Говорим по-русски. Радио-альманах - 2016-06-05
О.Северская: Пушкин – это «наше все». Мы так привыкли это повторять, что не отдаем себе отчета: увы, не все у Пушкина – «наше». Принято жаловаться, что современные школьники Пушкина не понимают. Ну, кто не понимает, а кто и эссе о пушкинских «непонятностях» пишет.
Журнал «Русский язык» опубликовал исследование об устаревших словах в романе Пушкина «Евгений Онегин» девятиклассницы Эльвиры Луць. В первых же строках девочка напоминает: они делятся на две группы: архаизмы (слова, которые имеют в современном языке аналоги, например, у Пушкина отрок, отроковица – сейчас юноша, девочка-подросток) и историзмы (ярем, барщина, оброк – все эти слова сегодня можно встретить только в исторической литературе или в исторических фильмах, а во времена Пушкина их знал любой).
Большинство слов-историзмов связано с бытом, одеждой и аксессуарами того времени. В первой главе видим широкий боливар – шляпу-цилиндр, напоминающую ту, которую носил Симон Боливар – вождь южноамериканской революции в начале XIX века. Удивительно, что супермодная вещь при Александре Сергеевиче Пушкине, теперь всего лишь отголосок далекого прошлого! В этой же главе встречаем и брегет – карманные часы с боем, названные так по имени конструктора. Из первой главы в наш «исторический гардероб» добавляются панталоны, фрак и жилет («всех этих слов на русском нет», комментирует Пушкин). Панталоны – узкие мужские брюки – сначала стали нижним женским бельем, а теперь и вовсе забыты. Обязательная некогда на приемах и балах одежда – фрак – теперь почти спецформа музыкантов и дирижеров. Во второй главе находим непонятное слово шлафор (или шлафрок) и узнаем, что это всего-навсего «ночной халат», рядом с ним – чепец, кафтан; риза – этим высоким словом называлась любая одежда, сегодня это только одеяние священнослужителей. Да и сами слова туалет, уборная в первоначальных значениях устарели: туалет как одежда вообще не встречается, равно как и уборная – специальная комната, где одевались и причесывались (в такой функции уборные остались только в театре).
Прислушаемся к разговору молодых людей, которые обсуждают последние театральные новости. Эол, Диана, Терпсихора, Армида, Флора, Венера, Феб… Это имена богов и богинь, вошедшие во фразеологизмы: из уст Эола (т.е. легко), ветреная Венера (легкомысленность), слепая Фортуна (случай), лик Дианы (луна)… Нам непонятно, а современники Пушкина ведь понимали. Выходит, «порядочному денди» времен Пушкина было достаточно всего-навсего воспитания Madame и Monsieur, да прогулок с французом убогим, который учил… всему шутя, чтобы понимать, о чем идет речь. Упоминается и цевница – «родительница лиры». И если о лире мы хотя бы слышали как о символе поэзии, то со словом цевница встречаемся только в этом романе.
Давайте пройдемся по улицам Санкт-Петербурга времен Пушкина! Семинаристы в желтой шали и академики в чепце. Кто они? Ученые женщины. А вот красавец-усач. Угадайте его род занятий. Сложно? Нет. Во времена Пушкина усы в столичном обществе носили только военные. Вот бразды пушистые взрывая, летит кибитка удалая. Ямщик сидит на облучке (передок у телеги, саней, повозки; ко'злы). Это ямская карета – наемная, ее нанимают на бирже, а вот – почтовые – казенные лошади, которые сменяются на каждой станции, и потому путешествие совершается быстрее, чем на собственных лошадях. Не пугают ли вас прогоны (плата за пользование казенными лошадьми)? Если да, то давайте сделаем остановку у одного из домов. Только вот его хозяин не блещет репутацией: фармазон. Справки о нем наведем у Марины Королевой.
М.Королева: Как правильно? Фармазон. Повтор от 10.06.2014 (1.42).
О.Северская: Пожалуй, фармазон нам не угроза. И в дом, следуя за Эльвирой Луць, юной читательницей Пушкина, мы заглянем. Чертог (дом) выглядит мрачновато: штофные (шелковые) обои в прихожей как будто потемнели от траурной тафты (особой легкой ткани), высокие покои (комнаты) стали как будто ниже, пестрые изразцы (расписной кафель для печи) потускнели, из девичьей (комнаты прислуги) не раздается смех. А, понятно, в доме траур по случаю смерти дяди Евгения. А вот и домашние дроги (сани) подкатили к крыльцу, минутку постояли и отправились на скотный двор (задний двор).
А вот горница (комната) молодой девушки. Она, как волшебница-цирцея, сидит за бюро (письменным столом) и пишет. Вот достала из ящичка облатку (бумажный проклеенный кружок) и запечатала письмо. Вот служанка вошла с подносом, и молодая дама села пить кофей. Пора собираться на бал, ее везут на ярманку невест. Форейтор (управляющий лошадьми) в праздничной ливрее (форме) зашел справиться о времени выезда, челядь (слуги) выстроилась для прощания.
И вот отроковица на бале. Уже были галоп, мазурка, вальс. Сквозь тесный ряд аристократов, военных франтов, дипломатов и гордых дам к ней пробирается молодой повеса. Она поправила боа пушистый на плече, смущенно опустила голову – в ее танцевальной карте он не записан. На этом месте оставим ее, как оставил своего героя Пушкин.
И вспомним, что парус называли ветрилом, заимствованные слова – иноплеменными, обычные дела – вседневными, а поэт во времена Пушкина был пиитом. Архаизмов в «Онегине» множество. Архаические грамматические формы тоже встречаются: Бывало, он еще в постеле: К нему записочки несут. Что? Приглашенья? и: Вот наш герой подъехал к сеням; Швейцара мимо он стрелой Взлетел по мраморным ступеням, Расправил волоса рукой, Вошел…