Племянник Бориса Пастернака Николас Слэйтер о родителях и сестрах поэта - Непрошедшее время - 2010-01-31

М.ПЕШКОВА: В год 120-летия по приглашению академии Россика, присутствуя на лондонской книжной ярмарке, решила непременно встретиться с родственниками Бориса Леонидовича, узнать о его близких, родителях и сестрах. Мы в гостях у Николаса Слэйтера в его лондонском доме. Николас Слэйтер – племянник Бориса Пастернака, сын Лидии Слэйтер-Пастернак, сестры Бориса Леонидовича. Лидия Пастернак уехала вместе с отцом в 21-м году из России. Какие были на то причины? Она была еще совсем юной девушкой ведь, да?

Н.СЛЭЙТЕР: Ей тогда было 19 лет, она поехала с родителями и с сестрой Жозефиной. Родители выезжали из медицинских, главным образом, соображений и тоже потому что жить в то время в России и Советском Союзе было очень трудно после Революции и Гражданской войны. А дочерям хотелось поступить в университет – вот, моя мама, Лидия Леонидовна, хотела поступить на медицинский факультет, это ей не удалось, вместо этого она стала заниматься биохимией, а сестра Жозефина философией.

М.ПЕШКОВА: Приехав в Берлин на какое-то время, была сделана Розалии Кауфман, Вашей бабушке, операция. Почему они остались в Германии?

Н.СЛЭЙТЕР: Они все время рассчитывали на то, что рано или поздно вернутся в Москву, но сначала они в Германии устраивались, не было причин срочно возвращаться домой. Так что я думаю, они рассчитывали, наверное, что останутся в Берлине, в Германии, ну, лет на десять – что-то в таком роде.

М.ПЕШКОВА: Как складывалась жизнь Вашего деда, художника Леонида Осиповича Пастернака уже там, в Берлине? Он много писал, он много работал?

Н.СЛЭЙТЕР: Он много работал, но ему было трудно. В своей переписке с сыном Борисом Леонидовичем жалуется на что, у него в России была репутация, он был известным художником, а в Германии его никто не знал. Пришлось много работать для того, чтобы люди начали бы знать о нем, чтобы были ученика, вообще, чтобы у него была какая-нибудь профессиональная удача. Но это ему удалось, он устроил очень удачную выставку в Берлине своих произведений, я уж не помню точно, в каком году, но может быть, в 28-м.

М.ПЕШКОВА: Он считал себя счастливым человеком. Он, который был академиком живописи в Училище ваяния и зодчества во ВХУТЕМАСе, ему пришлось, что называется, пахать, начинать с нуля? Кого он рисовал? Не только рисовал портреты…

Н.СЛЭЙТЕР: «Воскресенье» он иллюстрировал, когда он еще был в России, он содействовал со Львом Николаевичем Толстым – это было гораздо раньше, а его иллюстрации к «Войне и миру» - я уж не помню, я должен был бы поискать в справочнике, когда это все было сделано. И я думаю, что это тоже было в России, а не в свои германские годы.

М.ПЕШКОВА: И в России были еще написаны замечательные портреты. Я имею в виду портрет Шестова и портрет Ключевского.

Н.СЛЭЙТЕР: Да, это так, и конечно, очень-очень много портретов Толстого и потом еще других выдающихся русских артистов вроде Шаляпина, Ремизова. А в Германии это потребовало некоторое время, пока он познакомился, ну, вот например, с Эйнштейном. Рильке он уже знал, встретился с Рильке в России, но опять вошел в контакт с ним, когда они жили в Германии.

М.ПЕШКОВА: Вокруг портрета Эйнштейна – известно ли, как складывалась работа над этим портретом? Остались ли книжки записок, которые опубликовала Ваша матушка вместе со своим братом Александром. Книги, которая, с одной стороны, дневник, но дневник рисованный, не написанный от руки день за днем, а дневник художника, изобразительный ряд там выражен в большей степени, нежели ряд текстов. Пишет ли что-то Ваш дед о работе над портретом Эйнштейна и о контактах с великим физиком?

