Маша Слоним - Разбор полета - 2021-02-22
22.02.2021
С. Крючков
―
Добрый вечер, здравствуйте! Это «Разбор полета» — программа о людях и решениях, которые они принимают в своей жизни. Проведут ее сегодня, как, впрочем, и всегда вечерами по понедельникам, Марина Максимова — Марина, здравствуй! — и Станислав Крючков. И сегодня у нас в гостях журналист Маша Слоним. Маша, добрый вечер!
М. Слоним
―
Добрый вечер, здравствуйте!
С. Крючков
―
Так уж повелось... Марина сейчас нечаянно пропала, но, тем не менее, без нее задам вопрос. Я думаю, она предугадает, что я его задал. Это вопрос о самом сложном жизненном решении, с которым довелось столкнуться. Я так почитал — у вас биография какая-то колоссальная. Признайтесь, где была развилка, и была ли она в принципе?
М. Слоним
―
Вот это очень интересно. Развилки были мелкие. Крупных почему-то не было. То есть я уже говорила это и повторю, потому что это правда: решения я не принимала — решения принимали меня. Вот правда, так получалось, что мне как-то не пришлось в жизни принимать таких серьезных поворотных решений. Было одно важное решение, которое я, в общем-то, с легкостью приняла. Это когда я решила уйти с BBC Radio. Я обожаю BBC до сих пор — это действительно какая-то моя журналистская родина. Но мне предложили очень интересный проект, от которого я не смогла отказаться — поехать в Россию и снимать (так получилось в конце концов) 9-серийный документальный фильм о Горбачеве, перестройке, о России. Это 1989 года. И я бросила всё. С ВВС у меня был постоянный контракт — что называется, пенсионный, то есть до самой пенсии я была обеспечена работой. А это, в общем, довольно-таки было редкостью. Потому что давали 3-летний контракт. У меня тоже вначале был 3-летний, или 2 раза 3-летний, а потом уже дают такой постоянный пенсионный. На меня все смотрели как на идиотку, потому что от таких контрактов не отказываются. А я почему-то была уверена, что именно в этот момент нужно сделать именно это — уйти. Я уже где-то 15 лет работала на ВВС к тому времени, а тут фильм, который мы делали для BBC, и мне предложили быть одним из продюсеров этого фильма. И я, в общем-то, не раздумывая, согласилась. Тем более в этот день я в шутку читала такую газету (у нас она до сих пор есть) Evening Standard. Я читала Evening Standard, и в шутку читала там раздел гороскопов — несерьезный, я никогда в это не верила. В общем, там были веселые гороскопы. И мой гороскоп — Скорпион — просто попадал в яблочко по решению: что я должна резко изменить свою жизнь и сделать какой-то крутой разворот.
С. Крючков
―
Скажите, когда вы говорите, что иногда решения принимали вас, сейчас вы описываете, я так понимаю, страницу жизни, воспринимаемую вами позитивно. Бывало так, что приходилось оказываться в заложниках у решения? То есть решение вас выбрало, но, осуществляя его, случалось пожалеть?
М. Слоним
―
По-крупному — нет. И вообще мой принцип... То есть, наверное, мне везло в жизни, потому что я ни о чем не жалела. Я не жалела о своих решениях, о каких-то своих шагах, ходах и прочее. Вот не было у меня такого. Я не могу сейчас вспомнить ничего такого. Были такие серьезные решения. Решение об эмиграции... Но тоже так получилось, что не я его приняла. Меня всё устраивало. Хотя многих моих друзей уже арестовали — это был 1974 год. У меня в доме были обыски, у меня были допросы. За мной ходили, следили. У меня был маленький сын. Я была молодая, и я знала, что я что-то делаю правильно. А правильно я делала — я передавала самиздат на Запад. У меня были друзья-журналисты — английские, американские. Я через них передавала какие-то наши документы — письма, хронику и прочее. И мне казалось, что я делаю то, что я должна делать. Меня даже как-то увлекала, что ли, такая жизнь — подпольная. Ну, не совсем подпольная, но всё-таки. За мной следили. Я уходила от слежки, от этих топтунов. Мой сын иногда выглядывал в окно (мы жили на 8 этаже) и говорил: «Стоят». А там стоял микроавтобус, очевидно с какими-то записывающими штуками. Записывали — мы просто нашли жучок на чердаке 9-го этажа. Жучок, который улавливал мои разговоры в кухне. А я знала про это. Мы как-то узнали, что они записывают, потом стали проверять и таки нашли. Это было как-то так — авантюрно, что ли. Но моя мама не хотела этих авантюр. Моя мама всё-таки пожила дольше меня, жила еще в сталинские времена. Она тоже подписывала письма, ходила на митинги — всё она делала. Но для меня она не хотела тюрьмы. Она не хотела остаться с моим сыном на руках, когда меня посадят. Поэтому она пошла в ОВИР, организовала там приглашение мне из Америки от моей сестры, которая была там, потому что ее мужа к тому времени лишили гражданства, и он там оставался. Это было воссоединение семьи. Это было время Хельсинкских соглашений. Это 3-я корзинка — воссоединение семьи.
