Владимир Молчанов - Разбор полета - 2020-05-04
04.05.2020
С. Крючков
―
Добрый вечер, здравствуйте! Это «Разбор полета» - программа о людях и решениях, которые они принимают в своей жизни. Проведут ее сегодня Стас Крючков и Марина Максимова. И наш гость сегодня - журналист Владимир Молчанов. Владимир Кириллович, добрый вечер!
В. Молчанов
―
Добрый вечер, здравствуйте!
М. Максимова
―
Добрый вечер!
С. Крючков
―
Все наши средства связи работают. Уже идет в трансляции в youtube, к которой присоединилось достаточное число наших слушателей. Но присоединяйтесь еще, подписывайтесь на наш канал. Также работает SMS-приемник +7-985-970-45-45, вопросы в адрес нашего гостя. К нему также подключены все основные мессенджеры нашей радиостанции. По традиции мы начинаем эту программу с вопроса о самом сложном решении, которое доводилось принимать гостю в своей жизни. Я понимаю, что это вопрос такой, на который с налета не ответишь. Но тем не менее, если вот так окинуть взглядом...
В. Молчанов
―
Самое трудное решение? Вы знаете, их было несколько - я думаю, 5 или 6, может быть, в моей жизни. Но, пожалуй, самое трудное... Вот я сейчас нахожусь в 100 километрах от Москвы, в деревне, где я вырос. Это такая в прошлом знаменитая музыкальная, писательская, актерская деревня Старая Руза.
С. Крючков
―
Мы с вами соседи, кстати.
В. Молчанов
―
Я здесь вообще-то с 7-месячного возраста. И вот самое трудное решение мне пришлось принимать здесь. Это произошло, по-моему, в 1988 году. У моей дочери были первые детские школьные каникулы. Ей было 7 лет. Мы приехали к моей маме - к ее бабушке - в композиторский пансионат. Зима, у меня река Руза, она впадает в Москва-реку. И по этой реке я пошел с дочкой в магазин. Это тогда называлось сельпо. И когда мы возвращались обратно (было довольно тепло) в середине реки (а река метров 30 шириной) провалился лед. Глубина в том месте (я это прекрасно знал с детства) приблизительно 2 метра - может быть, 2 метра 10 сантиметров. Я успел как-то схватить ее за тело и повис в проруби. И я должен был принять моментальное решение, что я должен сделать: вытолкнуть ее на лед и уйти сам под лед или же... Я не понимал, что я должен делать. Оно пришло каким-то образом. Я ее вышвырнул из этой проруби и крикнул ей: «Лежи!». Она лежит. Дальше я начал выбираться из проруби, а течение очень сильное, и мои ноги уходят под лед. И я не знаю, каким-то последним усилием воли я выскочил из этой проруби, подполз к ней и дальше метров 15 мы бежали, и под нами ломался лед. Это было безумно страшно. Мы вышли на берег. До композиторского пансионата метров 200-300. Прибежали, там мама. Она увидела нас - чуть с ума не сошла. Засунула нас в душ, налила мне полстакана водки. Я выпил этой водки, мы легли с дочкой в постель, обнялись. Меня трясло. Вы знаете, это было, наверное, самое трудное решение в моей жизни. Это очень часто у меня возвращается. То ночью, то в каких-то ситуациях - я вдруг это вижу и в страхе просыпаюсь. Это уже никуда не уйдет из моей жизни. Это было самое трудное решение, хотя были и еще непростые решения.
В.Молчанов: Я выскочил из проруби, и дальше метров 15 мы бежали, и под нами ломался лед. Это было безумно страшно
С. Крючков
―
Вот вы, тем не менее, вспомнили решение из частной жизни. А какие-то профессиональные шаги - они как-то фоном идут, они всё-таки на периферии? Это отдельная история, которую вы отделяете от жизни семьи?
В. Молчанов
―
Конечно, жизнь семьи для меня всегда было гораздо интереснее и важнее, чем какие-то профессиональные вещи. Но в профессии тоже приходилось принимать такие непростые решения. В общем, несколько раз. Например, это было, конечно, на телевидении. Хотя и до телевидения я много работал - писал книги, 7 лет занимался розыском нацистских преступников. Это были очень трудные вещи. Когда я занимался в архивах - совершенно закрытых архивах - розыском нацистских преступников, иногда мне в руки попадали документы, от которых у меня начинали немного дрожать руки. Я понимал, что никто не должен знать, что я увидел эти документы. Это было очень опасно. Я издал эти книги, поехал в Голландию, работал в Голландии. Это моя профессия - работал собственным корреспондентом. Недолго. Всей семьей. Видимо, это был самый счастливый год в моей жизни. Нам было очень хорошо в Голландии. И после этого я ушел на телевидение по приглашению Леонида Петровича Кравченко, которого я всегда называл крестным отцом, в общем, всех программ, которые перевернули наше телевидение - и «До и после полуночи» (моя и наша программа), и «Взгляд», и так далее. И я стал политическим обозревателем Гостелерадио СССР. Это было - глупо говорить «высший ранг», но это был, в общем, топ - дальше уже некуда.
