Памяти Ренаты Мухи - Непрошедшее время - 2009-12-27

М. ПЕШКОВА: Уходящий год полон скорби. Ушли мною любимые, и среди них поэтесса Рената Муха. Не знаю, найдется ли человек, который напишет о ней книгу, или так и останутся рассыпанными ее воспоминания, коими она так щедро делилась. Наверное, тут и следовало бы рассказать, как нас познакомила Дина Рубина в один из ренатиных приездов, как обильно откушав в семье художника Бориса Карафелова – Дина за ним замужем – на обратном пути домой в динином рассказе, только мне адресованном, о Ташкенте, появилась невысокая, очень быстрая, смешливая дама средних лет, подстриженная под мальчика, с мужем-математиком. Дальше аудиторией, расположившейся за столом, владела только она. Вы думаете, что это был какой-то поток услышанного ранее собеседниками? Не тут-то было – слезы хохота уже вытирала через минуту. О том, чтобы ехать домой и вовсе забыла – летом-то темнеет поздно».

Дина Рубина. Памяти Ренаты Мухи.

«С Ренатой мы говорили буквально за два дня до нашего отъезда в Карловы Вары. Мы поехали в Чехию, чтобы немножко подлечиться, развеяться. Вообще в Израиле ведь в июле тяжелая жара, и это лето было особенно жарким. Я позвонила, мне было ужасно жалко, что Рената остается в жаре, но, к сожалению, она не могла уже никуда ехать. А я всегда сочиняла ей какие-то сказки. Например, в феврале, когда я позвонила, я сказала: «Ренаточка, мы с вами поедем на море». А она очень легко входила в любую игру такую, и она сказала: «Да, да, Дина, на море! Только на море». Я говорю: «Ковдор». «А что это такое?» - спросила она, которая прожила в Израиле столько же, сколько и я – лет 20. И я ей стала расписывать вот этот уголок на побережье Средиземного моря, куда мы ездим регулярно. И я ей стала рассказывать, как мы с ней будем прохаживаться туда-сюда по берегу, немножко, осторожно, чтобы она не потеряла силы. В общем, я рассказывала ей сказки. Я всегда поднимала ей как-то настроение. Она ждала моих звонков. Не всегда получалось часто созваниваться. То я в отъезде, то еще что-то. То они уезжали в Америку к сыну и за лечением. И вот я позвонила перед отъездом, уже даже не зная, какую сказку рассказать. Я сказала: «Реночка, я написала новый роман, супер-триллер, детектив! Я вам пришлю. Вы знаете, нет, я не пришлю, я вам привезу его из Москвы. Поскольку я сама сапожник без сапог, он еще не вышел, он выйдет через две недели. А мы сейчас уедем в Карловы Вары, и я вам привезу в сентябре. Я обязательно привезу, и мы с вами будем сидеть и трендеть, пока Вадим меня не выгонит». И на том мы расстались. Сердце как-то не почувствовало, что это последний разговор. Наоборот, мне показалось, что она как-то немножко бодрее, потому что она все время говорила: «Вы знаете, было таки хреново буквально неделю назад, две недели назад, месяц назад». Но так всегда получалось, что на момент разговора она так приходила в себя и даже немножко приободрялась. И шутила. Все время шутила. Вы знаете, так трудно поверить постоянно шутящему человеку, что он уходит. Так трудно поверить человеку, который никогда не ноет. И я уехала. И в санатории в Карловых Варах каждое утро я заходила взглянуть в свой почтовый ящик, заглянуть, что там прибыло. Мне пришло письмо от Верочки Копыловой из «Московского комсомольца». «Дина Ильинична, умерла Рената Муха». И целый ряд восклицательных знаков… Письмо было датировано вчерашним днем, когда я не успела заглянуть. «Если вы сможете сегодня до 3 часов дня написать что-то, то уйдет материал. А если не сможете, то так уж и быть». И я сидела и глядела в этот компьютер, и видела свое отражение. И сразу я не могла простить себе… Что не могла простить? Мне казалось, что я не должна была уехать, я должна была немедленно мчаться к ней… Вот знаете, когда человек не может простить себе – чего? – неизвестно чего… И заглянул в эту интернетную комнату мой муж и увидел мое лицо, он спросил: что? Кто? Я сказала: Рената. И потом конечно же весь день мы ходили, гуляли по лесу, я вспоминала, я все вспоминала. Я как раз, знаете, вспоминала один из ее рассказов, - очень остроумных! – про то, как она заболела. Это было порядка 25 лет назад. Впервые болезнь обнаружилась, и тогда ее прооперировал американский врач. Сначала ей давали вообще три месяца жизни, потом врач пришел после операции и сказал: «Вы знаете, Рената, у меня для вас хорошие новости. У вас есть несколько хороших лет». Поскольку это был на английском языке разговор, то она сказала: «Доктор, когда мы учились на факультете английского языка и литературы, у нас как-то был спор». Назвала какое-то слово… «Что это – скорее два-три или скорее 7-8?». Он сказал: «Знаете, я в этом бизнесе уже 30 лет, и в чудеса не верю. На вашем месте, я думал бы, что несколько, это, скорее 2-3. Привел бы в порядок все свои дела и осуществил что-то, о чем мечтали вы всю жизнь». И ушел, вышел из палаты.