М.Слоним: Я обожаю BBC до сих пор — это действительно какая-то моя журналистская родина
С. Крючков
―
Вы фигурировали в списке Киссинджера.
М. Слоним
―
В общем, моя сестра и ее муж приглашали меня воссоединиться в Америке. Мама взяла анкеты, заставила меня заполнить. Я заполнила, уехала в Крым, который был тогда общий, и гуляла там. И вдруг пришло разрешение — в рекордные сроки. Я даже, в принципе, огорчилась, потому что как-то мне было неплохо. И в Крыму было неплохо, и в Москве было неплохо. Но, в общем, я поехала. Так что и этого решения фактически сама я не приняла.
М. Максимова
―
Правильно я понимаю: это было решение вашей мамы, но вы не сопротивлялись, вы приняли его?
М. Слоним
―
Конечно, да, я приняла. То есть я спорила с ней, говорила: «Пока рано, может, не стоит?». Но я видела: это как мать буквально выбрасывает своего ребенка из горящей избы. Она была уверена, что меня посадят. Мой первый муж, отец моего ребенка, был уже в Калифорнии, в Америке. Так что ребенка могли либо забрать куда-нибудь в детдом, либо он бы просто остался у мамы на руках. В общем, любые варианты были не очень хорошие. Я понимала, что она очень волнуется. Ну и вообще я авантюрист. Думаю: тоже интересно — пожить в Америке.
С. Крючков
―
Мы обозначили этот рубикон — отъезд. Это 1974 год. Существование в этом кругу, попадание в этот круг — какие к тому были предпосылки? Сугубо семейные, интеллектуальные? Как происходило ваше взросление? Давайте знакомиться, собственно говоря, с нашей аудиторией. Хотя она, наверное, многое о вас знает.
М. Слоним
―
Ну как, я из семьи, как некоторые говорят, номенклатурной. Но, в общем-то, мы никогда не жили, как номенклатурная семья. Мой дедушка был в какой-то момент министром иностранных дел — Максим Литвинов. Он был изгнан из ЦК и снят с поста наркома иностранных дел как раз когда Сталину потребовалось подписывать пакт о ненападении с Гитлером, с Германией. Дедушка всегда был против. То есть предупреждал о фашистской агрессии еще в Лиге Наций в 30-е годы и, естественно, был категорически против этого пакта. Кроме того, Гитлер не хотел, чтобы этот пакт подписал еврей. Поэтому, в общем, дедушку сменили — поставили Молотова, который радостно подписал пакт. Семья у нас была такая, в общем-то, интеллигенция. У меня была английская бабушка — жена Максима Литвинова, на которой он женился, еще когда скрывался. Ну, не скрывался, а, в общем, когда был в Англии.
С. Крючков
―
И привез сюда, в Россию.
М. Слоним
―
Да, в Россию, в 20-е годы. У них уже было двое детей. Бабушка приехала без единого слова русского, но она как-то худо-бедно его выучила. Даже переводила на английский язык классиков — с маминой помощью. Мама была переводчицей, наоборот, с английского на русский — Татьяна Литвинова — и художницей. А папа был скульптор. Так что, в общем, семья была такая неординарная и совсем не номенклатурная. Потому что нас, детей, например, держали на даче за городом, а не в Доме правительства, где была квартира. Потому что не хотели, чтобы мы жили именно номенклатурно — маленькие дети. Мы вообще не знали, кто наш дедушка, совсем. От нас это скрывали — ну, до поры до времени, пока мы немножко не выросли и уже не пошли в школу. Да, в школе я училась в сельской — первые 2 года, с английской бабушкой. Детство было интересное.
С. Крючков
―
Говоря о воссоединении семьи, о 1974 годе, вы имеете в виду воссоединение именно по линии воссоединения с той самой английской бабушкой.
М. Слоним
―
Да, по линии воссоединения семьи. Потому что к тому времени моя сестра уже была в Америке. Она уехала с мужем Валерием Чалидзе, который тоже был диссидент. Они с Сахаровым чуть ли не первые организовали Комитет защиты прав человека. В общем, он поехал читать лекции в Америку по приглашению университета, и там его лишили гражданства. А лекции читал по физике — он был физиком. Немножко сумбурно звучит, но, в общем, да, они меня пригласили по линии воссоединения семьи. И меня радостно отпустили, потому что тоже вариант был такой: либо сажать, наверное, либо отпускать. А поскольку к тому времени в 1968 году уже был отправлен в ссылку мой двоюродный брат Павел Литвинов, который в августе 1968 вышел на Красную площадь «За вашу и нашу свободу» — против вторжения в Чехословакию, это уже был некоторый скандал на Западе. Потому что на Западе Литвинова помнили. Даже до сих пор помнят, потому что он всегда был, наоборот, за союз с Великобританией и Францией и, естественно, против пакта с Германией. Его до сих пор помнят как такого миротворца. Кстати, потом, во время войны, он был советским послом в Вашингтоне и способствовал открытию Второго фронта. Сталин его хоть и прогнал, но оставил про запас, не арестовал.