С. Крючков
―
Белая кость.
В. Молчанов
―
Я никогда не хотел быть никаким начальником. Дальше было уже, в общем, некуда расти и началось закрытие всех программ. Закрыли «Взгляд», закрыли «Пятое колесо». По-моему, закрыли Сашу Невзорова, закрыли «Прожектор перестройки». Осталась только наша программа «До и после полуночи» как икона. Я понял, что это очень нечестно. Вот у нас есть свобода слова - и вот, пожалуйста, программа «До и после полуночи» отражает свободу слова в нашей стране. Я собрал нашу бригаду и сказал: «Поехали, снимем последний фильм, и после этого я уйду». И мы поехали в шахты, сняли очень страшный фильм о жизни наших шахтеров, о которых всегда рассказывали, что это здоровые мужики, счастливые, с огромными зарплатами. Это было ужасно страшно. И когда мы показали этот фильм в обмен на мое увольнение... Я уже написал Леониду Петровичу Кравченко свое заявление. Они звучало так: «Прошу уволить меня с должности политического обозревателя Гостелерадио СССР в связи с нежеланием участвовать в вашей деятельности». Это был, наверное, первый в истории телевидения отказ от этой должности.
М. Максимова
―
Трудно было решиться на это? Вы долго раздумывали?
В. Молчанов
―
Это было трудно, потому что большая зарплата, много популярности. Масса таких хороших, приятных вещей. Но это надо было отрезать, и отрезать моментально. И мы это сделали. Мы показали этот фильм, страшный фильм о шахтерах. Через полчаса после показа взорвалась шахта, в которой мы работали. Погибли, по-моему, 70 с лишним человек, что было доказательством того, что мы продемонстрировали в этом фильме. И я ушел в никуда. И полгода... Да, фильм закончился и пошла очень известная песня Владимира Высоцкого «Корабли постоят и ложатся на курс, но они возвращаются сквозь непогоду. Не пройдет и полгода, и я появлюсь...» - что-то в этом роде. И вся бригада вышла, а я вышел последним. Но прошло меньше. Это был июнь, когда я уволился, а в августе я вернулся - уже никаким не политобозревателем, и больше никогда не занимал никакую должность. Я всегда был просто журналистом. Я надеюсь, им и уйду из этой жизни. Это было очень трудное решение.
С. Крючков
―
Скажите, заявление, написанное на имя Кравченко, наложило какой-то отпечаток на личные отношения с этим человеком?
В. Молчанов
―
Нет, я совершенно прекрасно понимал ситуацию Леонида Петровича Кравченко. Он всё-таки был большой, очень крупный советский чиновник - помимо того, что он был замечательный главный редактор в газете «Труд». И он очень хорошо создавал новое телевидение вместе с Ольваром Какучая, моим главным редактором, вместе с Эдуардом Сагалаевым. Вместе с очень талантливыми людьми он делал это новое телевидение. Но он служил, это служба. Я тогда понял, что служить - ни в коем случае. Журналисту ни в коем случае нельзя служить. Он должен быть свободным. Это был, наверное, самый счастливый период - где-то 1987-1993 годы. Потом я перешел на «Рен-ТВ», и там где-то до конца 90-х. Это действительно была потрясающая свобода. Мы, очень многие журналисты, впервые в жизни получили эту свободу. Мы могли говорить о том, о чем всегда было запрещено, о чем многие в нашей стране знали или подозревали. Мы делали это. И когда нам говорили: «Нет, это нельзя», мы делали всё наоборот. «Нет» для нас звучало «Вы должны это сделать обязательно». Это был счастливый период. Потом он прошел.
С. Крючков
―
Скажите, вот в этот короткий период, когда закрывали «Взгляд», когда закрывали «600 секунд» и прочее, было ощущение, что перестройка в этот момент свернута? Или у вас уже было понимание, что этот корабль развернут так, что в прежнее русло ему уже не войти?