Пошло лечение, пошел какой-то реабилитационный период, она принимала все лечения, она себя почувствовала лучше, ее все полюбили врачи – все полюбили. Вы знаете, вот эта дежурная улыбка, это было не для нее. Она была человеком таким ярким, импульсивным и замечательно театральным, искрящимся в смысле клоунады человеком, раскрывающим все эти возможности собеседника, окружающей реальности, клоунадные возможности, возможности неожиданного ракурса. Так вот, когда она уже после лечения зашла к нему в кабинет попрощаться, он ей дал указания, он ей дал все советы, как себя вести, и сказал ей: «Рената, благодарю вас за усилия по очеловечиванию американской медицины». И когда она уже подошла к дверям, он окликнул ее и сказал: «Рената, знаете, я в этом бизнесе уже 30 лет, и чудес с вашей болезнью я не наблюдал. Но если это чудо произойдет с кем-то, то это будет с вами». И это чудо произошло. И она жила еще много лет абсолютно наполненной жизнью. И когда становилось немножко хуже, она чуток замыкалась в себе, но все равно никогда не переставала быть человеком в самом ярком и самом упоительном смысле этого слова. И она написала много замечательных стихов! И она подарила множество прекрасных минут дружбы, счастья , общения. Она победила на конкурсе рассказчиков в Англии. С ней происходили самые разные удивительные случаи, о которых она рассказывала немыслимые истории. Это были ее устные рассказы, и я проклинаю себя за то, что сразу же не стала воровать их. Это было бы самое умное из того, что я бы сделала в жизни. Иногда я что-то записывала. Я совершила самую большую глупость – я начала ее пилить, чтобы она сама писала эти рассказы. Она говорила: «Я не могу, я меня не получается. Я могу рассказывать про Фиру Моисеевну, Сару Абрамовну, про ее тетку и так далее». Я ее все пилила и пилила. Она говорила: «Ну, хорошо, вот осенью сяду». «Только с вами», - говорила. Я говорила: «Ну, хорошо, запишите хоть что-то. Я посмотрю, я отредактирую, мы приведем это в порядок. Пусть это будет со мной, но это должен быть ваш голос». Это было не ее – записывание прозы. Она даже свои строчки стихотворные вынашивала годами. Понимаете, годами! «На вершине два орла пили «пепси» из горла», - она вынашивала это годами. Я не должна была заставлять и мучить ее, а должна была просто записывать сама. Потом, уже спустя годы, я действительно что-то позаписала, и эти рассказы я привела – естественно, за авторском Ренаты Мухи – в сборнике «Больно, только когда смеюсь», в котором посвятила ей много страниц, именно как рассказчице. Я рассказала о нашем знакомстве, ужасно смешном, о ее вот этих вот потрясающих, иногда неприличных, иногда каких-то замечательно смешных выкриках. Но сказала не все, опубликовала не все. Что-то держала. Когда я поняла, что она уже очень больна, держала вот эту вот историю, которую она рассказала, про болезнь, потому что не хотела писать при ее жизни. И вы знаете, мне казалось, что вот еще немного, и все-таки… И все время израильская медицина ее тянула, все время помогала. Вдруг наступал момент, когда все было очень-очень плохо, и я даже звонила и говорил так, чтобы…И я говорила, Вадим говорил… а она рядом, и он говорил: «Да». И я говорила: отвечайте только «да» или «нет». И он говорил: «Реночка немножко похудела, но сейчас вот дали новый курс лечения, и тогда…». Ну, и так далее. Это все были иносказания. И только потом, когда я позвонила ему из Карловых Вар совершенно обезумевшая и сказала: Вадик, Вадик… Я не могла больше говорить. «Дина! - крикнул он. – Дина, успокойтесь. Она вас так любила». Я, конечно…. чего там говорить.

М. ПЕШКОВА: Вы посвятили Ренате Мухе второе издание «Высокая вода венецианцев». Как это все произошло?

