ответственность.
Т.Фельгенгауэр
―
Вдохновить.
С.Сорокина
―
Поймала себя на том, что сейчас, летом, когда мы присутствуем на творческих конкурсах, - а в «Вышки» есть творческие конкурсы, дополнительные испытания, когда мы сидим разговариваем с ребятами приходящими, - я поймала себя на том, что иногда даже отговариваю. Особенно, знаете, когда по результатам ГЕЭ ребята приходят в несколько вузов пробовать себя, и мы спрашиваем: «А вы еще куда-то поступаете?» - «Да, еще туда-то…». И я иногда даже говорю: «Ну, может быть, это и лучший вариант…». Может быть, это не патриотично, но, когда я вижу, что человек не так чтобы с ума сходит по нашей профессии, я пытаюсь отговорить. Такая, тяжелая история. С одной стороны, нужны люди, и думающие хорошо и профессией владеющие. Нужны, мы знаем, должны подрастать следующие и прочее, но настолько часто перемалывает циничная ситуация нынешняя этих людей, что уже третьем видишь результаты этого воздействия. Многие практику прошли уже – навидались, и приходят уже… Знаете, когда-то про Пушкина кто-то из его преподавателей сказал в Лицее, что у него ум созрел раньше, чем характер. И вот я сейчас наблюдаю, что это, наверное, нередкая история: ум созревает раньше, чем характер. И люди мнутся этой ситуацией, даже умные, даже способные, даже талантливые.
Т.Фельгенгауэр
―
А когда у вас на глазах ваш студент, в которого вы вкладываете часть себя…
С.Сорокина
―
Неприятно.
Т.Фельгенгауэр
―
А вы пытаетесь его как-то переориентировать, объяснить.
С.Сорокина
―
Это занятно, но те самые-самые, которые обращают на себя внимание, которые вызывают у меня человеческую симпатию, они, как правило, оказываются в правильных местах.
Т.Фельгенгауэр
―
Нормальными. Нормальный студент.
И.Воробьева
―
Скажите, когда вы рассказываете своим студентам о самых сложных интервью, это кто? С кем самые сложные интервью? Это люди с каких-то больших должностей?
С.Сорокина
―
Нет. Самое сложное интервью – вот мое было убеждение – не когда на тему, как мы с вами сейчас говорим – разбор полетов – а что-то более информативное, жесткое, то очень плохо говорить со старыми знакомыми. Вот с хорошо знакомыми людьми очень трудно. Я не люблю такие интервью, потому что в чем-то щадишь их, в чем-то не хочется отношения портить – это очень плохо. Поэтому хорошие знакомые – плохие интервьюируемые. А кто еще плох для интервью? Ну конечно, плох человек… А-а! Вот, пожалуй, вторая категория – то, что я называю «эффект Катрин Денев». У меня однажды была Катрин Денев на интервью, и я поняла, что Катрин Денев – это мегазвезда. Она ответила в своей жизни на миллион вопросов и придумать что-либо оригинальное в этой ситуации невозможно в принципе. Мало того, она дико устала от всего этого, и отрабатывает номер, потому что ее пиар-служба обязала ее пойти на интервью. Она начинала отвечать, когда я еще не успевала договорить свой вопрос, а переводчик еще только приступал к парле ву. А она уже начинала отвечать, потому что она уже понимала, про что это будет с первого слова и автоматом начинала говорить даже не глядя. Вот это то, что я называю «эффект Катрин Денев» - люди, которые привыкли отвечать на все виды интервью, и которым, по большому счету, это неинтересно, и которые не приучили себя каждый раз думать во время интервью, а уже отвечают на автомате – вот это самое тяжелое.
Т.Фельгенгауэр
―
А президент и первые лица государства?
С.Сорокина
―
Вот здесь ситуативно. Если ситуация подвигает на какие-то интересные повороты в разговоре и мы можем получить хотя бы ньюс из первых рук, из первых уст, то это может быть интересно. Если просто какое-то дежурное – не знаю – «сто дней во власти» или «что вы будете делать после избрания?» - ну это неинтересно.
И.Воробьева
―
Может ли интервью изменить ситуацию… не в стране, конечно…
С.Сорокина
―
Ну если мы вспомним Малкину с классическим вопросом.
Т.Фельгенгауэр
―
«Понимаете ли вы…»
С.Сорокина
―
Да, «Понимаете ли вы, что это государственный переворот?» - то оказывается, что да. Наверное, таких примеров можно еще, подумать, менее ярких, но можно вспомнить.
И.Воробьева
―
А сейчас это возможно при нынешнем телевидении, нынешних интервьюерах?
С.Сорокина
―
А вот все равно. Вспомните декабрьскую пресс-конференцию большую с Путиным и вопросы Ксении Собчак. Все равно это важно – задать эти вопросы. Пусть он ушел от одного и не бог весть, как ответил на другой – она там сдвоила вопросы – но все равно этот вопрос должен быть прозвучать. Иногда заданный – важнее, чем отвеченный.
И.Воробьева
―
Я вспоминаю в этом смысле пресс-конференцию Владимира Путина, когда журналисты подряд просто про детей спрашивали. Не важно, как он отвечал, важно, что все задавали…
Т.Фельгенгауэр
―
Задали ему шесть.
С.Сорокина
―
Важно, что все, так или иначе, возвращались к этой теме и задавали этот вопрос. Я просто была в радости от того, что это случилось. И, так или иначе, с разными поворотами разные журналисты задавали вопрос о детях. Да, ничего не изменилось. Тот же «закон Димы Яковлева» как был, так он и остался. Но, тем не менее, мы обозначили эту проблему и в обществе все-таки до сих пор нет однозначного ответа на этот вопрос. И, я думаю, что будем возвращаться к этому.
Т.Фельгенгауэр
―
Полминутки на традиционный последний вопрос: Над каким решением вы сомневаетесь сейчас?
С.Сорокина
―
«Вы думаете сейчас?» - да?
Т.Фельгенгауэр
―
Да, над чем-то раздумываете таким, важным.
И.Воробьева
―
Мне кажется, ответ про Млечина…
С.Сорокина
―
Нет-нет. Я думаю, пригожусь я телекомпании «Дождь» или нет, идти мне туда работать или нет. Это у меня очень важная тема. Потому что мы думаем над форматом, но он не придумался пока, и мы думаем об этом.
И.Воробьева
―
Если бы мы спросили наших слушателей, ответ был бы однозначно стопроцентным - да.
С.Сорокина
―
Это замечательно, просто мне бы хотелось найти что-то, в чем было бы комфортно мне существовать уже. Потому что уже этого хочется, чтобы уже не методом проб и ошибок, а чтобы меня точно устраивало. И мы пытаемся найти это.
Т.Фельгенгауэр
―
Спасибо большое! Светлана Сорокина, журналист - главная героиня программы "Разбор полета". Эфир для вас вели Ирина Воробьева и Татьяна Фельгенгауэр. До встречи!
С.Сорокина
―
До свидания!