В. Молчанов
―
Нет, тогда не было, потому что был 1991 год. Вот этот путч, который я весь просидел в Белом доме вместе с оператором. Потом я снимал второй в истории обыск в кабинете председателя КГБ СССР Крючкова. Я прорвался туда вместе с генеральным прокурором России. Потом я снимал арестованных - маршала Язова и министра... (кашляет) Простите, бога ради, это не коронавирус. Это я в деревне немножко отвык от разговоров. И мы ощущали какой-то прилив. Мы понимали, что мы выиграли, мы победили. Мы все сидели там - и взглядовцы, весь «Взгляд» там сидел, и мои ребята из «До и после полуночи». Мы моментально смонтировали фильм - получасовой или 40-минутный - «Август 1991. Монтаж на тему». Мы опять вдохнули. Меня снова позвали на телевидение, на Первый канал, но я отказался. Больше не хотел никогда работать в государственных средствах массовой информации. В общем, дальше я, за маленьким исключением, всё время работал в частных телекомпаниях - «Рен-ТВ», канал «Ностальгия», канал «Мир» - ну, разные. Канал «Рен-ТВ» - это тоже было замечательно. Из него я уходил - мне тоже было тяжело. Все эти профессиональные решения принимались очень тяжело. Но это было уже не так серьезно, это не так влияло на мою жизнь. Другое дело, что были разные предложения, отказаться от которых было очень трудно. В 1992 или 1993 году один очень высокопоставленный человек позвонил мне в 12 ночи и предложил работать с ним. Я не хочу называть фамилию этого человека. Он был другом моего главного редактора Ольвара Какучая. Я был совершенно ошарашен его предложением и сказал: «Нет, я журналист. Я не могу этим заниматься и вообще не хочу». А ему не принято было отказывать, этому человеку. Прошло несколько дней, и мой друг и главный редактор Ольвар Какучая позвал меня в свой кабинет. И этот человек сидел там. Они пили коньяк. И он повторил свое предложение. И я, уже глядя ему в глаза, отказал. Это было самое необычное предложение в моей жизни. Он человек мудрый. Он был очень обидчивый, но мудрый человек. Он понял, что я этого действительно не хочу, это совершенно не мое. Вот это было очень трудно сделать. Хотя было еще много разных трудных вещей, связанных и с семьей, и со всякими романтическими историями. Даже со спортом. Я прощался со спортом - для меня это тоже было довольно трудно. Я очень хотел играть, продолжать играть в теннис. Меня в этом плане воспитывала моя старшая сестра Аня Дмитриева, которая была звездой того времени, 18-кратная чемпионка СССР. Но я никогда не играл так хорошо. И когда я принял это решение, что я бросаю теннис... Причем там платили хорошую стипендию. Я всё время ездил по стране в какие-то города, играл, так красиво. Но я понял, что надо учиться, надо взяться за ум. Пришел к тренерше... А сестра привезла мне из Англии ракетку Schlesinger. По тем временам это была фантастика. Я пришел к своей тренерше Елизавете Михайловне Чувыриной и сказал: «Я бросаю». Она говорит: «Как же так?». Я говорю: «Я бросаю». И разбил теннисную ракетку, вот эту замечательную. Это тоже было трудное решение. В общем, их всё время было много. Были очень тяжелые для меня решения, из-за которых я каюсь. У меня ведь семья жены - испанская. Ее отец - из детей-испанцев, тех, которых привозили в Гражданскую войну. И он долгое время, 20-25 лет, не видел свою мать, не видел своих родных. Туда нельзя было ездить - там был Франко. И вот наконец их пустили в Испанию. Они должны ехать к ее бабушке, бабушке моей жены, к матери отца. Едет вся семья. Они, конечно, думают и надеются, что и я поеду в Испанию. А я в то время уже на этой голландской стезе. Я езжу в Голландию, это моя профессия. В общем, тоже хорошо. Я понимаю, что я должен идти с паспортом в ОВИР. Сейчас вы не знаете, что это такое. Через ОВИР уезжали в эмиграцию, по приглашению. Хорошо, если я пойду туда, меня больше не будут пускать по работе за границу. И я был вынужден сказать им, что я не поеду. Это было, безусловно, предательство, за которое я каюсь до сих пор. Потому что они очень хотели, чтобы я тоже увидел, познакомился со всеми их родными, а я отказался. Конечно, этого я простить себе не могу, это всегда во мне живет.
В.Молчанов: Видимо, это был самый счастливый год в моей жизни. Нам было очень хорошо в Голландии
М. Максимова
―
Я читала в одном из интервью, что у вас в какой-то определенный момент была такая определенная развилка: вы могли уехать работать, по-моему, в Новую Зеландию, если я не путаю. То есть либо остаться в России, либо уехать за границу работать там. Почему приняли решение остаться здесь?
В. Молчанов
―
Это было не Новая Зеландия. Это тоже была Голландия. Это было во время этих путчей, когда я был без работы, и никакое телевидение, в общем, больше впереди мне не маячило. У меня был абсолютно свободный голландский язык. Я переводил очень многих членов нашего Политбюро ЦK КПСС. И пара моих голландских друзей, очень известных журналистов, предложили мне уехать в Голландию и получить должность профессора в одном из очень престижных голландских университетов. Это было очень заманчиво. Уютный кампус где-нибудь в районе Лейдена или Утрехта. Хорошая, потрясающая зарплата. Какие-то лекции о России, о Советском Союзе, о русской литературе. Голландское пиво, голландские сыры.
М. Максимова
―
Вот казалось бы, да?
В. Молчанов
―
Казалось бы. Но дело в том, что у меня была жива моя уже очень старая мама. Она была одинока. У жены была жива ее мама. Ее муж к тому моменту уже тоже умер. Плюс я в жизни очень привязан к сестре. Она меня воспитывал до того момента, когда я женился (а женился я очень рано, в 18 лет), и, в общем, продолжает воспитывать меня до сих пор. И мы с женой поняли, что нельзя оставлять их, этих двух женщин - ее мать и мою. И я сказал: «Нет, я очень хочу, но это нельзя сделать. Это не по-человечески».
