Марина Цветаева - Анна Тескова: дружба "на расстоянии" - Лев Мнухин - Непрошедшее время - 2008-10-05
М. ПЕШКОВА: В преддверии дня рождения Марины Цветаевой увидело свет новое издание писем Марины Ивановны к Анне Тесковой, научный сотрудник Дома-Музея поэта в Болшеве Лев Мнухин об адресате цветаевских писем.
Л. МНУХИН: Анна Антоновна Тескова, чешская писательница, учительница, переводчик, на 20 лет была старше Марины Ивановны, она родилась в 1872 году. Годовалым ребёнком, с родителями, она была вывезена в Москву, где отец, инженер-строитель по специальности, он первое время в Москве работал по специальности, а вскоре получил должность директора пивоваренного завода. Анна ходила в русскую школу. Вскоре у нее появились брат и сестра, и все было бы хорошо и счастливо, но когда 12 лет исполнилось Анне, семью постигло большое горе – отец погиб в дорожном происшествии, умер 9-летний брат.
И мать, которая давала уроки музыки, она была блестящей пианисткой, уже не могли справляться с бытовыми условиями, и они вернулись в Прагу. Было 12 лет Анне. В дальнейшем она и сестра, Августа, получили педагогическое образование. В начале девятисотых Анна Антоновна занялась попутно литературной деятельностью, она писала рассказы, очерки ,публиковалась в журнале под псевдонимом Аким Сет и была довольно известным литератором. Стала переводчиком, зная хорошо русский язык, как говорил Б.Н. Лосский*, Тескова знала теоретически хорошо русский язык. Это ей позволяло переводить довольно прилично.
Она переводила Толстого, она перевела «Униженные и оскорблённые» Достоевского, она переводила Мережковского, Владимира Соловьева, философскую прозу. Не переводила стихи. В 1919 году, когда начался исход русских из большевистской России, в Праге образовалось такое объединение чешско-русское еднота, целью которой была помощь русским беженцам, в основном, деятелям науки, культуры. Заведовать культурной секцией этого общества была приглашена Анна Антоновна. Первое время она была заведующей культурным отделом, а потом возглавила чешско-русскую едноту.
Надо сказать, что ярко проявила себя на этом поприще. Достаточно вспомнить, что она опубликовала статью-воззвание «Русские ученые умирают от голода», с тем, чтобы привлечь внимание и государства, и людей, к тем бедам, которые постигли русских эмигрантов в Чехии и потом во Франции. Она была активным членом общества Достоевского в Праге, которое возглавлял Альфред Людвигович Бем**. Кстати, с ним ее связывали очень теплые отношения и сохранилась огромная переписка. Кусочки из этой переписки, в качестве комментариев к книге приведены.
М. ПЕШКОВА: А Вы не намерены издать эту переписку?
Л. МНУХИН: Её готовят в Праге, есть такой специалист, она готовит, и если понадобится помощь по реалиям московским, это можно сделать. Но она специалист хороший, я думаю, что это будет замечательная книга. Тескова следила за тем, что происходило в русской диаспоре, не только в зарубежье, но и в России. И она с горечью воспринимала то, что происходило в России в те годы. Она писала: «Что творится в России! Тревога меня охватывает» Это в 1937 году. Она, правда, не вступала в полемику, я думаю, что сколько она делала – этого было с лихвой достаточно, чтобы понять, какую роль она сыграла в жизни, в быту, творчестве русских деятелей. Она была дружна с семьей Лосских, например, Николая Ануфриевича и взрослых детей Борисом и Владимиром.
И в письмах к тому же Бему она сетует: «Давно не была у Лосских, как мне хочется их увидеть, как мне хочется быть рядом с этими близкими и родными мне людьми. И с Мариной тоже. Но судьба есть судьба». Это уже когда Марина Ивановна уехала из Праги.
М. ПЕШКОВА: Как они познакомились?
Л. МНУХИН: Как я уже сказал, что Анна Антоновна заведовала культурной секцией, она устраивала регулярно вечера литературно-музыкальные. Была знакома практически с музыкальным миром Праги, приглашала артистов, певцов, делала комбинированные вечера, чтобы это было интересно и русско-говорящей публике, и чешской. И вот на один из таких вечеров она пригласила Марину Ивановну. И Марина Ивановна согласилась. У них завязались отношения. И с течением времени они переросли в более теплые отношения, более близкое знакомство.
В 1925 году, когда у Цветаевой родился сын Георгий, Мур, как его звали в семье, их встречи, переписка стали интенсивней, Марина Ивановна советовалась ещё до этого, какую лучше лечебницу ей взять. Первой рассказала Анне Антоновне о том, что у нее родился сын и как это происходило, в пургу, это всё описано в различных письмах.