С. Крючков
―
В этом смысле принадлежность к фамилии не была неким залогом того, что Павел Литвинов оказался в ссылке, а не в застенках, и что вас не арестовали?
М. Слоним
―
Конечно, думаю, что да. Другие оказались в тюрьме, в психушке и прочее. Конечно, это было залогом. Потому что не хотели скандала. На Западе скандал был, конечно, но не такой, какой был бы, если бы ему дали срок в тюрьме или в лагере. То же самое, думаю, произошло и со мной. Тоже не хотели связываться. Зачем? Проще отпустить.
С. Крючков
―
Марина к нам присоединяется. Наверное, сейчас она наконец задаст свой вопрос.
М. Максимова
―
Я приношу извинения. К сожалению, проблемы с интернетом. Я пропустила, о чем вы сейчас...
С. Крючков
―
О многом и о важном. Маша, можно я задам вам вопрос, пока Марина настраивается? Смотрите, вы говорите: в круге диссидентском. Самиздат, передача литературы, архива и библиотеки Солженицына и так далее. А вы сами себя в тот период времени идентифицировали как принадлежащую к диссидентскому движению? Или это было бы некой натяжкой?
М. Слоним
―
Это было бы натяжкой, потому что я была немножко на подхвате. Знаете, как там было? Я была не в первом круге, так сказать. Но когда стали сажать людей первого круга — так сказать, самых таких наглых, которые фактически работали в открытую и брали на себя всю ответственность... А я была на подхвате. В моей квартире что-то печаталось, хроника. Я передавала документы. Я подписала, правда, пару писем. Но когда уже сажают какое-то ядро, приходит в каком-то смысле твоя очередь. Ты уже становишься более важным членом движения просто потому, что гораздо больше работы на тебя сваливается. Потому что многие уже сидят. И ты больше становишься на виду. В каком-то смысле, конечно, я была членом диссидентского движения, но не в первых рядах.
С. Крючков
―
Если говорить о проникновении в этот круг и последующее, постепенное такое, как я понимаю, его перекочевывание. Потому что вы фактически с ним же, с этим кругом, остались и в Штатах, переехав туда, насколько я понимаю. Или я ошибаюсь?
М. Слоним
―
Нет, круги не передвигаются, не перемещаются совсем. Друзей было много. И в Штатах были друзья, которые уехали. И необязательно это были из диссидентского движения. У меня вообще была довольно разнообразная компания. У меня были друзья среди художников — и подруги, и друзья. И просто какие-то из другой жизни. У меня была многослойная жизнь. Так что жизнь совсем не ограничивалась диссидентской деятельностью. И тоже, переехав вначале в Америку... Ну, в Америке у меня было довольно мало друзей. Вообще я жила не в Нью-Йорке, а в Анн-Арборе, штат Мичиган. Работала в издательстве «Ардис». У меня там были друзья — Профферы, у которых я как раз работала, владельцы издательства. Потом я переехала в Лондон... По дороге в Америку я остановилась в Лондоне, где уже жила моя бабушка. Опять жила. Она вернулась в 1972 году в Англию — уже жить, доживать. И она, опять же, приняла за меня решение. Вот тут тоже интересно. Решение о том, чтобы отправить меня в «Ардис», за меня принял Бродский. Мы встретились в Нью-Йорке, и он сказал: "Что ты делаешь, какие планы?". Я совершенно не знала, какие у меня планы, совсем. И он купил нам с сыном билеты на самолет в Детройт и отправил нас туда к Профферам в издательство «Ардис». Он с ними дружил и даже там работал какое-то время. Я тоже их знала. В общем, даже не спросив их, он отправил меня туда, за что я ему благодарна всегда, вечно. Это был очень интересный, замечательный опыт и прочее. Так что он решил мою судьбу там, в Америке, а английская бабушка решила мою судьбу в Англии. Потому что когда я приехала в Англию, просто по дороге в Америку, я не могла жить в Англии. У меня не было разрешения ни на жизнь, ни на работу. Я летела в Америку, но в виде исключения меня пустили в Лондон просто повидаться с бабушкой. А она ужасно хотела, чтобы я осталась в Англии.
М.Слоним: Мы никогда не жили, как номенклатурная семья
С. Крючков
―
А вы этого хотели?
