Константин Добрынин - Разбор полета - 2015-09-21
Т.Фельгенгауэр
―
Здравствуйте! Это программа "Разбор полета", программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Ирина Воробьева, Татьяна Фельгенгауэр в этой студии добрый вечер!
И.Воробьева
―
Добрый вечер! И сегодня у нас в гостях с полетом, который мы будем разбирать, наш гость – это заместитель председателя комитета Совета Федерации по конституционному законодательству и государственному строительству – я буду один раз это говорить, потом буду говорить: сенатор…
Т.Фельгенгауэр
―
…Еще так недолго продержит эту должность, что можешь не запоминать.
И.Воробьева
―
…По конституционному законодательству. Константин Добрынин у нас сегодня в эфире. Константин Эдуардович, здравствуйте!
К.Добрынин
―
Добрый вечер!
Т.Фельгенгауэр
―
Здравствуйте!
И.Воробьева
―
Ну что, расскажите нам, пожалуйста. У нас есть традиционный вопрос, с которого мы начинаем программу. Это вопрос о самом тяжелом решении, о самом сложном, которое вам приходилось принимать в своей жизни. Наверняка такие были.
К.Добрынин
―
Если говорить о каких-то шутливых решениях, то самым тяжелым решением в детстве у меня было, когда я в 10-м классе пришел, наконец, беседовать с папой, и он меня спросил о будущем, сказал: «Сынок, кем, в итоге, ты хочешь быть?» Папа был в добром расположении духа, как мне показалось. А папа у меня, чтобы вы понимали, такой советский милиционер настоящий. И ему честно сказал, что я хочу быть артистом. Вот. И после этого я понял, что решение, принятое мной, было очень тяжелым, неправильным – и я стал юристом.
Т.Фельгенгауэр
―
Подождите, как так?
И.Воробьева
―
Папа сказал: «Сыночек, я неправильно услышал, ты, наверное, сказал: юрист?»
К.Добрынин
―
Да, папа сказал, что «надо, естественно, получить образование юридическое, а потом ты, сынок, можешь стать артистом, кем угодно, хоть в цирке трудиться». Поэтому пришлось пойти по стопам папы и стать юристом.
И.Воробьева
―
Папа был милиционером.
Т.Фельгенгауэр
―
А, что плохого в том, чтобы быть милиционером?
К.Добрынин
―
Вы знаете, папа очень хотел, чтобы я был милиционером. Я хотел быть разведчиком. Я вас разочарую, но это было так.
Т.Фельгенгауэр
―
А это одновременно немножко артист и милиционер.
К.Добрынин
―
Да. Именно поэтому, я думаю, что я и выбрал в этот момент, что надо быть разведчиком.
Т.Фельгенгауэр
―
Но это тогда надо было… А вы пошли учиться…
К.Добрынин
―
В питерский юрфак, да.
Т.Фельгенгауэр
―
В питерский юрфак легендарный.
К.Добрынин
―
Теперь легендарный.
Т.Фельгенгауэр
―
Вот и преподаватели там у вас, говорят, были тоже хорошие.
К.Добрынин
―
Да, все те же лица, да.
И.Воробьева
―
Ну, хорошо. Это, что касается детства, а во взрослой жизни самое тяжелое решение в жизни было когда?
К.Добрынин
―
Самое глобально тяжелое решение было тогда, когда я решил пойти, скажем так, в политику. Вот это решение, которое мне далось очень тяжело, потому что я, хоть и был юристом, никогда не был публичном человеком вообще. И это был достаточно серьезный поворот в моей жизни. Я очень долго над ним думал.
И.Воробьева
―
А как это вышло? Вам пришли и сказали…
Т.Фельгенгауэр
―
Есть возможность.
К.Добрынин
―
А почему у вас сразу такое восприятие? Нет, так не было. Это моя идея.
И.Воробьева
―
Это просто НЕРАЗБ очень напоминает питерский…
Т.Фельгенгауэр
―
Это обычно бывают предложения, от которых не отказывают.
К.Добрынин
―
Нет, абсолютно другая история. Это была моя идея, которую мне удалось через некоторое время воплотить. Ну, может быть, не совсем так, как я хотел, потому что изначально я собирался попасть в Государственную думу, но не попал, но в итоге я попал в Совет Федерации.
Т.Фельгенгауэр
―
А давайте тогда поподробней и про Государственную думу, в которую не получилось, и про Совет Федерации. Когда вы говорите, что «я вот я решил заниматься политической», это была первая мысль, что для этого надо попытаться баллотироваться в Государственную думу?
К.Добрынин
―
Да. Это был – я сейчас не помню точно – чтобы по датам не ошибиться, по-моему, начало 2011 года или даже, может быть, конец 2010. И я понимал, что если пытаться попасть в Государственную думу, то надо думать с какой партией туда идти и, вообще, каким образом заниматься этим непростым процессом. У меня были серьезные сложности, потому что и на тот момент и сейчас не было, скажем, той партии, которая меня бы устраивала.
К.ДОБРЫНИН: И на тот момент, и сейчас не было, скажем, той партии, которая меня бы устраивала
И.Воробьева
―
Как же так? А как же "Единая Россия"?
К.Добрынин
―
А мне помог Народный фронт на самом деле.
И.Воробьева
―
Он не "Единая Россия", нет! Нет.
К.Добрынин
―
Понятно, что это "Единая Россия", но, тем не менее…
Т.Фельгенгауэр
―
Чувствуется, да, что адвокат в студии? ОНФ – не "Единая Россия".
К.Добрынин
―
Да, через Народный фронт я, по крайней мере, попытался начать свою политическую картеру. Неудачно.
Т.Фельгенгауэр
―
Тогда скажите мне. Вот неудачно. Народный фронт – тоже странное решение, вероятно вынужденное. Но Госдума к концу 10-го года, начала 11-го года имела уже вполне определенную репутацию. И почему именно это в качестве площадки для старта политической карьеры?