М. ПЕШКОВА: И она, наверное, была тем самым первым человеком, кто просил у Тесковой платье?
Л. МНУХИН: У нее было столько просьб к Тесковой, что можно говорить, что всё было впервые. Они виделись немного. Когда Цветаева уехала в конце октября 1925 года в Париж, удивительным образом эта дружба стала нарастать с каждым письмом. У Цветаевой есть замечательная фраза, что заочность – моё царство. И она даже Тесковой говорила: «Не хочу с Вами встречи, я хочу с Вами жизни». А жизнь может быть эпистолярная. Так оно и было.
И мне кажется, что если бы они были долго вместе, могли быть недомолвки. Марина Ивановна была человеком сложным, в Париже у неё были очень близкие друзья и подруги, и Маргарита Лебедева, и Анна Ильинична Андреева, вдова Леонида Андреева. И тем не менее, в каком-то письме к Тесковой, она может обидеться на Анну Андрееву, что та в течение нескольких месяцев не приходила к ней. И Цветаева относила это за счет какого-то невнимания.
В течение с 1922 по 1939 год, вообще уникальный период для Цветаевой, она ни с кем столько долго не переписывалась, как с Тесковой, 17 лет. Первые 15 писем приходятся на Чехию, а 120 писем приходятся на Париж. Никому, как Анне Антоновне, Цветаева не рассказывала, доверяла почти все. Наверное, даже все. Если в книге довольно много новых страниц появилось, касательно ссоры Марины Ивановны с дочерью. Есть одно письмо, до этого было известно, к В.Н. Буниной, потом появилось письмо к Н. Гайдукевич, но там это одно-два письма. Здесь – в течение нескольких лет Цветаева делится тем, что происходит в семье. Это отдельный разговор, я потом выскажу свои соображения.
Цветаева проверяет через Анну Антоновну многие свои произведения. Она ей посылает оттиски своих журнальных публикаций, переписывая стихи, и считается с этим. В одном из писем есть такая фраза. Она пишет: «Как Вы хорошо отметили концовку драмы «Тезей», когда Вакх вслед уходящему Тезею сказал: «Бог». Анна Антоновна! Ваше прозрение гениально! Ради этой фразы можно было и строить всю драму». Я уж не говорю «Стихи к Чехии», была первой читательницей Анна Антоновна. Которая тут же, получив их, написала Бему, что Марина Ивановна откликнулась на ту беду, когда грозила Германия вторжением в Чехию, а потом уже и само вторжение, что она получила родные слова поддержки от Марины Ивановны.
Цветаева безумно любила Чехию, Прагу. И поэтому для неё это была боль нестерпимая. Эту болью она с ней делилась, чтобы немножко поддержать своих чешских близких и друзей. Это всё есть в письмах. Я не знаю, трудно представить себе какой-то аналог и искренности, и в то же время творчества. Потому, что много Цветаева пишет в своих произведениях. Она пишет об окружении, она пишет о своих бытовых проблемах. Каждая из этих тем могла быть предметом переписки, не касательно других. Это все есть в 138 письмах теперь полностью, впервые, изданных Марины Ивановне и Анне Антоновне.
М. ПЕШКОВА: Почему они не были изданы полностью тогда, в 1969 году? Произошли такие огромные купюры? Ведь это издание на одну треть, то, что называется, толще, больше того, что было издано ранее. Я имею в виду конец 60-х, вот то, коричневое, издание, ставшее ныне библиографической редкостью.
Л. МНУХИН: Да. Оно было переиздано в 1991 году в России Кудровой, которая сделала более широкие комментарии, поправила опечатки в иностранных текстах. Я думаю, что готовилась книга Вадимом Морковиным, который получил наследство от Анны Антоновны – весь цветаевский архив, письма, был период правления Дубчека, может тогда и все тексты входили, или было гораздо меньше купюр, чем потом, когда книжка должна была выходить в свет, когда произошло вторжение советских танков в Прагу.
М. ПЕШКОВА: Получается, книжка ровно через год после пражских событий.
Л. МНУХИН: Да. Не исключено, что в этот период количество купюр увеличивалось. Какие-то купюры были предусмотрены. Откликнулись многие на эту книгу, и Глеб Струве***, и Карлинский, они писали, что несмотря на купюры, а Струве не поленился и посчитал – 3 тыс. строк было опущено. И все равно это было событием, там было много того, что книга должна была увидеть свет.