М. Слоним
―
Если бы я не сдала тогда тест на BBC (она взяла анкеты на ВВС, чтобы я их заполнила — ну, не взяла, ей передали), я бы, наверное, не вернулась в Англию. Я бы осталась в Америке. Потому что мне было там очень хорошо, приятно, интересно. Я поняла, почему Америка — плавильный котел. Там очень легко, как мне показалось, было раствориться. Уже к концу первого года (год я там не прожила), к концу моего пребывания там я поняла, что, в общем, довольно легко становлюсь почти американской. Но тут пришло предложение от ВВС. Я сдала тест в Англии по дороге в Америку по просьбе моей бабушки. Они очень долго не принимали решения просто потому, что надо было получить разрешение на работу, а я (уникальный случай) выехала с советским паспортом, годным на 1 год. На ВВС, в общем-то, в 70-е годы представить себе, что кого-то с советским паспортом могут принять на работу, было невозможно. И поэтому очень долго. Я думаю, не просто разрешение на работу — может быть, разведка. В общем, проверяли, была проверка. И наконец, мне предложили контракт. Я отправилась в Лондон и стала там жить. Так что и это решение, в общем, принимала не я. Оно как-то за меня было принято.
С. Крючков
―
Маша, скажите, пожалуйста, вы говорите, что, будучи в Штатах, за довольно короткий период времени почувствовали, что становитесь американкой. Оказавшись в Британии, вам пришлось становиться британкой? Или вы чувствовали в себе это?
М. Слоним
―
Это почти невозможно. Мне было 28-29, но для меня английский язык, в общем, был почти родной. Я узнавала Лондон по всему — по Диккенсу, по литературе. Бабушка нас в этом смысле воспитывала очень по-английски. Детство было русско-английском — и культура, и всё. Но, конечно, в Англии ты отдельно. Тебя как-то не засасывает, скажем так. Нет, мне повезло, потому что для меня это была не чужая культура, не чужая страна. Она была почти моя родная, хотя я никогда в жизни до этого там не была. И язык, и всё. Но ты почти не можешь раствориться в Англии, не будучи рожденным здесь. Нет, мой сын вполне растворился. Ему было 8, когда мы с ним сюда прибыли. Да, ему удалось. И я знаю многих детей моих друзей, которые вполне стали англичанами. Но так ты всё-таки слегка иностранец. Меня это вполне устраивает, я не против.
С. Крючков
―
А притирка к ВВС проходила сложно? Потому что всё-таки BBC — это такой сложный процесс. Это колоссальный драйв.
М. Слоним
―
Конечно. Притирка к работе проходила сложно. Дело в том, что я в Союзе вообще не ходила на службу. У меня не было трудовой книжки. Я училась в университете, я была матерью, переводила. Для заработка давала уроки английского и переводила с английского на русский. Даже какие-то переводы на детском радио — в детских передачах были мои переводы каких-то сказок. Так что я всегда была фрилансером. И вдруг я попадаю в этот совершенно жесткий… Кстати, я уже немножко (8 месяцев) поработала в «Ардисе», в издательстве. Так что я работала. Я научилась там работать. У нас был такой хороший рабочий день. А тут, во-первых, смены. У нас же круглосуточное вещание, поэтому были смены. Ну, вы знаете это всё хорошо. Это было тяжело. Первое лето было страшно жаркое, душное, липкое, и надо было сидеть. Это действительно было ужасно тяжело. Вот такая притирка к рабочему графику была тяжелой. Но там было дико интересно. А потом у меня было очень много сил, потому что, как я сказала, я никогда не работала в советском учреждении, поэтому у меня не было привычки... Ну как в советском учреждении — даже в издательстве, где угодно, куда я должна была пойти работать, в принципе, останься я там: какой-то треп идет, кто-то идет в магазин, кто-то что-то вяжет, кто-то что-то достает — вот это всё. У меня этого не было. Для меня было: работа — значит, работа. Я садилась и вкалывала. Так что я вкалывала, да.
С. Крючков
―
А какое-то российское лекало жизни было перенесено с собой на эту британскую почву? Или пришлось подстраиваться под предлагаемые обстоятельства?
М. Слоним
―
Да, вы правы, интересно. Образ жизни немножко по инерции оставался российским. Особенно когда приезжали российские друзья и гости. Кто-то приезжал уже чуть позже, конечно, в конце 70-х — кто-то из моих друзей. Какие-то художники, выставки — что-то такое было. Потом приехал Буковский и жил у меня в квартире. Какие-то люди уже жили в Лондоне. И мы устраивали нормальные русские пьянки у меня дома. У меня была хорошая квартира, удобная. Но утром-то надо было вставать и идти на работу. И вот это трудно было совмещать. Это я совершенно точно вам говорю: русский образ жизни и английский стиль работы — было нелегко. Но я была молодая, гибкая. В общем, вполне получалось, на работе не засыпала. Но дома бывали трудности. Потому что многие друзья не работали вот так — nine to five, с 9 до 5 или с 12 до 12. Они вели более свободный образ жизни. А у меня он был такой.
С. Крючков
―
Маша, сделаем здесь паузу, потому что мы вынуждены выйти на новости. С нами Маша Слоним, журналист. Вернемся в эту студию сразу после новостей.НОВОСТИ. РЕКЛАМА.