К.Добрынин
―
Слушайте, ну репутация создается всегда отдельными людьми. Ну и что, что она имел такую репутацию? Я считаю, что если человек с другими взглядами попадет туда, это будет неплохо как минимум для Госдумы, а как максимум для страны. Поэтому, я в этом, кстати, не видел ничего зазорного для себя.
И.Воробьева
―
Если бы у вас получилось попасть в Госдуму, вы бы были во фракции "Единая Россия".
К.Добрынин
―
Да, я думаю, у меня бы были большие сложности, скорей всего.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть в этом плане Совет Федерации – это для вас такое… меньшее из зол.
К.Добрынин
―
В этом смысле Совет Федерации – это, вообще, очень интересное место работы, потому что, во-первых, я смог остаться беспартийным и тем самым мне удалось, по крайней мере, все свои взгляды, которые у меня есть, стараться воплощать в жизнь; во-вторых, там отсутствует давление, о котором очень много говорят и чрезвычайно преувеличивают – на принятие решения. Поэтому в этом смысле для меня, конечно, Совет Федерации, я считаю, очень хорошее место работы.
И.Воробьева
―
То есть, когда шел процесс законодательный по запрету американского усыновления, у вас не было проблем в Совете Федерации с тем, чтобы проголосовать так, как вы считали нужным?
К.Добрынин
―
У меня отдельная история получилась с этим законом, потому что я за него не голосовал. Но я и публично заявлял позицию, что я не буду за него голосовать. Я уже рассказывал эту историю. Могу, если хотите ее заново рассказать. Мы с коллегой Тюльпановым публично тогда выразили сомнение в необходимости этого закона, после чего коллега Тюльпанов сломал коленку, а сенатор Добрынин очень сильно заболел. Это была, действительно, была настоящая болезнь. Но, если бы я пришел, то, я думаю, что я бы не голосовал за этот закон. Поэтому… Но, если вы говорите о каком-то давлении, то его не было. То есть это некие такие журналистские мемы, либо какие-то слухи зачастую. По крайней мере, я на себе такого давления, которое можно расценивать как давление, ни разу не чувствовал.
И.Воробьева
―
Ну, почему же? Нет только журналистские мемы. Мы же тоже общаемся с некоторыми другими сенаторами. И спрашивали у них, как же они там могли себе позволить так проголосовать за этот закон, и слышали в ответ, что, в общем, давление было довольно жестким.
Т.Фельгенгауэр
―
Но у них всегда один и тот же ответ про партийную дисциплину.
И.Воробьева
―
Да, это в основном депутаты Госдумы.
Т.Фельгенгауэр
―
Да, это депутаты Госдумы.
К.Добрынин
―
Я считаю всегда, что каждый делает свой выбор, несмотря на партийную дисциплину или какие-то еще вещи, поэтому выбор всегда есть.
Т.Фельгенгауэр
―
Про выбор тогда. Давайте вернемся к студенческим вашим годам. Санкт-Петербургский государственный университет, юрфак. Как много мы последнее время про него слышим! Какие удивительные судьбы бывают у людей, которые в определенный момент там учились, и с кем учились, и у кого учились.Вот вы, когда были студентом, вы для себя какие-то решения принимали, что «вот тут, наверное, классные ребята, и их, наверное, лучше держаться», или там, через какое-то время: «Ну, неплохую карьеру все делают, не возобновить ли нам студенческие связи?»
К.Добрынин
―
Вы знаете, у нас на курсе такого не было. У нас, действительно, был очень дружный курс, это правда. Достаточно удачливый, если оценивать его с точки зрения дальнейших карьер профессиональных. Но, поверьте – это абсолютно честно – никогда мы там не дружили, никогда не общались исходя из каких-то потенциальных взглядов на будущее. Это не было, вообще, никогда, по крайней мере, у нас в компании. Не знаю, может быть, у кого-то было.
И.Воробьева
―
Ну, а потом, когда люди начали занимать посты. Вот вы, почему в феврале 12 года пошли именно в Архангельскую область избираться?
К.Добрынин
―
Архангельская область – у меня, вообще, в этом смысле с ней профессиональная деятельность оказалась связанной. То есть, когда я еще не собирался заниматься политикой, я работал в достаточно большой целлюлозно-бумажной корпорации, которая называется группа «Илим», тогда она называлась «Илим Палп». Это предприятие в Архангельской области, в Восточной Сибири.И как раз, когда я пришел работать туда, начался достаточно серьезный корпоративный конфликт, который продлился 4 года, который отчасти, так получилось, что меня сформировал. Во время конфликта мне пришлось практически жить в Архангельской области, можно сказать, на территории завода, который подвергался там попытке недружественного поглощения. Ну, и потом я работал в корпорации еще лет 8, наверное, поэтому в этом смысле привязка к области у меня была прямая профессиональная.
И.Воробьева
―
А с Дмитрием Медведевым, у вас какие отношения?
Т.Фельгенгауэр
―
Вы же как раз в группе «Илим» вместе…
К.Добрынин
―
Вы знаете, я устал отвечать на этот вопрос, но еще раз отвечу…
И.Воробьева
―
Но нашим слушателям это надо обязательно объяснить.
К.Добрынин
―
Мы, действительно, работали в одной компании, но в разные периоды времени. Когда Дмитрий Анатольевич оттуда уволился, я туда пришел через некоторое время. То есть мы с ним не пересекались профессионально.
Т.Фельгенгауэр
―
Просто, мало ли – когда вы писали письмо Дмитрию Медведеву по поводу этой образовательной программы FLEX американо-российской, вдруг вы написали ему: «Да, я, кстати, разгребал за вами в «Илиме» потом 4 года, Дмитрий Анатольевич, может быть, вспомните».