Н.СЛЭЙТЕР: Я сейчас этого не помню, знаю, что он в своей переписке с сыном пишет о том, как они встречались с Эйнштейном и как Розалия Исидоровна, значит, моя бабушка, играла на рояли, аккомпанировала Эйнштейну на скрипке. Так что они были друзьями в то время. Но как это складывалось, когда он его портрет писал, я не могу Вам сказать сейчас.

М.ПЕШКОВА: Получилось так, что в 33-м году, когда фашисты пришли к власти, книгу, книгу, уже набранную в типографии, рассыпали – они разгромили типографию.

Н.СЛЭЙТЕР: Да, это была монография Макса Осборна, которая теперь существует в очень-очень редких экземплярах – это было так.

М.ПЕШКОВА: И после этого еще готовилась выставка, которая должна была быть в Германии в 38-м году, уехал из Германии. Или они бежали от фашизма в Англию?

Н.СЛЭЙТЕР: Мой дед и бабушка выехали из Германии в 38-м году. Беженцами, потому что очень рисковали от преследования евреев в Германии. К тому времени моя мать уже вышла замуж за англичанина, за моего отца Элиот Слэйтер, и он сильно помог с выездом и поселением в Англии, и устроил их в доме у своей матери в Оксфорде. Но моя тетя Жозефина со своим мужем Федором Пастернаком, они бежали, оставив почти что все свое имущество в Германии – вот именно беженцами бежали.

М.ПЕШКОВА: У мужа Жозефины Пастернак тоже фамилия Пастернак была? Это что, какие-то родственные связи?

Н.СЛЭЙТЕР: Да, он был родственником, и между прочим, большим другом всего семейства Пастернаковского уже с детства, они были знакомы, по крайней мере, с 1900-го года. Он был что-то вроде троюродным братом моей мамы и тети.

М.ПЕШКОВА: Приехав жить в Оксфорд, Ваш дедушка сумел перевезти все свои работы, так ли это?

Н.СЛЭЙТЕР: Все нет. Он многое привез с собой, собирал свои работы для того, чтобы перевезти их в Москву – он все думал, что в 36, 37, 38 году, что ему удастся с женой добраться обратно в Москву. У него в переписке с Борисом многое об этом пишется. И Борис не прямым образом пробовал убедить его, что ему будет очень невыгодно возвращаться тогда в Москву, что выставок ему не устроят, что квартиры у него не будет, ему придется жить со своим сыном, и вообще, жизнь будет трудная. А дедушка, все-таки ему хотелось попробовать. Он запаковал все свои картины и потом в последнюю минуту все поехали в Англию, потому что легче было, потому что мой отец этому способствовал – таким образом они спаслись в этом Оксфорде.

М.ПЕШКОВА: Но Ваша бабушка здесь совсем немного прожила, она скончалась за неделю до начала Второй мировой войны. Что случилось с ней? Так переезд в Англию на нее подействовал?

Н.СЛЭЙТЕР: Она умерла от мозгового удара, она всегда очень страдала нервными болезнями и болезнями сердца и кровообращения. Я думаю, несомненно, переезд подействовал на нее. Но она уже была устроена в доме в Оксфорде, уже в 36-м году, когда моя мама вышла замуж, они уже приезжали в Оксфорд, они, значит, в 38-м году окончательно туда переселились, и она умерла на год позже. Так что это не было прямым последствием ее переезда.

М.ПЕШКОВА: А как получилось так, что Борис Леонидович, который поехал на конгресс деятелей искусства в Париж, не встретился с родителями? Душевные терзания, которые его мучили, как он сам писал: «Меня буквально посадили чуть ли не силой в самолет». Он был расстроен, он все время плакал, об этом пишет и Ариадна Сергеевна Эфрон, которая с ним виделась в Париже… Был усыпан апельсинами пол, настолько он хотело порадовать. Его мучили душевные терзания. Не это ли было причиной того, что он не встретился со своими родителями? Франция, Германия – это почти что рядом.