С. Крючков
―
Это действительно «Разбор полета». Здесь Марина Максимова, Стас Крючков и Маша Слоним — журналист, которая сегодня является нашей гостьей. В 23 часа «Футбольный клуб». По зуму будет Кирилл Дементьев, футбольный комментатор, в гостях у ведущего Максима Курникова. После полуночи — «Битловский час» с Владимиром Ильинским. А с часу до 3-х пополуночи — программа Игоря и Юджина. Итак, мы остановились на моменте начала вашей укорененности в новой жизни — в жизни британской. Можно сказать, что некоторым образом началась совершенно иная эпопея, отличная от всего того, что было прежде?
М. Слоним
―
Да, конечно. Началась совершенно другая жизнь. Вы знаете, даже как-то по мелочам. Я просто помню, как менялось отношение к каким-то вещам. Например, в Союзе было совершенно не западло проехать без билета, еще что-то. Это было нормально — «всё вокруг колхозное, всё вокруг мое», действительно. Но тут вдруг оказалось, что за билет в автобусе как-то платишь. Не от того, что ты боишься, что тебя поймают, а постепенно (может, не сразу пришло) начинаешь понимать, что плохо не платить. Что это какое-то воровство, что ли. Эта мысль никогда меня не посещала, когда я пыталась пройти без билета в метро, проехаться в троллейбусе и прочее. Совершенно в голову не приходила. Здесь же вдруг оказалось, что так лучше. Но это такие мелочи, конечно.
М. Максимова
―
Всё равно интересно: вот это ощущение (кстати, мне кажется, что это не мелочь) — оно с вами, скажите, осталось, когда вы потом вернулись опять в Россию? То есть вас изменило насовсем?
М.Слоним: Я поняла, почему Америка — плавильный котел. Там очень легко, как мне показалось, было раствориться
М. Слоним
―
Да, конечно. Это как пристегиваться ремнем. Вы знаете, когда я вернулась в Россию в 1991 и стала больше жить там, чем здесь, тогда никто не пристегивался. И таксисты говорили: «Не надо пристегиваться». А мне как-то было комфортнее пристегнутой. Не от того, что я боялась (хотя и это тоже, наверное), но, в общем, это стало привычкой. Вот какие-то такие вещи становятся привычными, и от них потом уже очень трудно избавиться — платить за себя там, там и там, пристегиваться. А на Западе… Боже, в Союзе мы жили в каком-то смысле как у Христа за пазухой. Потому что родители помогали, еще что-то происходило. Друзей куча, подпорки. А в Америке, помню, я вдруг осознала, что я совершенно одна. Я осталась одна, без подпорок. Как будто отбросила костыли или какие-то палки, на которые опиралась, и стою на собственных ногах. И всё-всё зависит от меня. Это было как какое-то такое откровение. Какое-то такое чувство охватило — даже не могу передать. Какое-то волнение — радостное волнение, скажем так: вот это да, вот это приключение!
С. Крючков
―
Кстати, о подпорках и о дружбе. Вы упомянули о том, что оказаться в Мичигане вам помог Иосиф Бродский. Как это знакомство в принципе возникло? Оно родом отсюда, из Москвы?
М. Слоним
―
Да, родом из Москвы. Мы дружили. Вначале он к нам приходил, к моим родителям. Потому что его послала к нам Анна Ахматова, которую папа лепил. Он делал ее портрет, они подружились. Папа и мама любили поэзию. Потом он стал приезжать к нам. Потом отдельно — он отдельно дружил с мамой и с папой. Папе он тоже позировал. Они очень любили друг друга, читали друг другу стихи. Папа знал много наизусть. Потом и мы с ним подружились уже отдельно от родителей. И Вера, моя младшая сестра. Но они уже больше подружились в Америке, а я еще в Москве.
С. Крючков
―
В жизни Бродского этой диссидентской составляющей ведь не было. Это такая сугубо литературная история.
М. Слоним
―
Да-да. Кстати, Иосиф никогда и не был диссидентом. Он даже как-то держал эту тему на расстоянии вытянутой руки. Он не хотел ни с чем этим связываться. Да, это была отдельно. Я говорю, у меня было очень много разных слоев в жизни. Потом мы встречались в Америке, потом в Англии. Он даже жил в моей квартире в Англии, когда я уезжала.
С. Крючков
―
Коль скоро о квартире в Англии. Вы уже как-то говорили об этом — еще одна история дружбы. Я так понимаю, история дружбы с Владимиром Буковским. Как она возникла?
М. Слоним
―
Ой, вы знаете, в России мы разминулись, потому что он всё время сидел. Только он выйдет, только мы могли бы познакомиться… Он был диссидентом такого старого призыва. Он очень рано стал этим заниматься — еще когда был на биофаке. В общем, из-за этого вылетел и прочее. Я его не знала тогда, в России. Потом я уехала. А потом, когда его выслали, он оказался в Цюрихе и потом приехал в Лондон, и мы как-то сразу же подружились. Он вначале пришел на ВВС, что ли… Нет, я даже его встречала. Я помню, в гостинице «Уолдорф», которая напротив ВВС... Да, напротив Буш-Хаус, где была русская служба ВВС, была гостиница «Уолдорф», и ему там сняли номер просто на день — для пресс-конференции, встречи с журналистами. Я тоже туда пришла. Я помню, мы выжрали весь мини-бар в этом номере.