К.Добрынин
―
Ну, писал я ему тогда ровно потому, что он по должности являлся тем человеком, кому и надо было написать то обращения. Я считаю, что я сделал правильно.
Т.Фельгенгауэр
―
А как, вообще, принимаете, принимали решение по поводу того, что «вот здесь я выскажусь, здесь я не выскажусь, а тут я напишу письмо Медведеву»?
К.Добрынин
―
На самом деле, хороший вопрос, потому что реагировать на все невозможно.
Т.Фельгенгауэр
―
Вот в том-то и дело. Если посмотреть, что делает Госдума последние несколько лет, вы бы просто целыми днями сидели и комментировали.
К.Добрынин
―
Действительно, политика же не заключается в комментарии или реакции на чью-то деятельность – надо производить свое. Но, тем не менее, на какие-то вещи, с моей точки зрения, либо не очень адекватные, с юридической точки зрения, либо вообще странные, либо непрофессиональные, я считал необходимым реагировать. Поначалу я, действительно, реагировал много на что. И поначалу я не очень разобрался, что некоторые коллеги из Госдумы – есть, к сожалению, такое явление – занимаются законодательным спамом. И, когда ты видишь некую инициативу, ты поначалу искреннее пытаешься ее как бы разобрать, с точки зрения права, объяснить, что вот здесь это не так, потому что статья такая-то, концепция такая-то, давайте вспомним доктрину права. И поначалу я очень искренне это делал, но потом мне немножко это надоело, потому что я, наконец, понял, что это не нужно делать, и начал реагировать уже на какие-то уж совсем вещи, которые неправильны, с точки зрения возможных последствий. То есть, когда есть одно мнение, которое высказано публично, публичным человеком, я иногда, когда понимал, что здесь надо высказаться, я давал альтернативное мнение. Но для того, чтобы была все-таки полярность.
К.ДОБРЫНИН: Некоторые коллеги из Госдумы занимаются законодательным спамом
Т.Фельгенгауэр
―
Те законы, которые приходят сегодня в Совет Федерации к сенаторам из Государственной думы – вот вы юрист, вы вроде как должны знать, как надо писать законы – насколько все ужасно? Потому что нам-то потом по этим законам жить, которые вы там одобряете, потом президент там подписывает.
К.Добрынин
―
Во-первых, не все ужасно, с точки зрения, например, юридической техники. Просто ты либо согласен с концепцией закона, либо с ней не согласен вообще изначально. Это одна история.Второе, что касается моего восприятия. То есть иногда я, например, не согласен с таким решением, которое предлагается, но я могу, став на позицию коллеги, его обосновать юридически. Условно говоря, если теорема доказывается – вот она доказывается, то есть в принципе это, с точки зрения права, с точки зрения юридической техники это правильно – то тогда я могу, например, согласиться с этим, если меня убедили. Если меня не убедили, ну, значит, я либо буду голосовать против, либо воздержусь. Это решение, которое я принимаю сам за себя, и я уверен, что многие мои коллеги делают так же. Другое дело, что взгляды у всех разные, знания у всех разные.
И.Воробьева
―
Насколько вы реагируете на общественное обсуждение того или иного законопроекта, который поступает из Госдумы? Было же много всяких громких историй, и это не только закон о запрете американского усыновления. Это и закон Ирины Яровой о запрете критики действий войск антигитлеровской коалиции и другие всякие.
К.Добрынин
―
Что касается коллеги Яровой с ее этим странным законопроектом, который стал в итоге законом, я, по-моему, высказался публично. Я считаю, что этот закон в той редакции не стоило, он ошибочный. Более того, он не решает ту проблему, которую она пыталась решить. Там есть фактические ошибки. Но, к сожалению, я думаю, что здесь сыграло роль называние законопроекта, потому что, я думаю, что многим коллегам было бы странно голосовать против законопроекта с таким названием.Но я все свои аргументы высказывал публично, в том числе, и Ирине Яровой. Может быть, ей эта критика не нравилась, она пыталась меня стыдить, что нельзя, оказывается, коллегу подвергать критике, но все равно мы с ней мило поговорили и разошлись во взглядах. Я не голосовал за этот закон. Я думаю, что рано или поздно этот закон будет изменен.
И.Воробьева
―
Но вы же читаете, что пишут в Твиттере, в Фейсбуке, что говорят в СМИ, что пишут СМИ по поводу того или иного законопроекта. Вы как-то ориентируетесь, когда принимаете решение: голосовать, не голосовать?
К.Добрынин
―
Слушайте, но невозможно же принимать решения, ориентируясь на то, что пишут в Твиттере или Фейсбуке. Ты ориентируешься на совокупность. Конечно, ты читаешь различные мнения. Я читаю практически все, по крайней мере, стараюсь. Проблема сложная. Я пытаюсь увидеть всю палитру, но все равно я буду ориентироваться на свой багаж, который есть у меня, на, может быть, не слишком большой, но все-таки жизненный опыт, которые тоже есть.
И.Воробьева
―
Давайте вернемся чуть назад. Почему вы ушли из большой корпорации? Вы до 4-го года там работали?
К.Добрынин
―
Нет, я дольше там работал. Я не уходил никуда. Я так и работал и в «Илиме» и плюс у меня свой бизнес существовал: юридический консалтинг. Просто, когда у меня все-таки вызрела мысль о том, что, наверное, стоит пойти в политику – вот я перешел из бизнеса в политику. Да, я, наверное, пришелец из бизнеса.
И.Воробьева
―
Когда вы говорите про свое дело, это ваша юридическая компания, да?
К.Добрынин
―
Да.
И.Воробьева
―
Которая, в том числе, в 2008 году защищала боксера Кузнецова в этом страшном деле об убийстве при защите ребенка. А вы как-то в это дело тоже входили или только ваши сотрудники?