С. Крючков
―
У нас 2 минутки до новостей. Как получилось так, что в 1967 году ваш выбор на филфаке пал именно в пользу голландского языка?
В. Молчанов
―
Это был 1968. В 1967 меня хотели выгнать из университета.
С. Крючков
―
Хулиганили, Владимир Кириллович?
В. Молчанов
―
Вообще-то я сначала поступил на испанский. По вине моей сестры... Я вообще очень хотел быть актером. Слава богу, не стал. Но я сдал экзамен в школу-студию МХАТ. Прошел на 3-й тур, куда должны были принимать 14 человек, а прошло всего 12. Но родители сделали всё так, чтобы я не учился. За это я им очень благодарен и всегда вспоминаю эти слова моих мамы и папы, которые были связаны с театром: «Лучше быть плохим инженером, чем плохим актером». Это действительно так. Все учились на этом испанском отделении, а я продолжал играть в теннис. И когда были экзамены, все уже немножко говорили по-испански, а я по-прежнему играл в теннис. И мне сказали (на филологическом факультете всегда было мало мальчиков): «Может быть, чтобы тебя не выгоняли, займешься чем-нибудь другим? Вот голландский...». А про Голландию-то я знал: Ван Гог, тюльпаны. Еще немножко - там, «Серебряные коньки», сыр. Честно говоря, много не знал. Я говорю: «Ну и черт с ним, пойду на голландский». Вот тогда я решил, что буду учиться. Бросил теннис и стал учиться.
С. Крючков
―
Кстати, как сестра отнеслась к тому, что вы расстались с теннисом?
В. Молчанов
―
Думаю, очень спокойно. Зато у меня здесь, в моей деревне, висит медаль чемпиона Советского Союза.
С. Крючков
―
В парном разряде, в миксте. У нас немножко проблемы со связью.
В. Молчанов
―
Это мой главный приз, который я получил. У вас новости, насколько я понимаю?
С. Крючков
―
Сейчас, несколько секунд. Марина Максимова и Стас Крючков, это «Разбор полета». Мы продолжим после коротких новостей на «Эхе» и некоторого количества рекламы, которую мы обязательно с удовольствием послушаем.НОВОСТИ. РЕКЛАМА.
С. Крючков
―
Мы продолжаем. Буквально через полчаса «Футбольный клуб» с Максимом Курниковым, Василием Уткиным и обозревателем «Независимой газеты» Станиславом Мининым. После полуночи - долгожданный «Битловский час» с Владимиром Ильинским. С 1:00 до 3:00 пополуночи - программа Игоря Юджина «Хранитель снов». А сейчас с нами на связи Владимир Молчанов, журналист. Мы тут уже начали этот разговор и, видимо, продолжим.
М. Максимова
―
Наши слушатели и зрители, которые нас не только слушают, но и смотрят на канале «Эхо Москвы» в youtube, смотрели нас и вас во время новостей и рекламы и увидели, что вы показали своего домашнего питомца. Поэтому расскажите тем, кто не может нас видеть. Во-первых, у нас режим самоизоляции. Спрашивают, где вы его проводите и как вы его проводите.
В. Молчанов
―
Вы знаете, я, естественно, первый раз в самоизоляции. Я сижу в своей деревне со всей своей семьей, состоящей из жены, дочери, моего внука, собаки и кошки. Это во-первых. Я первый раз в жизни нигде не работаю. Вообще нигде. Вот сейчас, в данный момент, на мое любимое радио, где я работаю - в ноябре будет уже 15 лет (это лучшее музыкальное радио страны - «Радио Орфей») - я, к сожалению, поехать не могу. Меня сейчас туда не пустят. Или остановят по дороге. Поэтому я, наконец, начинаю немножко... Я всегда думал: что такое философское отношение к жизни? Особенно в русских. И никогда не мог понять, в чем оно заключается. Вот за эти почти 2 месяца, что я сижу здесь, в Старой Рузе, под Москвой в 100 километрах, я хожу, стою на балконе, а подо мной течет река Руза. Я смотрю на воду, смотрю на чаек, смотрю, как вытаскивают какую-то рыбку, смотрю на какие-то легкие дымки, которые идут - и какое-то безумное умиротворение. Мне это очень нравится. Но я понимаю, что я так долго жить не могу. Мне очень хочется поработать. Поэтому я был очень рад, когда получил от вас приглашение. Хотя это не работа для меня - это для вас работа. Но мне было очень приятно, что я хоть что-то могу сделать. В общем, то же самое происходит и с моими многочисленными друзьями. Мы первый раз вот так вот сидим, 2 месяца - и дочь, и жена, вместе вот здесь, на даче. Обычно приезжаешь-уезжаешь, а тут все вместе. И никуда не надо спешить. Нас никуда не выпускают, дочь привозит продукты из соседних магазинов. Всё замечательно. Я начал готовить, что, в общем, очень... Занимаюсь каким-то глупостями: рою какие-то ямки для цветов или для чего-то. В общем, делаю то, что делают все. За одним исключением: я 6 лет не пью, к сожалению, а вокруг много народу пьет. Вот это меня немножко расстраивает.