Н.СЛЭЙТЕР: Конечно, он не только был во Франции, но он ездил через Германию. Он на поезде ездил из Москвы в Париж через Мюнхен. И в Мюнхене жила его сестра Жозефина. Она с мужем встретили его на вокзале в Мюнхене. Но он был тогда в таком умственно расстроенном состоянии, что он просто не мог думать о том, чтобы поехать оттуда в Берлине, хотя всем посторонним это казалось бы самым естественным, самым легким действием – поехать к родителям. И он потом всегда писал об этом как о временном сумасшествии – ну, что он был просто до того расстроен, что не мог ничего предпринять. Он потом пишет о том, что когда он был в Париже, он ни с кем из знаменитых лиц в мире литературы не мог и не хотел встречаться, потому что просто он ничего не мог и не хотел предпринимать. Потом он думал, что он по дороге домой остановится в Берлине, все-таки встретится с родителями, но эту целую делегацию отправили домой не железной дорогой через Берлин, а морским путем – сначала в Лондон, а потом в Ленинград. Так что ему вообще не удалось ни по дороге туда, ни на обратной дороге встречаться с ними.

М.ПЕШКОВА: Но в 45-м году, по окончании войны, Борис Леонидович передал через Исайю Берлина – Исайя Берлин, впоследствии профессор Оксфорда, тогда работал в британском посольстве в Москве. Он передал письмо своему отцу, но уже отца тогда не было в живых. И Борис Леонидович в этом письме его оплакивает. Как это все было?

Н.СЛЭЙТЕР: Это так, что отец Леонид Осипович умер в 45-м году, до того, что получилось письмо из Москвы от Бориса, но он писал своим сестрам. И между прочим, говорит о том, как невыносима была мысль, что его отца больше нет в живых, и такая это трагедия. Но он потом завязал очень тесную переписку со своими сестрами, хотя это было не в 45-м году. Тогда было одно письмо, потом в течение следующих десяти лет была, может быть, еще пара писем и несколько телеграмм. Но настоящая переписка между Борисом и сестрами завязалась только в 56-м году.

М.ПЕШКОВА: О родных Бориса Пастернака устами его племянника Николаса Слэйтера на «Эхо Москвы». Как складывалась в Оксфорде жизнь Вашего деда, Леонида Пастернака? Писал ли он, работал ли он? Я знаю, что ему выделили комнату, которая смотрит окнами на север – понятно, для того, чтобы солнечный свет не мешал световым ощущениям. Как он себя чувствовал? Что он делал, чем он занимался, чем были наполнены его дни? Я имею в виду здесь рассказы Вашей матушки и тетушки.

Н.СЛЭЙТЕР: Вы меня спрашиваете о моих самых ранних воспоминаниях, потому что я моего дедушку очень хорошо помню. Я помню, как он меня учил русскому языку, как он меня с братом и сестрой рисовал, нас, нашу маму, нашу няню, как он у себя в мастерской тогда работал. Он был очень добрым человеком, но я, конечно, на взгляд, взгляд ребенка, он был страшно старым человеком. По-моему, он все-таки был счастливым, т.е., конечно, в то время – это было во время войны, все беспокоились о войне, особенно беспокоились о том, что будет с нами, будет ли вторжение немцев в Англию, и тоже, что будет с семейством в России. Мы очень беспокоились и боялись за всех москвичей, и конечно, вести от них почти не получали. Так что наверное, он не был таким счастливым, каким я его помню, но все-таки ему удавалось работать. Очень хорошо помню запах масляных красок у него в мастерской – это было на северной стороне нашего дома, где не было прямого солнечного света. У него была большая комната, но это, конечно, была и мастерская, и спальня для него, так что ему было довольно тесно.