К.Добрынин
―
Нет, мои сотрудники. Я все-таки осуществлял раньше стратегическое управление компанией, то есть я не был судебным адвокатом. Может быть, это недостаток, но каждому свое. Вот я в тот момент не был публичным человеком, и для меня, я думаю, было бы достаточно сложно оказать действительно квалифицированные услуги. Другое дело, что подобные дела а-ля дело боксера Кузнецова, дело Никиты Леонтьева – это мальчик, которого забили сотрудники полиции в Санкт-Петербурге. Это дела pro bono, которые мои коллеги бывшие, и я знаю ряд других компаний – они их ведут и ведут успешно, и делают хорошее, доброе дело.
Т.Фельгенгауэр
―
А никогда у вас не было развилки, что, может быть, все-таки пойти в адвокатуру непосредственно?
К.Добрынин
―
Вы знаете, я же не был адвокатом в чистом виде. Я всегда был юридическим консультантом, корпоративным юристом, либо, как говорится юрист in-house, а потом консультантом.
Т.Фельгенгауэр
―
Но можно же стать адвокатом. Для этого есть совершенно понятная процедура. Мы вот знаем адвокатов из числа бывших прокуроров.
К.Добрынин
―
На тот момент я не собирался идти в адвокатуру. Другое дело, что, может быть, время покажет, может быть, приду еще.
Т.Фельгенгауэр
―
Востребованная профессия очень.
К.Добрынин
―
Более чем. Я вообще считаю, что адвокатура российская – это абсолютно пока недооцененный ресурс, а это, действительно, огромное количество профессиональных людей, это более ста тысяч, которые могут приносить еще более серьезную пользу людям. Это правда.
Т.Фельгенгауэр
―
Но для этого только систему судебную бы перестроить как-нибудь.
И.Воробьева
―
Да, я еще хотела спросить по поводу этого дела и других дел. Вы как руководитель принимали решение, что вот это надо, например, «боксера Кузнецова мы возьмем, мы понимаем, что оно будет очень резонансное, и мы будем работать»?
К.Добрынин
―
Некоторые дела, практически все подобные дела, когда ты принимаешь решение о том, брать или не брать, конечно, это эмоциональная составляющая. Ты видишь несправедливую вещь, неправильную вещь – ты обсуждаешь со своими коллегами, ты говоришь: «Ребята, вот такая история». Они говорят: «Да, будем работать». И каждый работает бесплатно за свое время собственное. Достигает результата. Не быстро, но, тем не менее.
И.Воробьева
―
А, почему бесплатно.
К.Добрынин
―
Потому что это pro bono. А кто будет оплачивать услуги серьезной юридической компании? Это дорого. Ты берешься решать эту проблему. Это называется: во имя общественного интереса, во имя общественного блага. Это такое достаточно известное направление, вообще, в западной юридической истории. У нас, к сожалению, рынок pro bono, он не развитый…
Т.Фельгенгауэр
―
Генри Маркович Резник защищал одного из фигурантов Болотного дела pro bono.
К.Добрынин
―
Это единичные случае, и, если мы будем сравнивать pro bono у нас и pro bono за рубежом, конечно, это абсолютно день и ночь. Они говорят о глобализации pro bono, о том, каким образом структурировать все это. А мы должны говорить только пока о том, как правильно pro bono имплементировать в наше законодательство. Более того, расскажу историю реальную, когда я как-то на каком-то мероприятии с коллегами причем упомянул pro bono, кто-то, то ли в шутку, то ли в серьез подумал, что речь идет о НЕРАЗБ (БОНА?), то есть это фикция…
Т.Фельгенгауэр
―
Ужас!
К.Добрынин
―
И пришлось некоторое время потратить на то, чтобы объяснить, что pro bono – это все-таки насколько иная вещь.
И.Воробьева
―
То есть коллегам?
К.Добрынин
―
Да, бывает и такое. Но сейчас, я думаю, что такого уже не будет, но, тем не менее, иногда бывают странные вещи. То же самое как с медиацией. Институт медиации, когда при мне это было, когда его перепутали с медитацией. Потому что это правильные правовые формы, которые реально нужны, которые реально нужны, которые облегчают жизнь, но которые не все даже профессионалы знают и понимают, о чем идет речь, как бы это не стыдно звучало.
И.Воробьева
―
И все-таки, почему вы приняли решение, что будут вот в такой форме ваши сотрудники защищать? Почему не за деньги?
К.Добрынин
―
Почему за деньги? Потому что за деньги pro bono не осуществляется.
И.Воробьева
―
Я понимаю. Зачем вы сделали именно так, как сделали? Тоже на эмоциях было принято решение?
К.Добрынин
―
Нет. Ну, потому что, если ты помогаешь кому-то бесплатно… То есть, чем может помочь, условно говоря, с точки зрения благотворительности юрист? Самая лучшая его благотворительность – это, либо если он занимается правовым просвещением, например, в детских домах читает какие-то лекции для детей об основах права – это тоже наши сотрудники делали и делают; либо ты берешь сложные дела, где человек, потерпевший, который находится под угрозой, мы знаем, что у него нет своих средств для свой защиты, мы принимаем решение, что надо ему помочь.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть это такая форма благотворительности.
К.Добрынин
―
Это в определенном смысле форма юридической благотворительности. И я здесь могу сказать, что мы не уникальны. Это что многие сейчас начинают делать. Многие – имеется в виду в Санкт-Петербурге, в Москве. Все-таки надо, чтобы и коллеги из регионов это понимали и тоже тратили свое время и деньги на это.
Т.Фельгенгауэр
―
А есть ли какая-то форма благотворительности для сенатора? Член Совета Федерации может что-то сделать? Потому что у вас как бы есть право законодательной инициативы. Вы можете попытаться что-то изменить, внося закона.