С. Крючков
―
То есть сразу после того, как обменяли хулигана, он оказался…
М. Слоним
―
Он оказался вначале в Цюрихе, а потом прилетел в Лондон. И как-то мы очень быстро подружились. То ли в том номере, где выжрали этот самый мини-бар — я уж не помню, но я ему предложила. Ему негде было жить. Я говорю: «Господи, у меня же комната свободная!». А я к тому времени купила огромную (по нашим меркам) 5-комнатную квартиру в Хэмпстеде, заняв денег на первый взнос и взяв какую-то неподъемную ипотеку. Все мои коллеги на BBC мне говорили: «Ты с ума сошла! По нашей зарплате (а зарплата была очень скромная, должна вам сказать) ты просто идиотка, ты вообще никогда не сможешь расплатиться». А мне она понравилась, потому что она была такая, что называется, коридорной системы — коридор, и из него 5 комнат. И одна комната в самом торце, в конце квартиры, была свободна. В одной комнате жила я, мой сын, в другой моя английская подруга, которая помогала со счетами, потом такой друг Зиновий Зиник, писатель. И была одна свободная комната. Она была небольшая, немножко похожая на камеру. Я говорю: «Володя, ты можешь у меня жить. Прекрасная комната, свободная!». И конечно, он радостно переехал туда и жил. Но что меня потрясало... У меня всегда был дикий бардак. Я не успевала. Я, в общем, такой человек. А у него постель застелена по-солдатски — всегда. Книжки аккуратно, постель по-солдатски, и он так сидел на кровати. На шконке. Вот это была привычка. Душераздирающе было это видеть, на самом деле грустно. А в общем, конечно, всё было замечательно. Мы дружили. Потом он уехал в Кембридж. Нет, в начале в Америку, а потом уже в Кембридж доучиваться.
М. Максимова
―
Вы сказали, что в Америке в какой-то момент у вас было чувство, что нет поддержки, нет рядом родителей. Но при этом вы рассказываете — и Буковский, и Бродский. То есть, получается, у вас не возникло тогда ощущения какого-то, не знаю, вакуума, одиночества ни в Америке, ни потом в Англии?
М. Слоним
―
Нет, это не одиночество. В английском есть разница между одиночеством и одиночеством. Loneliness (одиночество) — это всё-таки такое грустное слово. А есть solitude. Вот solitude мне нравится. Это возможность жить собой, наоборот. То есть ужасно приятно — этот теплый круг друзей. Этого не было, конечно. Круг рассыпался — откуда он может быть? Он потом долго создается. У меня здесь тоже появился круг, но он меньше и, в общем, совсем другой. Не было этого щемящего чувства одиночества. Покинутости, брошенности как раз не было. Было интересно. Просто это был такой интересный опыт совсем новой жизни. Там были «мы» и «они» в эти 60-70-е годы. «Мы» — это наш теплый круг, семья (extended family, расширенная семья) против «них». Мы все так друг к другу прижимались, как люди, которые в стихийном бедствии сидят на плоту в открытом море, и нам всем нужно выжить, держась друг за друга. А здесь уже такого не было. Всё очень зависит от тебя. Вот вы спрашиваете, как я приспосабливалась к жизни в Англии. Тяжело просто потому, что надо было зарабатывать, надо было квартиру покупать, надо было ипотеку платить. Я была в долгах всё время как в шелках.
С. Крючков
―
А вот эта самая 5-комнатная квартира сейчас остается с вами или вы с ней расстались?
М. Слоним
―
Нет, я продала. Я потом вдруг вышла замуж за лорда, с которым познакомилась там же, в том же Хэмпстеде. Он жил за углом.
М.Слоним: Когда я видела и вижу, что происходит в России — да, я теряю сон. Да, мне очень больно
С. Крючков
―
Лорд за углом. Прекрасно!
М. Слоним
―
И в конце концов мы с ним уехали в его имение. Квартиру я продала, расплатившись с долгами. Это больше всего меня тяготило — мои долги. И вот я ее продала не очень выгодно, но неплохо. Отдала все долги и стала жить такой странной, тоже полупомещичьей жизнью. Хотя я осталась работать на ВВС, ездила из поместья каждый день на работу.
С. Крючков
―
Это в отдалении от Лондона? Сколько было по времени?
М. Слоним
―
На быстром поезде без остановок (был такой) — 25 минут. Ну и до станции 15 минут на машине. Был медленный поезд. Он приходил на другой вокзал, на Ватерлоо — ближе к Буш-хаусу, к работе. Мне он даже нравился, потому что сидишь час. Сидишь, и вот это время между домом и работой чисто твое. Я много читала, думала. Вот это мне нравилось. Но когда опаздываешь, времени в обрез, конечно, я садилась на быстрый поезд.