С. Крючков
―
Владимир Кириллович, в предыдущей части мы заговорили об эпохе поздних 80-х. Многие говорят о том, что это время надежд, время упований. То, о чем грезилось тогда, в пришествии чего не сомневались, и что, в конечном счете, не наступило - есть такие вещи? Есть то, во что тогда верилось, а в конечном счете не случилось сегодня? Если перебрасывать такую проекцию оттуда в сегодняшний день.
В. Молчанов
―
Это былв мечта. В это не верили - что произойдет то, что произошло. В общем, мы - я говорю о нашей профессии... Например, когда я пришел на телевидение, мне уже было 36 лет. Но я, так же, как и десятки, сотни других журналистов, впервые в жизни смог свободно говорить о вещах. Свободно рассуждать. Свободно приглашать тех людей, которых было запрещено куда бы то ни было приглашать. Благодаря моему совершенно замечательному музыкальному редактору, композитору Владимиру Давыденко, свободно давать в эфир ту музыку, от которой страна сходила с ума. Первую передачу мы завершили песней «We are the world, we are the children», где пело около 20 или 25 звезд мирового рока. Наш режиссер сделал, по-моему, 11 или 12 ошибок в титрах. Потому что никто их не видел. Понимаете, мы их слышали на каких-то плохих пленках. Это было что-то. Боря Гребенщиков говорил мне, когда я его снимал: «Мы не могли поверить, когда это произошло». Но это совершенно не главное. В общем, мы смогли заговорить о том, о чем обязаны были говорить. О том, что называлось Октябрьской революцией - а мы считали, октябрьским государственным переворотом. О сталинском терроре. О белой гвардии - потрясающий репортаж Алексея Денисова о людях, которые служили в белой гвардии. Очень много было посвящено сталинскому террору. Это было семейное у нас с сестрой: расстреляли нашего деда, нашу маму исключили из театрального училища имени Щепкина как дочь «врага народа». Бабушку отправили в ссылку. Это было семейное. И не только у меня. У моего главного редактора тоже в семье было нечто подобное. Там, правда, расстрелом не закончилось, но закончилось тяжелой ссылкой. Говорили об этом, об эмиграции, о «философском корабле». Ведь об этом знали только... Сколько тогда было? По-моему, 280 миллионов населения. Не знаю, об этом знали несколько процентов. Потому что другим это было неинтересно, им не давали читать эти книги, которые мы могли читать. И это произошло! Во многих газетах... Вы не помните, что такое «Московские новости», или журнал «Столица», или журнал «Огонек» того времени. Ничего подобного в стране не было, это появилось впервые. Но, в общем, и это также как-то постепенно сошло на нет к концу 90-х. Это, конечно, было глубокое разочарование, которое продолжается и сегодня.
В.Молчанов: Я всегда был просто журналистом. Я надеюсь, им и уйду из этой жизни. Это было очень трудное решение
М. Максимова
―
Кстати, вас тут слушатели уже не единожды спросили, что вы думаете о современном телевидении и смотрите ли вы его?
В. Молчанов
―
Конечно, сейчас, сидя здесь, я смотрю вообще всегда все новые программы. Хотя бы несколько минут. Иногда мне этого хватает. Оно такое большое, телевидение. Вы ведь хотите, чтобы я оценил наше российское телевидение?
С. Крючков
―
Безусловно.
В. Молчанов
―
Я его не так много смотрю. У меня много каналов - и в Москве, и в деревне. Где-то 500 каналов. Я смотрю спорт - обязательно. После меня к вам в студию придет мой друг и коллега Василий Уткин. Я никогда не пропускаю его выступлений. И я счастлив, что в свое время вел лондонскую Олимпиаду в студии, в которую всё время, каждый день приходил Василий Уткин. Я очень люблю спорт. Понимаете, мне немного - не немного - сильно грустно, что та журналистика, которая была в конце 80-х и в 90-х, из журналистики превратилась в откровенную пропаганду. Которая даже, в общем-то, я скажу, и в Советском Союзе была несколько мягче.
М. Максимова
―
Чем сейчас?
В. Молчанов
―
Чем то, что происходит сейчас, безусловно. Правда, я всё-таки работал в Агентстве печати. Мы работали на Запад или на Восток. Я работал на Нидерланды, Бельгию, вел колонку в Финляндии. Мы могли писать несколько иначе - так же, как и «Московское радио». Но такого ужаса, такого хамства, такой неприкрытой агрессии в той пропаганде (которой занимались, в том числе, и мы), конечно, не было. И такой необразованности не было.
С. Крючков
―
А с чем вы связываете произошедшее сейчас? С чем вы связываете то, что вот эта тональность искренности и отсутствия хамства как-то ушла и оказалась заменена чем-то из того, что мы видим на некоторых из самых агрессивных наших каналов?