Д. РУБИНА: Во-первых, это было время, когда Рената опять почувствовала новую атаку болезни. Но как-то очень быстро свернули, провели очень хороший курс химиотерапии, что-то такое сделали. Рената опять пришла в себя, она стала разъезжать. Они с Вадимом поехали в Америку. Там ведь чрезвычайно успешный, блистательный сын Ренаты. Он ученый. И у Ренаты родилась внучка совсем недавно. И все это она испытала – вот это счастье, все это было. Рената тогда была на подъеме, и все было хорошо. Но, знаете, писатели, они всегда чувствуют эту звенящую ноту приготовления – пусть долгого приготовления – к уходу. Напоминание, которое всегда присутствует в музыке Моцарта. Мы как раз сейчас, отдыхая в Карловых Варах, все время прогуливались мимо старинной деревянной колоннады, приноравливались к тому времени – в 12.30 – где там всегда приходили музыканты. Это были такие осколочки пражского симфонического оркестра. Они не выбирали очень тяжелое что-то – это были вальсы Штрауса, Сен-Санс, например, и иногда Моцарт. И казалось, что если они выберут что-то светлое из Моцарта, то это будет как раз по настроению отдыхающих, потому что ведь это была часть терапии. Люди больные, приехали пить воду, гулять, отдыхать – надо их развлечь. И вот вы знаете, мы потом, слушая Сен-Санса, мы шли потом с Борисом и рассуждали, что да, прекрасная мелодия, и казалось бы тема «Умирающий лебедь»…. И вот не чувствуешь страха смерти и не чувствуешь приближения смерти, и не чувствуешь этого рока – «помни». А вот в веселой, ярчайшей, искрящийся музыке Моцарта всегда есть это «помни». Помни человек, ты смертен. И, возможно, этим Моцарт велик, а Сен-Санс прекрасен. И вот когда у меня появилась мысль написать повесть «Высокая вода венецианцев», я уже в начале работы знала, кому эта вещь должна быть посвящена. Сначала мне было немножко зябко, все-таки речь идет о женщине, которая знает свой смертельный диагноз и уезжает спрятаться от семьи, собраться с духом, уберечь семью хотя бы на 3-5 дней от этой вести. И я знала, что я это посвящу Ренате, но мне было очень страшно. И я позвонила и спросила: «Реночка, я хочу посвятить «Высокую воду венецианцев» вам. Вы не против?» Она сказала: Дина, да ну что вы? Я буду только рада. За что мне такое?» Ну, и целый каскад, конечно, совершенно очаровательного юмора, прекрасного, клоунадного, беспощадного к себе. И потом с этой книжкой они поехали в Венецию и привезли мне фотографию – они на площади Святого Марка, развернув мою книжку, сидят за столиком кафе, и тут же голуби… И Рената и Вадик совершенно счастливые. А на обороте фотографии она написала стихотворение, посвященное уже мне. «Когда человечество было моложе, дворцы и фонтаны построили дожи. ….. и век свой умножили. Дворцы сохранились. Вот дожи не дожили». Жаль, что у меня выпала из памяти строчка. И это было тоже счастье. И я была счастливая каждый год, что я посвятила эту книжку Ренате, а слава богу, это не стало дурной приметой, и она живет, и она преподает. И она живет такой насыщенной жизнью… она поменяла квартиру на лучшую… Болезнь прогрессировала, но когда я звонила, она говорила: «Знаете, Диночка, мы гуляли с Вадиком». Я была счастлива, что они гуляли, выходили сегодня с Вадиком. А потом ее вытащили на какую-то программу. Она говорила: слушайте, вот этот вот Топалев, он симпатичный мужик. Я говорю: конечно. – Он приглашает меня в программу. Я говорю: Реночка, ну, так надо бежать, надо мчаться. – Дина, вы меня не понимаете. Я принимала … (какие-то гормональные препараты) и я стала похожа на свинью. Я говорю: Рена, ну, перестаньте. Ну, полный человек, ну, и что? Наденьте такую замечательную рубашку, улыбайтесь. Вы все равно красавица. –Дина, вы понимаете, что такое свинья? Дина, вы видели, что такое свинья?. Я говорю: ну, и что? – Вот это я. Понимаете, она никогда не щадила…

Она всегда вот это: перекувыркнуться - оп-ля! И это было основным качеством ее характера – не бояться быть смешной.

М. ПЕШКОВА: Я знаю, что Рената часто выступала в библиотеках. Не случалось ли вам ее слушать на публике?