К.Добрынин
―
Форма благотворительности для сенатора остается ровно такой же, как для всех остальных людей, то есть ты здесь не поражен в правах. Другое дело, что твоя профессиональная деятельность, когда ты вносишь какие-то законы или, когда ты реагируешь на обращения граждан, не является благотворительностью – это является твоим функционалом нормальным. То есть это не счастье, которое ты даришь людям, а твоя работа.
Т.Фельгенгауэр
―
Если послушать некоторых губернаторов, то надо говорить им большое спасибо за то, что они выполняют свою работу. Дороги там не раскапывают.
К.Добрынин
―
Я смотрел это видео с главной Марий Эл. Конечно, это по форме выглядит абсолютно отвратительно, неприемлемо. Я думаю, он уже пожалел о своей шутке. Ну, что тут еще можно сказать? По-моему, все видно на видео. Я уверен, что такое впредь не повторится, хотя он и сказал, что будет и впредь дальше шутить, но, мне кажется, что шутка все-таки должна быть уместна.
И.Воробьева
―
Мне кажется, пусть шутит дальше, все остальные – тоже. Мы хотя бы будем знать, что происходит и чего ждать от всяких разных людей. А у нас между тем перерыв. Уже полпрограммы пролетело совершенно незаметно. У нас еще очень много вопросов, у наших слушателей тоже. Я напомню, что у нас в эфире сенатор Константин Добрынин. Сейчас вернемся через несколько минут.НОВОСТИ
И.Воробьева
―
Продолжается программа "Разбор полета". Татьяна Фельгенгауэр, Ирина Воробьева и Константин Добрынин, заместитель председателя комитете Совета Федерации по конституционного законодательству и госстроительству.
Т.Фельгенгауэр
―
Еще про работу в Совете Федерации…
К.Добрынин
―
Еще три дня.
Т.Фельгенгауэр
―
Еще три дня! Боже, гуляем!По поводу сенатора. Вот вы упомянули про обращения граждан, когда уже от области…
К.Добрынин
―
Не только от области – любые.
Т.Фельгенгауэр
―
И вообще… Мы вот часть еще звоним сенаторам от области, именно как представителям области, если там какие-то проблемы. Когда к вам поступают жалобы и письма от граждан, как вы тут решали и решаете еще целых три дня, что и как с этим делать, и насколько часто вы сталкивались с ситуациями, когда люди в отчаянии, а вы ничего не можете сделать - решай не решай.
К.Добрынин
―
Потому что иногда обращения, которые поступают – это достаточно тяжелая история, - когда ты не можешь вмешиваться, когда ты просто не имеешь права вмешиваться, исходя из этого, что по закону это запрещено, например, когда идет судебное разбирательство, и ты не можешь никаким образом. А люди просят тебя сделать запрос куда-то, позвонить. И в этом, действительно, большая проблема, потому что ты должен ответить в зависимости от твоей изобретательности. Либо ты иногда, как мы делали, просишь коллег заняться pro bono, например, помочь людям. И мы так делали. И у меня в Архангельской области, в том числе, мои коллеги бывшие вынуждены были этим заниматься.У нас там была дикая история, конечно, когда четырехлетний мальчишка, по-моему, пришел с родителями в мебельный магазин. На него упала выставочная дверь и сломала ему бедро. Их разве что из магазина чуть не выгнали, чтобы они там «скорую» ждали на улице. Ну, нормальная же ситуация, да? Не мешали, чтобы в магазине.
И.Воробьева
―
Действительно…
К.Добрынин
―
И дело не возбуждалось очень долго. То есть материал проверялся, перепроверялся, гулял из различных следственных органов достаточно всяким затейливым рисунком, пока я не попросил своих коллег заняться юридической помощью. И в итоге пришлось все равно, несмотря на то, что коллеги занялись, писать Бастрыкину, и после этого все произошло буквально в считанные дни, что, конечно, нелепо, потому что все то же самое местные правоохранители должны были сделать самостоятельно по закону и в срок. То есть для меня, конечно, такая ситуация была диковата, потому что все очевидно.
И.Воробьева
―
Хорошо, а, когда речь идет не о судебном разбирательстве, в ручном режиме все равно что-то чинится. Вот вы звоните кому-то в Архангельскую область и говорите: «Я сенатор. У вас тут это… и вот это… Разберитесь!»
К.Добрынин
―
Не совсем так. Иногда, действительно, кто-то находится в больнице. Да, человек считает, что оказывается, недостаточно квалифицированная помощь. Приходится, действительно, звонить в правительство области. Они реагируют достаточно быстро на это. То есть это работает. Но это да, вы правы, такой ручной режим.Третья часть обращений – это, когда какие-то законодательные идеи люди присылают. Ты их отсматриваешь. Бывают порой любопытные вещи, которые можно хоть как-то использовать – тогда используешь. Иногда советуешь людям, когда просто совет юридический, ты говоришь людям, что путь такой. Человек дальше может сам воспользоваться этим. Это большой объем на самом деле.
И.Воробьева
―
Всегда было интересно, когда сенаторы представляют область, вы, действительно, чувствуете, что за вами область, и вы ее интересы представляете, отстаиваете, защищаете?
К.Добрынин
―
Поскольку я в этом смысле был и остаюсь очень публичным – у меня варианта другого не было – мне люди могут писать и пишут в Фейсбуке, например, в личные сообщения.
И.Воробьева
―
А вы папочку «другое» просматриваете?
К.Добрынин
―
Я практически все сообщения, которые мне приходят… ну, может быть, какие-то упустил.
И.Воробьева
―
Вы, по-моему, не знаете о существовании папочки «другое». Вы посмотрите, у вас там скопилось, наверное, несколько сотен.
К.Добрынин
―
Почему? Нет. Ничего у меня там не скопилось, все у меня там нормально. Поэтому отрабатываю. Другое дело, что есть аппарат, который помогает в этом – это правда. Ты же не сам, не всегда в ручном режиме разбираешь вал обращений – их очень много. Сегодня, по-моему, Плигин рассказывал, что к ним приходит в комитет Госдумы порядка 300 обращений.