В.Молчанов: Я понимаю, что я так долго жить не могу. Мне очень хочется поработать
В. Молчанов
―
Где расту, что слышу. Поэтому это и происходит.
С. Крючков
―
Это вина самой журналистики или неких установок, которые ей предшествовали? Вы же говорите, что журналистика не служит.
В. Молчанов
―
Я могу вам сказать, что я преподаю (во всяком случае, преподавал до последнего времени) в 3-х разных вузах - у меня мастерские журналистики. В основном, правда, девочки - мальчики уже совсем перестали поступать. Я могу вам сказать, что приблизительно 90% тех, кто учился у меня в мастерской, не связывали свою дальнейшую жизнь с журналистикой. Той, что мы называем официальной - на телевизионных каналах, в каких-то газетах. Они сами чувствовали, что это не их. Это не их, они не хотят этим заниматься. И их оценки того, что происходит, в первую очередь, на телевидении, гораздо более жесткие, чем у меня. Потому что я-то на нем провел очень много времени - всё-таки почти 30 лет. Они это дело совершенно не воспринимают. Они совершенно другие. Конечно, безусловно, они менее образованные, они меньше читали, их очень легко развести. Они практически не знают истории и очень плохо знают литературу. Но они блистательны в технике, во всех этих новых веяниях. И конечно, они все уходят. Если у них получается, они все уходят в интернет.
М. Максимова
―
Так там сейчас как раз есть какая-то свобода. Во всяком случае, больше, чем на телевидении.
В. Молчанов
―
Это безусловно.
С. Крючков
―
В одном из интервью вы говорите: «Одна из черт сегодняшнего времени - это неумение это самое огромное количество информации перевести в качество мысли и чувства». Есть какой-то алгоритм, который постиг Владимир Молчанов, который мог бы сообщить, каким образом достичь этого эффекта, когда качество мысли и чувства не уходит, когда они остаются с тобой, когда ты не вступаешь на этот скользкий путь пропаганды, когда ты остаешься в служении не кому-то, а себе и истине? Давайте скажем так, патетически.
В. Молчанов
―
Нынче это очень невыгодно. Если ты не служишь, ты и денег не зарабатываешь. Понимаете, у нас этого не было. И не было такой конкуренции, которая есть сегодня. Мы очень дружили и со «Взглядом», и со всеми этими программами. Наши зарплаты - да, мы, конечно, хорошо зарабатывали. Но это нельзя было сравнить с тем, что можно заработать сегодня благодаря тому, что ты служишь. Не являешься журналистом, а служишь той идее или этой. В общем, хорошие, настоящие журналисты (это круг моего общения) всегда очень волновались и думали о своей репутации. Репутацию можно нарабатывать 20 лет и потерять ее в течение 1 минуты. Это происходило с некоторыми людьми на телевидении. Например, в 1991 году, когда был путч. Люди были знамениты на всю страну, раз! - и всё. И на 15 или на 10 лет тебя нигде нет - ни у тех, ни у других. Ни в их изданиях, ни в оппозиционных. Потому что репутация отсутствует. И вот я считаю, что сохранение своей репутации - это один из самых важных аспектов в современной журналистике. Сейчас, увы, этого не происходит.
М. Максимова
―
Вы сейчас как раз ответили на вопрос нашего слушателя Дмитрия Мезенцева, который уже несколько раз просил нас задать вам вопрос про репутацию и почему в России сейчас она так девальвирована. Я хотела у вас спросить по поводу «До и после полуночи». Там же было несколько выпусков. Правильно я понимаю: в начале шел выпуск на Дальний Восток. Вы говорили, что там всё было довольно жестко, потому что начальство, руководство как раз его отсматривало. И что только в том выпуске, который уже поздно вечером, фактически ночью, шел по московскому времени, вы уже позволяли себе дать какие-то, может быть, отдельные другие интервью. В общем, то, что не шло в первом выпуске. Как так получалось? Как получалось скрывать вот этот поздний выпуск от руководства?
В. Молчанов
―
Это очень просто. В субботу в 11 утра на работу в Останкино приезжали какие-то дежурные начальники - там, зампреды. Поэтому первый эфир, который шел на Дальний Восток, был очень скромен по контенту, как нынче принято говорить. Там вместо рок-музыки давались какие-то русские песни - Валя Толкунова, Апина. Ну, что-то такое. Конечно, не совсем примитивное, но такое достаточно безболезненное. Не давалось никаких интервью, за которые мы потом получали нагоняй. Потом это всё заканчивалось, те говорили: «Ладно, можно». Как Леонид Петрович Кравченко после первого эфира сказал: «Пожалуйста, вот этого (тогда можно было говорить «негры», сейчас так нельзя говорить), вот этого негра замените мне, пожалуйста, на Толкунову». Толкунову не нашли, мы поставили Катю Семенову с песней «Школьница». Правда, очень быстро монтировали, поэтому 2 раза бант у нее был справа, а 2 раза слева. Но это не страшно. А пол-12 ночи мы выходили в эфир...
С. Крючков
―
Немножко подвисает наша трансляция.