М. Максимова
―
И каково было оказаться членом английской аристократической семьи?
М. Слоним
―
Вот это было странно. Но поскольку мой муж тоже был странный... Он хоть и был лорд, но он такой, больше похож, что ли, на русского разночинца. Он всем интересовался, много читал, писал и вообще был бунтарь. До меня он был в военной академии. Сандхерст — элитная военная академия. Оттуда он ушел. Он стал офицером. Потому что ты становишься офицером на 25 лет, но его научили, что если он хочет сидеть в Палате лордов, то он должен просто написать, что его призвали не быть военным, а сидеть в Палате лордов. В общем, он ушел из армии. Потом он уехал в Париж (всё до меня), женился там на аргентинской танцовщицы. В общем, семья была в некотором шоке, потому что он номинально был глава семьи. Этого рода, семейства. А потом, когда он женился на мне, они даже немножко вздохнули с облегчением, потому что я всё-таки не была аргентинской танцовщицей. Даже в чем-то русской принцессой, как меня называли на фермах. У него при имении было много ферм, и там работали люди. И они почему-то считали, прошел слух, что Робин женился на русской принцессе. Но мы в основном не жили в доме. К счастью, мне не пришлось исполнять какие-то обязанности. Ну, редко. Потому что в основном в доме жила мама Робина. Он ей отписал этот дом пожизненно. А мы вначале жили в домике егеря — в старом домике егеря, где раньше жил егерь, а потом перестал жить, потому что ему дали лучший домик. А этот домик егеря — там внутри не было туалета. Просто была будка в саду.
С. Крючков
―
То есть и дворецкого в этом домике тоже, как я понимаю, не было? И лакеев со слугами.
М. Слоним
―
Мы с супругом каждые 2 недели, заткнув носы, выносили ведро, которое было под дыркой.
М. Максимова
―
Русская принцесса!
М. Слоним
―
Да, это было смешно. Мы хотели топить — было очень холодно. Никакого отопления в этом домике тоже не было совсем. Был маленький камин, который раньше топился углем. Он был совсем маленький. Мы поставили какие-то электрические стояки — электричество там тоже всё время падало. И как-то решили всё-таки затопить камин. Даже пригласили его дядюшку, полковника Бобби, на ужин. Затопили камин, и весь дом заполнился дымом, потому что в этом камине оказалось чье-то птичье гнездо. В общем, у меня даже в спальне на 2-м этаже баночки с кремами для лица на подоконнике лопались от холода. Потому что в Англии бывает холодно, мороз. Там ложиться в постель было просто невозможно, потому что сыро — холодные сырые простыни. Пока мы не открыли для себя электрическое одеяло, которое кладешь на простыню или под простыню, и оно согревает постель. Ведь раньше в английских домах не топили — в старых английских. Там тоже холодно. Там подсовывают такую сковородку с крышкой, где были угли от камина, которая грела постель. В общем, у нас углей не было, потому что камин не работал, но зато было электрическое одеяло. А потом нам перестроили амбар XVIII века, огромный амбар, и сделали такой совершенно роскошный, просторный дом — как деревянный корабль. Там мы уже жили роскошно. Там было 2 туалета в доме, ванная, душ. Дворецких не было, но всё было хорошо.
С. Крючков
―
То есть первой живностью, появившейся в вашем имени, были обитатели того самого гнезда в каминной трубе?
М. Слоним
―
Да нет, у нас уже сразу была собака. Собака у меня была еще в Лондоне. Конечно, собака из Ирландии — уэлш-бордер-колли. Нет, собаки были сразу.
С. Крючков
―
Вот эти наезды в поздний Советский Союз и в начинавшуюся тогда Россию в какой-то момент поселили в вас уверенность, что жить нужно здесь? Вы довольно много времени провели...
М. Слоним
―
Нет, это было не это. Я в первый раз в 1987 году, спустя 13 лет, приехала просто по туристической путевке — 3 дня 4 ночи. Было совершенно безумное счастье — друзья, которых я не видела 13 лет. Но нет, я уже не хотела жить. Когда я уезжала в первые разы… Я стала приезжать регулярно как турист, но я очень волновалась, что потеряю английский паспорт. Нет, я совсем не хотела. Это началось уже в 1989 году, когда там у вас мне, как журналисту, стало интереснее, чем здесь, в Англии. Потому что я поняла, что сейчас уже надо рассказывать о том, что происходит в России, англичанам, а не наоборот — русским о том, что происходит у них. Поэтому вот уже тогда захотелось, потому что стало дико интересно. Плюс умер мой английский муж, и моя английская страница жизни перевернулась. Всё, закрыли эту книжку и началась другая книжка.
М. Максимова
―
А вы тогда ехали в Россию с ощущением просто немного поработать? Или как?