И.Воробьева
―
В какой срок, в день?
К.Добрынин
―
По-моему, в месяц, если я не ошибаюсь, либо в неделю. Может быть, в неделю, я не уточнил. Прилично. У нас в Совете Федерации примерно такая же история. То есть помимо того, что тебе лично приходят, еще приходят на комитет, на председателя Совета Федерации, и на все это необходимо отреагировать.
И.Воробьева
―
А почему вы последние три дня сенатор? Про формально – мы знаем, как это происходит. Имеется в виду вы сами или вас?..
К.Добрынин
―
Слушайте, вопрос последних трем месяцев – мы сами. Другое дело, что у каждого есть развилка. В какой-то момент она, может быть, чуть ближе, либо чуть дальше. Вот я посчитал, что на этой развилке, которая у меня получилась этим летом, мне интересней пойти чуть-чуть в другую сторону.
И.Воробьева
―
А кем вы будете после того, как?..
К.Добрынин
―
Я останусь юристом.
И.Воробьева
―
Это понятно. Это из вас нельзя вырезать.
К.Добрынин
―
Я об этом скажу в пятницу.
И.Воробьева
―
Ну, что такое! Ну, Константин, как так вообще можно? Вы в эфире. Хотя намекните.
К.Добрынин
―
Позвольте мне немножко сохранить интригу.
И.Воробьева
―
Давайте, намекните.
К.Добрынин
―
Тем более, я, действительно, останусь юристом и не уйду из публичной политики.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть и политика там тоже каким-то образом будет?
К.Добрынин
―
В том или ином виде – да.
Т.Фельгенгауэр
―
А, если подводить итог – кстати, там вопрос был хороший от слушателей и про Совет Федерации еще поговорим, - но в целом, если подвести итог этим трем годам… не помню…
К.Добрынин
―
Ну, почему? 3,7.
Т.Фельгенгауэр
―
Серьезный срок. Если подвести итог этим годам в Совете Федерации. Вы сказали, что «я решил, что мне надо идти в политику». Вы сменили свой публичный образ на не публичный. Сейчас…
К.Добрынин
―
Если что, то чем похвастаться?
Т.Фельгенгауэр
―
Нет, этот вопрос вам задали минимум в пяти интервью, которые я прочитала, готовясь к эфиру. Вы жалеете о том решении, когда вы решили пойти в Совет Федерации?
К.Добрынин
―
Нет, ни капли.
Т.Фельгенгауэр
―
Вы считаете, что вы смогли позаниматься политикой в Совете Федерации?
К.Добрынин
―
Я считаю, что мне удалось заниматься политикой в Совете Федерации. Более того, я рад, что я работал и работаю именно в Совете Федерации – это правда. Вот, с чего мы начинали… Я считаю, что да, это реальная интересная школа в силу особенностей, в том числе, верхней палаты. Это правда. Она отличается от Госдумы.
Т.Фельгенгауэр
―
В смысле и в вопросе сохранения репутации?
К.Добрынин
―
Репутация не зависит от того, в каком месте ты находишься, абсолютно. Зависит только от твоих действий. Ты можешь потерять репутацию, и это не важно, где ты находишься - в Совете Федерации, Госдуме или еще где-то или работая еще где-то….
Т.Фельгенгауэр
―
Потерять, да, я согласна – это не зависит, а вот сохранить?
К.Добрынин
―
И сохранить то же самое. А чем здесь отличается? Это игра слов.
И.Воробьева
―
Константин, скажите, а вы, как человек, который всю программу нам рассказывает о том, что важно мнение, и вы высказываете свое мнение регулярно по разным законопроектам, законам и так далее. Как такой человек мог за три дня до того, как перестанет быть сенатором, внести этот закон о приравнивании реабилитации сталинизма, как экстремизму, то есть фактически привлекать людей по уголовной статье за то, что они либо чего-то не поняли, чего-то не знают, либо у них другое мнение?
К.Добрынин
―
То, что касается закона, который я внес сегодня – идея этого закона у меня родилась достаточно давно, в начале года. Просто так получилось, что я оставил его под конец, потому что наиболее сложный законопроект. Основная проблема, почему, скажем, занялся этим законопроектом – дело в том, что сейчас существует огромный перекос, если мы говорим о фальсификации истории.Мы же постоянно об этом говорим, что у нас фальсифицируют историю. Абсолютно незаметно происходит такая странная история, когда период сталинизма, условно, он становится вдруг абсолютно рукопожатным, он становится приемлемым в каких-то публичных выступлениях, и, более того, приемлемым становится оправдание массовых репрессий, уничтожение собственных граждан.
К.ДОБРЫНИН: Незаметно период сталинизма становится вдруг абсолютно рукопожатным
Я считаю, что в этот момент законодатель имеет право предложить коллегам подумать о законодательном регулировании этих взаимоотношений для того, чтобы отделить то, что является, например, мнением дискуссионным, от того, что является уже преступлением. Поэтому, мне кажется, в том виде, как я сформулировал этот закон – понятно, что коллеги из Госдумы предложат какие-то свои варианты – но сама форма имеет право на существование. Может быть, какие-то формулировки не совсем точные сейчас, может быть и так, но это не значит, что этот закон не нужен, потому что в какой-то момент черное надо называть черным, причем это должно делать государство.
И.Воробьева
―
Вы, правда, считаете, что, привлекая по 282-й статье, фактически репрессивной статье, по которой могут сажать, а могут не сажать, могут привлекать, а могут не привлекать за комментарии в интернете, за высказывания, то есть вы предлагаете этой статьей исправить и сделать так, чтобы люди называли черное черным?