М. ПЕШКОВА: Мы говорим о Глебе Струве, который приходится Никите Алексеевичу Пестрову, директору МК «Пресс» дядей, а сам Никита Алексеевич, специалист по русской литературе, профессор Университета.
Л. МНУХИН: Совершенно верно. Морковин оговаривал, что он опускает те места, которые касаются ныне живущих. Может быть, поэтому были опущены многие места, касательно ссоры Марины Ивановны с дочерью. Там полписьма, где Марина Ивановна негодует по поводу того, что Марина Головина, молодая, юная, талантливая поэтесса, обещала придти и не пришла. Как-то не смог человек. Но Цветаева негодует. Она не ценит моё время. Такие вещи были опущены.
М. ПЕШКОВА: Алла Головина, она сестра Анатолия Штейгера, который в это время был в санатории, он был болен туберкулезом. Она ему посвятила потрясающий цикл стихов «Стихи к сироте»,
Л. МНУХИН: Вот эти вещи были опущены. Но потом, я не исключаю, что были опущены вещи и политического характера. Может быть, и сразу, трудно сказать. Например, вымарано было всюду название поэмы о царской семье. Например, в письме Цветаева пишет Анне Антоновне: «Сейчас пишу поэму…» А дальше идут какие-то другие подробности. А если посмотреть полностью письмо, там будет: «Пишу поэму о царской семье» и дальше идет такой текст, что публиковать это, видимо, я не смогу, это касалось и «Перекопа», потому, что недавно, - пишет Цветаева, - от незнакомой мне женщины, но знакомой моей сестры Анастасии в Лондоне, я получила предупреждение, что если я что-нибудь такое опубликую, то сестру сошлют на Соловки.
М. ПЕШКОВА: Кто была эта женщина?
Л. МНУХИН: Неизвестно. Может гимназическая подруга Марины Ивановны и близкая знакомая Анастасии, они даже переписывались. Возможно. Вот, скажем, вот такой был момент. Это, конечно, было опущено.
М. ПЕШКОВА: Адресат цветаевских писем – Анна Тескова. Новое издание переписки с Мариной Ивановной в программе «Непрошедшее время».
Л. МНУХИН: Потом Цветаева пишет о том, что в Москве прошел процесс «Шестнадцати», суд над Каменевым и Зиновьевым, над группировкой. И было письмо деятелей искусств, подписанное, в том числе, Пастернаком. Цветаева восприняла это негативно. А дальше идет фраза: «В России одни съели других». И эта фраза, конечно, убрана. Вот под таким углом была проведена ревизия всех текстов. Но, к сожалению огромному, теперь, когда можно было посмотреть, опущены были места абсолютно безобидные с точки зрения политической подоплёки, но они безумно интересные с точки зрения самой Цветаевой.
Я просто один пример приведу, маленький абзац, где Цветаева говорит, что больше всего в жизни я люблю и ценю книги и природу. То есть, души и природу. Книги она сравнивает с душой. Это для неё самое главное в жизни. И добавляет – и работа. Что здесь другое? Если души, какой-то религиозный подтекст? Вот это опущено. Очень много опущено слов благодарности, потому, что Морковин посчитал, что это повторы сплошные. Цветаева пишет Анне Антоновне: «Благодарю Вас за доброту, за память. Благодарить легко равнодушных и благодарить легко тем, кто сам равнодушен. А у меня внутри слова такие, если я их говорю, то они холодные, но внутри они звучат по-другому». Этот текст тоже опущен.
Это трудно понять. Столько лет этот текст не был известен читателю… Когда получилась возможность ими заниматься, литературный архив в Праге предоставил копии писем.
М. ПЕШКОВА: Это типа пражского рогали?
Л. МНУХИН: Да.
М. ПЕШКОВА: И он находится по-прежнему в Страховском монастыре?
Л. МНУХИН: Да, он находится на горе, в монастыре, красивейшее место, оттуда вид открывается на Прагу. Там прекрасная библиотека, там прекрасный архив, там очень демократические условия работы и там как раз мне дали возможность посмотреть письма Тесковой к Булгакову и к Бему, фотографии Тесковой, которые у нас не публиковались. Ещё до этого раньше я смотрел материалы и публиковал письма Лоскова. Замечательный архив.
М. ПЕШКОВА: И Вам дали оригиналы писем?
Л. МНУХИН: Оригиналов нет. Или они остались, может быть, в семье. Когда я увидел сами тексты, я забыл, что существуют оригиналы, потому, что здесь все было сделано Вадимом Морковиным очень тщательно. Во-первых, все слова, которые Цветаева выделяла разрядкой или подчеркиванием, здесь они тоже выделены были. Мы их выделили, как в семитомнике, продолжали курсивом. Что интересно, что Морковин счёл возможных соблюсти все ударения Цветаевой. Которых здесь оказалось больше, чем во всех других письмах.