М.ПЕШКОВА: В течение многих лет сохранялась комната Леонида Осиповича. Она была, то что называется, под замком, и туда редко заходили Ваши близкие. В каком году стали разбирать материалы – Ваша матушка архив своего отца?

Н.СЛЭЙТЕР: Она всегда занималась архивом своего отца, она часто заходила вот в эту комнату, в бывшую ее отца, но нас туда не пускали, и это потому что мы были детьми, и картины могли от нас пострадать. И я даже помню, как мы ужасные вещи делали с некоторыми картинами, которые висели у нас в комнатах. Не буду описывать, что мы там делали (смеется). Так что очень хорошо было, что она защищала ту комнату. Но ей с тетей очень хотелось устроить выставку и познакомить британскую публику с работами Леонида Осиповича. Это ей начало удаваться только тогда, когда Борис стал известным в Англии как автор «Доктора Живаго». Тогда вдруг интеллектуалы стали интересоваться, что это такое за Пастернак, и почему Борис так много пишет о своем отце, как это получается, что отец Бориса Пастернака жил в Англии в Оксфорде. Люди стали приходить к нам и просить интервью у мамы, у Жозефины. И мама начала устраивать выставку произведений своего отца, и это ей удалось уже, кажется, в 56-м году первая выставка открылась, и потом последовало несколько других, с большим успехом.

М.ПЕШКОВА: Леонида Осиповича в Оксфорде навещал российский посол, Майский. Я знаю, что к нему приезжали директора самых крупных галерей. Они почитали за честь побывать у него в гостях и увидеть его работы. Кто были его гостями личными?

Н.СЛЭЙТЕР: Не могу Вам на это ответить. Я знаю, что Майский посещал семейство, я об этом ничего не знаю.

М.ПЕШКОВА: В этом году в мае месяце 2 числа исполняется 10 лет, как в доме Вашей мамы открыт музей, музей Леонида Осиповича Пастернака. И часто ли Вы там бываете? Я так понимаю, что в это время Вы уже давно не жили в Оксфорде, там живет Ваша сестра. Навещаете ли Вы этот дом, узнаете ли Вы те работы, с которыми Вы были знакомы с детства?

Н.СЛЭЙТЕР: Да, мы с сестрой очень близки, и вообще, все мои четверо – два брата, две сестры – очень близки друг другу. И мы с женой часто бываем в Оксфорде, навещаем Лизу, мою сестру, и конечно, смотрим произведения, которые в музее – экспонаты меняются, это не всегда те же самые картины, отчасти просто чтобы все картины выставить рано или поздно, и отчасти тоже чтобы защищать картины от выставления солнечным лучам. Я знаю произведения, которые там висят, и очень люблю их. И конечно, у меня тоже висит несколько его произведений.

М.ПЕШКОВА: Вот здесь над камином портрет Бориса Пастернака, который был воспроизведен на обложке книги сына Бориса Пастернака Евгения Борисовича Пастернака – это биографическая книга. Вот тут мне бы хотелось спросить – это что, по-прежнему жилая квартира, или это отдельно существующий музей, музейное пространство? В Оксфорде.

Н.СЛЭЙТЕР: Это и то, и другое. Т.е. часть этого дома в Оксфорде составляет исключительно музей. Остальное – это дом, квартира для моей сестры с мужем и их четверых детей. Теперь двое детей уже выехали, один в Америку, а дочь к нам в Лондон, а двое младших сыновей еще живут в Оксфорде, так что в этом доме живет четверо человек.

М.ПЕШКОВА: А о судьбе других детей Лидии Слэйтер? У нее была еще вторая дочь, Энн.

Н.СЛЭЙТЕР: У моей матери Лидии Леонидовны было четверо детей. Значит, мой старший брат, Михаил, Майкл, он был профессором математики в Бристольском университете, теперь он в отставке, живет во Франции. Затем я, я сначала изучал русский, немецкий языки и литературу, затем стал врачом. Кончив свою карьеру врачом в Лондоне, я теперь тоже в отставке. Сейчас занимаюсь переводом переписки Бориса Леонидовича со своими родителями. Третья – это моя сестра Екатерина, тоже врач, она психиатр в Оксфорде. Четвертая – это дочь Энн, для нас, когда мы по-русски говорим, то мы ее Лизой называем. Она тоже профессор Оксфордского университета по английской литературе.