К.Добрынин
―
Во-первых, сейчас в любом случае суд трактует это произвольно – то, что происходит сейчас, если мы говорим об оправдании репрессий или уничтожения людей при сталинизме. Другое дело, что предлагаю я – я предлагаю все-таки определить более точно, что можно трактовать, а что трактовать нельзя. Но я убежден, что какие-то вещи – да, на них надо вешать знак «Стоп», потому что, если дальше позволять формировать общественное мнение таким образом, то это может привести к достаточно большой беде, потому что, когда публичные люди заявляют о том, что массовые репрессии – это в принципе были, конечно, перегибы, но зато у нас государство неплохо развивалось – я считаю, что это, конечно, путь в никуда, это путь опасный достаточно.
Т.Фельгенгауэр
―
Константин, не поздно ли вы спохватились? Потому что Сталина у нас тут эффективным менеджером стали считать довольно давно. Здесь, наверное, уже вопрос не в законодательстве и попытке регулировать и объяснять, уже как бы в виде закона закрепить, что черное – это черное, как вы говорите. Это уже скорее вопрос образования.
К.Добрынин
―
Для того, чтобы провести тотальную десталинизацию, достаточно включить в образовательную программу Шаламова, в 11-м классе чтобы читали обязательно. И в принципе лет через 10 можно будет с десталинизацией покончить и без принятия какого-либо дополнительного регулирования в принципе.
К.ДОБРЫНИН: Чтобы провести тотальную десталинизацию, достаточно включить в образовательную программу Шаламова
И.Воробьева
―
Так что же вы это-то не предложили, а экстремизмом начали пугать население?
К.Добрынин
―
Я считаю, что надо идти и этим путем, потому что ситуация… Если мы говорим о Шаламове – то это будет достаточно долго. А сейчас ситуация в моем понимании несколько критичная, потому что надо предлагать регулирование. Государство имеет право регулировать эти правоотношения. Но, если мы говорим о воспитательных задачах, профилактических, тогда да – тогда школьное образование.
Т.Фельгенгауэр
―
Но у вас в принципе не так много времени осталось для того, чтобы следить в качестве сенатора за судьбой своего законопроекта.
К.Добрынин
―
Слушайте, иногда некоторые вещи надо назвать. Предложить дискуссию.
Т.Фельгенгауэр
―
Для вас важнее был факт поднятия самой темы?
К.Добрынин
―
Во-первых, правильно поднять тему, во-вторых, я же не просто поднял ее в публичном обсуждении. Я предложил ее обсуждать на площадке Государственной думы. Поэтому коллегам придется обсуждать ее предметно и придется обсуждать ее на уровне экспертного мнения. Я считаю, что это полезно, само обсуждение такое профессиональное, оно будет полезным, независимо от результата.
И.Воробьева
―
Когда в июне этого года вы высказались за возможность признания в России однополых браков, вы уже знали, что вы не будете сенатором, вам уже все равно было?
К.Добрынин
―
Что касается истории с возможностью нахождения правовой формы, как я сказал – я не сказал, что это должно быть обязательно браком – вот мое мнение, которое я высказал, оно было очень спонтанным, это правда. Я посмотрел реакцию, которая пошла в наших СМИ на, между прочим, не политическое, а юридическое решение Верховного Суда – это надо не забывать. То есть это абсолютно разные вещи. Я высказался о том, что коллеги из Америки, они просто в итоге, пройдя длинный юридический путь, нашли решение для себя. И мы, как государство, можем сколько угодно отмахиваться от проблемы, говорить, что у нас этого нет или что этого никогда не будет. Но это есть – раз. И у этих людей есть право просить для себя те права, которых они в их понимании лишены. Другое дело, каким образом это, в итоге, будет решено законодательно – это вопрос. У меня, например, нет этого решения. Что я такого сказал, что не должен был сказать государственный человек?
Т.Фельгенгауэр
―
Константин Эдуардович, здесь же вопрос не в том, что вы должны были говорить или не должны. Просто услышать это, в общем-то, нормальное вполне заявление…
К.Добрынин
―
Я перебью. Если бы это было в феврале – решение Верховного Суда, я бы точно так же отреагировал, но оно было в июне, могло быть в июле.
Т.Фельгенгауэр
―
Да-да. Я говорю об общем фоне, когда мы видим некоторых депутатов и этот закон о гей-пропаганде – боже мой! – запрещенные «Дети 404». Да миллион всего. Я же говорю про фон, про то, в чем мы живем.
К.Добрынин
―
Я, по-моему, еще года два назад написал достаточно большую статью, которая называлась «Спам инициатив цвета неба», которая как раз была посвящена этой проблематике. Другое дело, что это было в более саркастическом варианте, потому что я, действительно, не осознавал тогда, что этот закон может быть принят, потому что он абсолютно бессмысленный, с точки зрения права, если мы говорим о законе о гей-пропаганде, потому что невозможно пропагандировать… Пропаганда – это распространение системы взглядов среди множества адресатов, причем распространение, которое достигает цели. Невозможно пропагандировать это.Поэтому я, когда писал различные статьи, комментировал что-то, я это делал шутливо, саркастично, я не предполагал, что это может принять все-таки форму законодательного акта. Поэтому, когда произошло то, что произошло в Америке – решение Верховного Суда – я отреагировал, может быть, чуть более серьезно, чуть более эмоционально, но, по крайней мере, искренне.
И.Воробьева
―
Скажите, а что ответил вам Бастрыкин по поводу проверки вменяемости господина Милонова? Это вы, действительно, писали ему официально совершенно?
К.Добрынин
―
Да, я писал. Три обращения я делал. Два было в Генпрокуратуру и одно было в Следственный комитет. Естественно, они не нашли состава преступления.
И.Воробьева
―
Скажите честно, что вы троллили Милонова, Бастрыкина и прокуратуру.