М. Слоним
―
Нет, конечно, поработать. Интересно поработать. И много, потому что работа была такая, очень напряженная. Мы 1,5 года работали. Но меня всё сильнее и сильнее засасывала жизнь там. Просто было как-то интереснее жить. Так что я уже и не только работала там, но как-то и жила. А потом уже закончили фильм. У меня начался роман с молодым актером Сережей Шкаликовым. И стало понятно, что, в общем, мне лучше там, чем в Англии. Но я ездила — у меня всё это время сохранялся английский паспорт. У меня же ни разу с 1975 года не было российского паспорта.
М. Максимова
―
И так до сих пор нет?
М. Слоним
―
Нет. Я там жила по виду на жительство, как рожденная в СССР. В общем, продлевала. А, это потом. А до этого как корреспондент ВВС — у меня была рабочая виза. В какой-то момент, когда испортились отношения между Россией и Великобританией, приходилось каждые 3 месяца уезжать и обновлять визу, потому что перестали давать многократную.
М. Максимова
―
Ваша работа на BBC, и потом вы здесь работали в российских СМИ. Говорят, что российская, отечественная журналистика и зарубежная отличаются и степенью свободы, и даже каким-то менталитетом. Ваши ощущения каковы?
М. Слоним
―
Нет, мне повезло. Во-первых, когда я работала в эти 90-е годы примерно до 2003 года, было просто потрясающе. Не было никаких… То есть было как на западном, а может, даже в каком-то смысле лучше, веселее. Потом я работала в Internews — это такая российская независимая НКО, но под шапкой интернационального Internews. Тренинги для региональных журналистов, мастер-классы и прочее. Это тоже была совершенно свободная организация, пока нас не закрыли. Так что нет, попала в очень удачное и очень интересное время. А потом стало неинтересно. Как-то уже к концу 2000-х годов стало не очень интересно и неприятно. Я как-то вдруг поняла, что я больше ничего не могу сделать. Во-первых. А во-вторых, моя личная жизнь — мой приемный сын, сын Сережи Шкаликова, замечательный актер, встал на ноги. Мне казалось, что до этого я не могла его бросить, потому что он очень от меня зависел — просто душевно, а я от него. А потом я вдруг смотрю — он уже стал взрослым и как-то может сам. И женился замечательно. И уже нужно было уезжать. Наверное, это было решением. Я к нему шла несколько лет — к решению вернуться в Англию, уехать из России. И вдруг в какой-то момент я поняла, что всё, пора.
С. Крючков
―
Маша, вот вы говорите, что профессионально стало неинтересно. А по-человечески вам интересно наблюдать за тем, что сейчас происходит здесь, в Москве?
М. Слоним
―
Да, безусловно. Конечно, это часть меня. Знаете, когда я смотрела эти акции протеста, митинги на улицах, совершенно страшные расправы, которые учиняли омоновцы, Росгвардия и прочие на улицах, я не могла спать. Прямо смотрела и спать не могла. И я подумала: а ведь я примерно то же самое видела по телевизору на улицах Гонконга не так давно. Ну да, ты сидишь и думаешь: какой кошмар! Но это тебя не трогает. Ну как, нет, мне было жалко людей, которых бьют жестко и жестоко. А там еще более жестко били. Но ты спишь. А вот когда я видела и вижу, что происходит в России — да, я теряю сон. Да, мне очень больно. Да, всё это ужасно.
М.Слоним: В России всё настолько непредсказуемо, неожиданно, что… Россия будет счастливой, я надеюсь
С. Крючков
―
А в вашем сегодняшнем восприятии того, что происходит на улицах города вашего детства, и в восприятии этого же города и событий, происходивших в нем в поздние 80-е, когда было больше надежды — тогда или теперь?
М. Слоним
―
Хороший вопрос. Знаете, когда я уезжала, друзья плакали. Действительно, мы тогда уезжали просто навсегда. Тебя фактически хоронили. А я говорила: «Ребята, я вернусь» — и не верила этому. Я думала: это я так говорю, успокаиваю себя и их. И прошло 13 лет, и я вернулась. Сейчас, конечно, всё происходит быстрее. Дело не в том, вернулась я или нет. Если я захочу, то вернусь — это уже другие дела. Всё вышло совсем на другой уровень. Но я поняла, что нельзя зарекаться. В России всё настолько непредсказуемо, неожиданно, что… Россия будет счастливой, я надеюсь.
М.Слоним: Навальный — мне кажется, это удивительное явление, которое вдруг нам явилось и как-то очень обнадеживает
С. Крючков
―
Россия должна быть счастливой.
М. Слоним
―
Должна быть. А Навальный — мне кажется, это удивительное явление, которое вдруг нам явилось и как-то очень обнадеживает. Хотя и всё это очень грустно.
С. Крючков
―
Маша Слоним, журналистка, сегодня была гостьей программы «Разбор полета». Провели ее Марина Максимова и Стас Крючков. Маша, спасибо вам большое!
М. Максимова
―
Спасибо и до свидания!
М. Слоним
―
До свидания!