В. Молчанов
―
НРЗБ мы приходили НРЗБ... Я вижу, у меня тоже написано, что я зависаю. По-моему, у нас здесь идет гроза. Приходили люди, которые были...
М. Максимова
―
Так, что-то подвисает наш эфир.
С. Крючков
―
В последующем какие-то дисциплинарные меры по факту всего этого принимались?
М. Максимова
―
Так, не получается.
С. Крючков
―
Будем пытаться восстанавливать связь потихонечку.
М. Максимова
―
Возобновилось? Сейчас мы постараемся, но увы. Это как раз к тому, что сейчас люди начали обсуждать, что больше скандалов по поводу дистанционного обучения. Но говорили, что современная журналистика, оказывается, может прекрасно существовать вот так, удаленно. То есть все интервью на всяких зумах, скайпах, вотсапах, еще чем-то можно делать благодаря таким программам, находясь друг от друга на расстоянии, не знаю, 1000 километров. И всё это спокойно - до 100 человек...
В.Молчанов: И мы ощущали какой-то прилив. Мы понимали, что мы выиграли, мы победили
В. Молчанов
―
Это то же самое, через что прошли мы, потому что у нас были прямые... Не слышно?
С. Крючков
―
Слышно.
М. Максимова
―
Да, вы появились.
В. Молчанов
―
Тогда были телемосты. Родоначальником был Владимир Познер. У нас были фантастические телемосты. Например, в эфир вдруг выходила беженка Наталья Макарова. Или Рудольф Нуриев. Или мы показывали Михаила Барышникова - оттуда. Это всё было запрещено. Это были беженцы, но здесь их называли предателями. Правда, они просили артистического убежища, а не политического, но здесь их воспринимали так. И вот они выходили к нам на эти телемосты. Скандалы были феерические! Когда мы впервые показали рождественскую церковную службу - фрагмент минут на 8, скандал был феноменальный. Звонил Лигачев, кричал: «Кто позволил?». Звонил Шеварнадзе, говорил: «Спасибо, что показали». То есть они между собой ругались. Звонил Яковлев, тоже говорил: «Спасибо, что показали. А кто разрешил?». Кто-то им разрешил. Никто не мог понять, кто же разрешил. Мы очень на этом играли.
С. Крючков
―
Сами себе разрешали. Владимир Кириллович, вот огромное число интервью. Наверное, речь идет о сотнях людей, о сотнях человек.
В. Молчанов
―
Нет, не о сотнях. Мои редакторы посчитали, что я сделал около 10 тысяч интервью.
С. Крючков
―
Тысячи. Тем не менее, есть ли среди них те люди, которые преподнесли не просто какой-то общий урок по жизни, а повлияли на вас так, что вы восприняли сказанное в этом диалоге как нечто, остающееся с вами по жизни вплоть до сегодняшнего дня? Как, скажем так, алгоритм.
В. Молчанов
―
Я понял. Я очень благодарен телеканалу «Россия», на котором я в свое время сделал цикл из 30 программ, который называется «И дольше века». Это по аналогии с романом Чингиза Айтматова «И дольше века длится день». Мы делали его с женой. Это 30 40-минутных фильмов о людях, с которыми я очень хотел поговорить. Мне приходилось с ними встречаться по жизни, но я никогда не мог с ними всерьез поговорить. Вот они все, в этой книге. Практически каждый из них привнес что-то очень серьезное в мою жизнь. Я просто могу вам сказать, кто в этой книге. Это Аксенов Василий Павлович, это Анджей Вайда, это потрясающий писатель-фронтовик Василь Быков. Это Адольф Мартин Борман-младший, крестным отцом которого был Адольф Гитлер, а отцом - «наци № 2» Мартин Борман. Это Майя Михайловна Плисецкая. Это мой любимый Тонино Гуэрра. Это потрясающий врач и мой личный дру Александр Гаврилович Талалаев - потрясающий патологоанатом, ученый, педиатр. В общем, тут и Лео Бокерия, и Слава Полунин, и Наталья Петровна Бехтерева, которую я считал одной из самых выдающихся женщин нашей страны, совершенно интереснейший человек. Все эти люди оставили очень большой отпечаток в моей жизни и в моем сознании. Очень большой. Они очень повлияли на меня.
С. Крючков
―
А что является залогом успешности диалога, успешности того, что в этом разговоре родится нечто, способное оставаться надолго, способное долго звучать, способное быть камертоном для других? Какая-то тональность, искренность - что?