К.Добрынин
―
Нет, здесь не было троллинга. Может быть, по форме это выглядело как троллинг, но, что касается основной задачи, то она была воспитательная. И я считаю, что коллега Милонов тогда определенные выводы сделал. Другое дело, что надо постоянно держать в тонусе
И.Воробьева
―
I'm Watching You, Vazovski!
К.Добрынин
―
Нельзя его оставлять без внимания, потому что, когда ты его держишь в тонусе, когда ты его юридически одергиваешь, выговариваешь ему, говоришь: Коллега, это не совсем корректно вы сказали – он какое-то время все-таки приходит в себя. Но это, действительно, некий перманентный процесс, которым надо заниматься. К сожалению, придется этим процессом заниматься, судя по всему удаленно. Но я не думаю, что…
Т.Фельгенгауэр
―
Но вы не бросите это все делать?
К.Добрынин
―
Я думаю, что мы это забросим. Мы будем отслеживать его деятельность с точки зрения закона.
Т.Фельгенгауэр
―
Это тоже решение. Это, по-моему, прекрасное решение. Это тоже, по-моему, pro bono своего рода – следить за вменяемостью депутата Милонова.
К.Добрынин
―
Понимаете, он талантливый парень, но, к сожалению, я считаю, что он жертва своего образа. Все-таки маска слишком сильно приросла к лицу и пустила свои вредные корни.
Т.Фельгенгауэр
―
А раздумывали ли вы уже – хорошо, О’кей, политика, но политика бывает разные, в том числе, можем обратиться к самому распространенному явлению – борьба за власть. Для себя вы видите в ближайшем, может быть, будущем или отдаленном такую развилку, что это уже борьба за власть? Возможно это уже какая-то партия, возможно, оппозиционная или опять ОНФ под руку повернется?
К.Добрынин
―
Нет. Мне кажется, что политика, по крайней мере то, как я сейчас это воспринимаю, это попытка предлагать свои ценности, которые ты исповедуешь и которые ты считаешь более полезным для твои страны – их предлагать. Если бы я сейчас хотел бороться за власть, я думаю, что на этой развилке я бы, наверное, пошел другим путем. Здесь, на самом деле, сложный вопрос, спасибо, что вы его задали, потому что это всегда вопрос личного выбора человека. Вот у меня семья. И я, когда принимал решение, что я буду заниматься политикой, я для себя решил, что если это будет существенно и мешать моей семье, то есть, если я не смогу видится с детьми, если я не смогу проводить время со своей женой, то я выберу семью – это правда. Поэтому для меня важней семья.
И.Воробьева
―
Наверняка же были такие моменты, когда вам приходилось выбирать семью с собственного места работы, это сильно било по работе?
К.Добрынин
―
Вы имеете в виду, когда я уже был в политике?
И.Воробьева
―
Ну да. Просто вы сейчас говорите, что «я принял такое решение, что семья для меня важнее».
К.Добрынин
―
Это я приняло до того…
И.Воробьева
―
О’кей, хорошо. Но вы последовательно этому решению…
Т.Фельгенгауэр
―
Отказываться пришлось от много из-за этого решения?
К.Добрынин
―
Вы знаете, такая интересная штука: когда стал заниматься политикой, стал намного сильней ценить семью, абсолютно. Я никогда этого не думал, я не думал, что это может настолько резко у меня проявиться. Да, это существенно для меня, является таким, существенным фактором.
И.Воробьева
―
В семью приносите работу, обсуждаете с семьей ваши законодательные инициативы?..
К.Добрынин
―
Нет! Не приношу, но иногда, к сожалению, приносятся, потому что, когда приходишь домой, соответственно, ты свое состояние, иногда не очень хорошее ты, конечно, притаскиваешь в семью. Но у меня в этом смысле жена очень хитро поступает: она выпускает детей.
К. ДОБРЫНИН: Когда стал заниматься политикой, стал намного сильней ценить семью
Т.Фельгенгауэр
―
Сначала.
К.Добрынин
―
Да.
Т.Фельгенгауэр
―
Дети, займитесь папой!
К.Добрынин
―
Да, и это на самом деле спасает, это правда.
Т.Фельгенгауэр
―
Тогда последний вопрос, традиционный в нашей программе. Ну, не хотите вы нам рассказывать до пятницы, кем вы будете теперь работать, но, есть ли решение, над которым вы сомневаетесь сейчас, над чем вы раздумываете?
К.Добрынин
―
Нет, сейчас нет решения, над которым я сомневаюсь, потому что то решение, которое я принял летом, я считаю его правильным, оно мне нравится – это самое главное. Поэтому нет, такого решения нет. Но, знаете, это как в «Поле чудес» - я сейчас вспомнил – потому что, если мы вернемся к началу политической карьеры, когда я пошел в политику через Народный фронт, то выдвигал меня туда профком Котласского ЦБК. И, когда я шел на передачу – они же смотрят тоже "Эхо Москвы" – попросили передать привет. Я передаю привет Коряжме и профком Котлассого ЦБК, потому что они во многом сыграли важную роль. Всем привет! Я выполнил обещание.
И.Воробьева
―
Можно еще 20 секунд… А можете передать привет Совету Федерации и сказать какие-нибудь слова?
К.Добрынин
―
Да.
И.Воробьева
―
Давайте!
К.Добрынин
―
Дорогие коллеги, на самом деле, я искренне и от всего сердца хочу сказать вам всем спасибо за ту атмосферу, в которой я работал, за то, что вы всегда подставляли плечо, добрый совет давали и помогали мне во многом работать. Это правда.
И.Воробьева
―
Прекрасно! Спасибо большое. Константин Добрынин, заместитель председателя комитета Совета Федерации по конституционному законодательству и госстроительству еще три дня будет на этой должности, а у нас в эфире был в программе "Разбор полета". Спасибо большое!
Т.Фельгенгауэр
―
Спасибо большое, до свидания!
К.Добрынин
―
Спасибо вам!