Д. РУБИНА: Я была очень частым свидетелем и соучастником. Потому что однажды в Бер-Шееве мы выступали вместе с Ренатой на сцене. И знаете, единственная, кого я боялась в качестве соперника, так это Ренату. Потому что, на самом деле, мне некого бояться, я и сама себе клоун, я и сама могу перекувыркнуться… Я помню, как однажды мы выступали здесь, в Москве, в Литературном музее имени Пушкина. Мы выступали с Александром Кабаковым, замечательным прозаиком, но человеком очень сурового склада лица, немного уставшего вида, такого серьезного мэна. И перед тем, как выйти на сцену, он сказал: «Ну, что, Дина? Как мы с вами поступим?» Я говорю: Саша, выступайте сначала вы. – Может, вас как женщину пропустить вперед? Как мы будем? – Ну, наверное, полчаса вы, полчаса я. – Давайте, я как женщину пропущу вас вперед. Я думаю: милый мой, ты же не предполагаешь, что ты сделал. Ты выкопал себе яму. И дальше я читала коронный свой рассказ про выступление в колонии, как я играла на инструменте в колонии со всеми полагающимися номерами для этого – с пением Галича и так далее. Александр сидел рядом на сцене в кресле. И когда я ровно по часам отбарабанила полчаса и откланялась и попрощалась с публикой, он остался сидеть, потом неохотно так перебрал свои бумажки, встал, повернулся ко мне и сказал: предупреждать надо. Так вот, знаете, я никого не боюсь. Потому что писатели, - и замечательные писатели! – редко кто из них умеет держать публику, умеют выступать как представитель эстрадной профессии. Рената была убийственно эстрадным человеком. Рената была мастером и гением устного рассказа! Когда Рената выступала, зал сидел просто как стадо кроликов, слушая ее и не отводя глаз. И когда Рената – это был особый фокус – когда она рассказывала про Сару Абрамовну, свою тетю, то ее голос взлетал в такие высоты, звенел и разбухал. Вообще, я боялась, что упадет люстра, потому что так он звенел! Это было блестяще, и я надеюсь, что кто-то записывал это. И это можно записать на какие-то диски, потому что Рената в качестве рассказчицы – это дипломированный лауреат конкурса английских рассказчиков.

М. ПЕШКОВА: Я думаю, что вы написали предисловие к ренатиной книге. Развязка, завязка, вот те моменты, которые вас очень волнуют… Как получилось так, что вы написали предисловие? Рената вас попросила?

Д. РУБИНА: На самом деле, я не помню. Скорее, попросила не Рената, потому что вряд ли бы Рената просила написать предисловие. Я думаю, что речь идет о другом. Книгу Ренаты собирались издавать… Ах, я вспомнила. Я работала в это время в Сохнуте здесь, в Москве - с 2000 года по 2003 мы здесь жили – и ко мне, естественно, народная тропа протоптала довольно серьезный такой тракт за какой-то денежной поддержкой, потому что я заведовала культурным фондом. И вот некий издатель из Минска, по-моему, Алекс Фридман его звали, приехал с идеей издания книги Ренаты. И на все нужны были деньги. Нужны были деньги на это, и на это… Потому что, естественно, книга должна быть в твердой обложке, с рисунками, причем рисунки он собирался делать хорошие, качественные и так далее. Ну, вы знаете, книга детского поэта – это такое четверостишие на отдельной странице, это вам не книжка на 50 страниц какого-то провинциального поэта, которого можно издать тиражом в 150 экземпляров и удовольствоваться. Нет, это были затраты. И он сказал: знаете, к ренатиной книжке надо привлечь еще внимание, не написали бы вы предисловие. Я сказала: напишу с огромным удовольствием. Села и написала. И издателю это предисловие не понравилось. Он сказал Ренате: кажется, к детской книжке это не подходит. А я не писала предисловие к детской книжке – я писала предисловие к стихам Ренаты Мухи, ее образу жизни в литературе. Потому что она гораздо шире и больше вот этого образа детского поэта. Она вообще Рената Муха. И я написала это предисловие. Потом это дело затянулось, и я не помню, вставили его в эту книжку или нет, но когда впоследствии выходили следующие книги Ренаты, то это предисловие нашло себе место. И я счастлива, что я написала это предисловие. У меня есть несколько предисловий к книгам моих блистательных друзей, и не исключено, что именно этим когда-то я и останусь в литературе.

М. ПЕШКОВА: Муха – не псевдоним. Такова фамилия ренатиного отца, унаследованная от деда, жившего в Сорочинцах. Наверное, половина села, в том числе и жители еврейской национальности, носили эту фамилию. Ренатиных родных, оставшихся в Одессе, расстреляли. На ПМЖ в Израиле Рената занималась тем же, чем и в Харькове – преподавала в университете и много выступала перед разной аудиторией. Не узнала ее, увидев на книжной ярмарке в Иерусалиме в 2005 году – она очень-очень располнела. Но смеющиеся глаза ей не изменяли.