Потом я это объяснил тем, что поскольку Тескова, Цветаева говорила, что она говорит с акцентом, Тескова, на русском, с акцентом. И она боялась, что какой-то смысл может не дойти. И она ставила ударения. ЧТО вам написать, а не что ВАМ написать. Или, например, вы стоите лицом. СтоИте. А в другом месте – это стОит. Вот такая помощь читателю своих писем. И поскольку в семитомнике было сделано, опубликовано порядка тысячи писем, то какой-то стиль уже виден был. И было видно, что Морковин внимательно прочитал и скопировал.
М. ПЕШКОВА: Морковина Ариадна Сергеевна, дочь Марины Цветаевой называла Морковкин?
Л. МНУХИН: Да.
М. ПЕШКОВА: Они были в переписке?
Л. МНУХИН: Они были в переписке, и Ариадна Сергеевна все время хотела, чтобы эти письма были. Морковин обещал и потом эти письма вышли. И потом уже речь шла о купюрах. Но это не сложилось. Морковин приезжал в 1968 году в Москву и сохранилась фотография, где он есть, она помещена, кстати, в книге.
М. ПЕШКОВА: Какой иллюстративный ряд этого издания? Что вы включили помимо того, что было опубликовано в 1969 году, и с фотографиями или нет?
Л. МНУХИН: Фотографии есть, сейчас я это скажу. Но с точки зрения самой подачи материала и текста, это новый такой подход, мы обсуждали, и я советовался со многими специалистами. У меня была идея с самого начала выделить тексты другим шрифтом, которые относились к купюрам, чтобы показать, что было сокращено.
М. ПЕШКОВА: Чтобы сразу бросалось в глаза, да?
Л. МНУХИН: Да. И кроме того, это своего рода показатель эпохи и времени. Как это вообще публиковалось, какие были купюры, какой характер они носили, это сразу видно. Это соблюли мы. Кроме того, комментарии, поскольку есть семитомник, то идут отсылки со страницами, но зато использованы новые издания, которые появились уже после семитомника. Это сводные тетради, записные книжки, письма Цветаевой к различным людям.
М. ПЕШКОВА: Это после того, как был открыт архив Цветаевой? После 2000 года в российском Государственном архиве литературы и искусства?
Л. МНУХИН: Да. То, что Елена Баурджановна Коркина сделала несколько томов – это было по возможности использовано в новых комментариях. Есть еще один момент. Это в 1969 году и в последующих переизданиях Марина Ивановна посылает Тесковой «Элегию» Рильке, которую он посвятил ей. И там было в разных переводах.
М. ПЕШКОВА: Двойное обращение поэта к поэту.
Л. МНУХИН: Да. Было несколько переводов, но в архиве есть удивительное письмо Виктора Семеновича Франка, известного литературоведа, он 15 лет работал на мюнхенском радио, человек, по отзывам, по публикациям, потрясающей доброты, автор статей о Солженицыне.
М. ПЕШКОВА: Сын Семена Франка, известного философа.
Л. МНУХИН: Да. Есть письмо. И это письмо мне показали и дали. Где он поздравляет Морковина с выходом этой книги. Это замечательно, это новый вклад. А дальше сетует, что некоторые переводы выполнены не очень. Он прекрасно знал три языка. Есть письмо Виктора Семеновича Франка к Вадиму Морковину. И предложил свой перевод. «Дорогой Вадим, если будет переиздание книги, может быть, Вы возьмёте мой перевод?» Мы решили выполнить волю Виктора Семеновича и поставили его перевод «Элегии» Рильке. Вот просто как дань уважения к этому замечательному человеку.
Он в одном из писем писал, потеряв близкого человека: «Почему так жизнь устроена, что мы вынуждены терять? Да и сами уходим». Нам показалось очень нужным и важным опять, с точки зрения исторической, мы дали по возможности, полную библиографию того, что писали о письмах после выхода. Ведь удивительным образом Глеб Петрович Струве он семь полос «Русской мысли» занял в течение всего лета откликами и цитированием писем от Тесковой. Семен Карлинский, ученик Струве, первый доктор наук, сделавший диссертацию по Цветаевой, написал новое в эмигрантском периоде Цветаевой. Эти письма произвели в то время впечатление довольно сильное. И были очень необходимы читателю. Они очень много помогли, многое открыли. А теперь уже, с добавлением этого текста, тем более, безусловно, конечно, книга будет востребована.