В. Молчанов
―
Я не знаю, они относились ко мне... Понимаете, ведь многие из них... В моей жизни было 2 или 3 отказа от интервью - людей, которые отказывались со мной говорить. Не больше того. Все эти люди, в общем, меня знали. Ну, может быть, Борман не знал, может быть, кто-то еще. Может быть, Робер Оссейн или Анни Жирардо, которые тоже в этой книге, меня не знали. Все остальные меня знали. Многие с детства, как Майя Михайловна Плисецкая и кто-то еще. Они относились ко мне, может быть, с какой-то симпатией. Они мне верили, доверяли. И они понимали, что это будет не пустой разговор. Я, в общем, всегда очень хорошо готовлюсь к встрече, но никогда не знаю, о чем буду говорить. Я всё знаю о человеке - как бы, а думаю, что я всё знаю. Как это происходит? Были провалы. Я своим студентам всегда привожу в пример мое совершенно провальное интервью в «До и после полуночи» с человеком, которого я боготворил и боготворю по сей день - это Булат Окуджава. Я знал о нем всё, я знал все его песни, играл на 3-х аккордах его песни. Он смотрел мои программы. Мы встретились, 15 минут. Нельзя влюбляться в своего героя. Мы встретились. О чем мы говорили, я так и не понял. После этого он полетел в Америку на творческие вечера. Его спрашивают: «Скажите, о чем вы там говорили с Молчановым?». А меня спрашивали на моих творческих вечерах: «О чем вы хотели поговорить с Окуджавой?». Это был мой главный провал. Я студентам всегда показываю это. Не влюбляйтесь в тех, кто к вам приходит. И не надо их ненавидеть. У меня были люди, которых я терпеть не мог. Они приходили ко мне в студию. Я их не мог терпеть из-за их взглядов, из-за каких-то позиций. Но они были очень интересные, они были очень крупными учеными. Не хочу сейчас вспоминать - некоторые уже ушли из жизни. Ненавидеть в студии тоже нельзя.
М. Максимова
―
Просто вы как раз упомянули в первой части программы, и тут тоже приходят вопросы про розыск нацистских преступников. Скажите, что стало отправной точкой для этой истории?
В. Молчанов
―
Отправной точкой стало то, что я получил из Голландии информацию от одного журналиста, который мне позвонил. Он был в «черном списке» советского посольства, его не пускали в СССР. Он позвонил мне и сказал: «У меня есть фамилия человека, который, кажется, расстреливал людей во Львовской области». Я пошел к своему главному редактору. Это был мой главный учитель по журналистике Владимир Ломейко. Потом он был спикером... Тогда не было спикеров Кремля - он был спикером Министерства иностранных дел, а до этого был потрясающим журналистом, главным редактором. Он пережил блокаду. Это было очень важно для него. Я ему быстро объяснил, что так и так. Он посмотрел на меня и сказал: «Билеты срочно!». Через день я поехал во Львов. На следующий день мы сели с тамошним собкором в машину, проехали 500 километров, искали. Уехали в какую-то деревню, вышли - и через 15 минут у меня на руках была куча свидетельств, документов и людей, которые присутствовали при этих расстрелах. Это был голландский мультимиллионер Питер Ментен, который расстрелял там около 300 человек и украл колоссальную коллекцию живописи у еврейских профессоров. Это была моя первая статья в «Комсомольской правде». Всё, что я потом писал, искал - всё публиковалось в «Комсомольской правде». Меня туда привели мои друзья - Юрий Рост, замечательный журналист Юрий Щекочихин, который тогда работал. Они все помогали. Это было очень шумное дело. И в знак благодарности, что ли, генеральная прокуратура СССР... Меня принял прокурор Руденко, наш главный обвинитель, и сказал: «Может быть, вы хотите продолжить эту тему?». Я очень хотел. Я действительно очень хотел. Тут был еще один момент: я очень не хотел заниматься многим из того, чем занимался в агентстве печати «Новости». Поэтому когда я понял, что буду заниматься нацистской темой, искать преступников... Это было очень жизненно для моей семьи, потому что когда мой папа умер, во 2-м изданим этой книги я написал «Памяти моего отца, композитора Кирилла Молчанова, чье творчество было посвящено антифашистской теме». Действительно, где-то 80% музыки моего отца - это музыка к фильмам Станислава Ростоцкого, это опера «А зори здесь тихие», это знаменитый романс «Жди меня, и я вернусь» и так далее. Это было очень в семье. И вот я так на 5-7 лет ушел. Мне открыли какие-то жуткие подвалы, где лежали документы, которые никто и не трогал. Там сидели 2 человека - пожилой человек и одна милая дама. Я начал копать. Находил какие-то фамилии, ехал туда - в Белоруссию, Украину, Латвию, Эстонию и так далее. И вот так собрал очень много.
В.Молчанов: Это было, безусловно, предательство, за которое я каюсь до сих пор
М. Максимова
―
В том числе и с какой-то стороны страшных историй тоже. Наши слушатели один за другим просто благодарят вас. Мы вас тоже благодарим за этот интересный эфир. Увы, у нас закончилось время. Это был «Разбор полета». Владимир Молчанов, журналист, был у нас в студии. Станислав Крючков...
С. Крючков
―
Марина Максимова. До свидания!
М. Максимова
―
До свидания!
В. Молчанов
―
Спасибо вам большое! Позвольте поздравить всех тех, кто слушал нас, с наступающим действительно нашим главным праздником - Днем Победы. Это действительно самый светлый и самый печальный праздник в нашей жизни.