М.ПЕШКОВА: Я хотела спросить о Вашей маме – она ведь писала стихи?

Н.СЛЭЙТЕР: Она писала стихи, по крайней мере, на трех языках – значит, по-русски, по-немецки и по-английски. Причем, очень порядочные стихи, поскольку я могу судить, на всех трех языках.

М.ПЕШКОВА: И стихи писала также ее сестра, Жозефина. Какова судьба этих стихотворений? Опубликованы ли стихи Вашей матушки и ее сестры? Родные сестры Пастернака писали очень хорошие стихи, как Вы считаете?

Н.СЛЭЙТЕР: Я считаю, что очень хорошие стихи, да. И Лидия, и Жозефина сами печатали свои стихи, так что они опубликованы, они существуют в напечатанном виде. Жозефина напечатала два сборника. Сначала «Координаты» под псевдонимом Анна Нэй, затем «Памяти Педро» - Педро был псом, который принадлежал ее сыну Чарльзу Пастернаку. А моя мама напечатала сборник «Вспышки магния» и по-английски «Before Sunrise». Ее немецкие стихи не существуют в сборнике, но они тоже очень хорошие. И причем, она тоже делала переводы. Она переводила Бориса Леонидовича и тоже многих других поэтов.

М.ПЕШКОВА: Борис Леонидович перед смертью писал о том, что он хочет встретиться с сестрой. Его не стало – почему не пустили Вашу маму? Какая там произошла история? Ее пустили на похороны поэта.

Н.СЛЭЙТЕР: Трудно гадать о том, почему ее не пустили. Она провела целую неделю в Лондоне, каждый день посещая советское консульство, умоляя о том, чтобы ее пустили в Москву до того, что умрет ее брат. Семья в Москве дошла до того, что послала телеграмму председателю Совета министров, т.е. Хрущеву, прося о том, чтобы Лидию пустили. И все же ничего не получилось. Как Вы говорили, ее пустили в Москву только после смерти Бориса, она попала на похороны.

М.ПЕШКОВА: Удалось ли Лидии Слэйтер еще раз побывать в России?

Н.СЛЭЙТЕР: Очень много раз. Да. Она потом более или менее каждый год ездила в Москву, в гости к семье, значит, ко второму брату Александру Леонидовичу. У нее были большие друзья в Москве, помимо семьи – друг детства Стелла Адельсон, разные другие, так что она каждый год ездила туда. Советские власти настаивали на том, чтобы она приезжала, применяя не свой британский паспорт, а советский, который у нее остался еще с 21-го года.

М.ПЕШКОВА: И еще была большая выставка в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, большая выставка работ Вашего деда. И тогда Лидия Слэйтер сделала подарок, подарок Третьяковской галерее. Что она подарила, какую работу?

Н.СЛЭЙТЕР: Я знаю, что одна из этих работ была очень большим холстом, который изображал Маргариту перед выступлением на сцену в пьесе «Фауст». Эта картина, которую мы с братом портили карандашами, когда мы были маленькими, но ее очень хорошо реставрировали, и слава Богу, она теперь в очень хорошем состоянии.

М.ПЕШКОВА: С Николасом Слэйтором встретимся в эфире через неделю. По традиции, с 91-го года в Музее Цветаевой 11 февраля пройдет Пастернаковский вечер. 5 марта в библиотеке Иностранной литературы начнется международная научная конференция. 6-го ее продолжение в РГГУ. О том, что планируется в доме-музее поэта в Переделкино, расскажу в следующее воскресенье. Наталья Якушева, звукорежиссер, я Майя Пешкова, «Непрошедшее время».