М. ПЕШКОВА: Я смотрю, что почти половина книги – комментарии. Чем это вызвано? Иначе письма не прочесть?
Л. МНУХИН: Иногда нужно пояснять или давать какую-то точку зрения. Дело в том, что уж так получилось, что я не стал перегружать ещё больше комментариями, давая отсылки на собрание сочинений. Скажем, Цветаева пишет Анне Антоновне, насчет вечера моего, попросите Валентина Федоровича Булгакова помочь.
М. ПЕШКОВА: Напомним, кто Валентин Федорович Булгаков.
Л. МНУХИН: Валентин Федорович Булгаков – литературовед, секретарь Толстого в конце девятисотых годов, общественный деятель. В эмиграции он был секретарем в Союзе писателей и журналистов Чехословакии в 1924-25 годах. Он был одним из инициаторов создания РЗИА – Русский Зарубежный Исторический Архив. Туда, куда Цветаева через Морковина, как все складывается, передала свой перстень и ручку, свое пишущее перо. Были очень добрые отношения у Цветаевой с Булгаковым, которые начались тоже с пражского периода, с совместной работы в качестве докторов над альманахом «Ковчег». И переписка завязалась.
И Булгаков писал позже, что очень любил получать письма Цветаевой, они были ему и близки, и дороги, и он прямо так и написал, что любил получать письма от Цветаевой. Этот момент. Но все это перечислять в комментариях – нет. Я даю отсылки. Потому, что письма Булгакова опубликованы в 7 томе собрания сочинений.
М. ПЕШКОВА: А первый раз они увидели свет в тех изданиях, которые выпускала «Оргалис» «Встречи с прошлым».
Л. МНУХИН: Да, там было 4-5 писем. Основная задача была в комментариях – какие-то вещи разъяснить. Скажем, например, со стипендией, которую Цветаева получала от чешского правительства. Там было такое положение, что если ты находишься в Чехии, то это вполне нормально, и Цветаева получала. Потом, когда она уехала в Париж, то было такое условие, что она должна была вернуться через какое-то время, чтобы получать эту стипендию. Она не смогла вернуться, но стипендию получала.
В конце 20-х годов многие разъехались. И правительство не могло всем платить, тем более, тем, кто не был связан с чешской культурой. Осталась Цветаева, одна из немногих, кому сделали хоть и вполовину меньше, но все равно платили до конца 1931 года. Тот момент, когда с нее сняли стипендию, и Булгаков, и Анна Антоновна Тескова. Они ходили, хлопотали о том, чтобы Цветаевой оставить эту стипендию. Эта стипендия, конечно, поддерживала Цветаеву довольно серьёзно. Потом, может быть момент, который требовал тоже пояснения. Она пишет: «Знала двух героев, один был актёр, другой был воин». И надо было попытаться, узнать кто. Актёр – это Завадский, по нашему представлению. А воин, поскольку Цветаевой был сон или публикация, она ставит рядом Завадского и Володю Алексеева, это доброволец, который погиб на фронте.
М. ПЕШКОВА: А Володя Алексеев, который пришел в цветаевский дом, один из героев повести о Сонечке?
Л. МНУХИН: Совершенно верно. Там есть момент, когда она пишет Тесковой, что другой герой – это воин. Как это получилось? Они уже прошли мимо меня, и актёр, и воин. И в скобках она пишет: «Да, да, прошли». Это к Алексееву не очень относится. Но есть в другом месте, где она Сергея Яковлевича называет воином. Поэтому такой исследователь цветаевский, как Елена Эйзенштейн, из Петербурга, она высказала предположение, что это может быть или Алексеев, или Эфрон. Это такой комментарий нужен, чтобы хоть какую-то сделать подсказку.
М. ПЕШКОВА: Тираж новой книги писем Марины Цветаевой к Тесковой – 1 тыс. экземпляров. Вы слушали программу «Непрошедшее время» на «Эхо Москвы».
* * * * * * *
* Борис Николаевич Лосский - (род. 28.3.1905, Петербург) - искусствовед, историк архитектуры, мемуарист, сын философа Н.О.Лосского и Людмилы Владимировны Лосской, дочери видного педагога В.Стоюнина.
** Альфред Людвигович Бем (1886 – 1945) - Историк литературы, литературный критик, общественный деятель русского зарубежья.
*** Глеб Петро́вич Стру́ве (19 апреля (1 мая) 1898, Санкт-Петербург — 4 июня 1985, Беркли, США) — русский поэт, литературный критик и литературовед, переводчик.
****