К 140-летию со дня рождения Бунина (из коллекции Ренэ Герра) - Михаил Сеславинский, Ренэ Герра - Непрошедшее время - 2010-10-10

М. ПЕШКОВА: «Я унес с собой Россию» - словами Георгия Адамовича назвал известный французский славист и коллекционер, профессор университета в Ницце Рене Герра свою книгу, основанную на хранящихся у него раритетах: автографах, книгах с дарственными надписями деятелей культуры русской эмиграции. Мы продолжаем разговор с профессором Рене Герра об Иване Алексеевиче Бунине.

Р. ГЕРРА: Бунин, конечно, великий писатель и великий изгнанник. Я бы даже сказал, что до конца и до сегодняшнего дня для меня он как бы флаг, понимаете? Символ белой эмиграции. Что бы ни писали, что бы ни говорили. Потому что много неправильного было написано здесь, много фальшивого. Этому способствовал Валентин Лавров в своей ужасной книге – вы знаете, не будем ему рекламы делать. Я помню то, что он писал в 80-е годы. У меня есть вырезки и так далее. «Холодная осень» - его омерзительная книга. Ну, потому, что это лакомый кусок - Бунин. Теперь напомню также вашим радиослушателям, что единственный человек-писатель, который был на «ты» с Иваном Алексеевичем Буниным – это был Борис Константинович Зайцев, ибо в его доме, недалеко отсюда, Иван Алексеевич познакомился с Верой Николаевной Буниной.

М. ПЕШКОВА: Это в том самом доме, который называется дом «Утюг»?

Р. ГЕРРА: Правильно. Теперь дальше. Тоже судьба. Я, благодаря Ирине Одоевцевой и Борису Константиновичу, познакомился с Галиной Николаевной Кузнецовой, с музой Ивана Алексеевича Бунина. И я ездил в Мюнхен, была еще жива Марга Степун. Они меня полюбили. Мы беседовали, общались. К тому же у нас еще была другая связь: Галина Кузнецова очень уважала и ценила стихи моей учительницы. Была переписка – об этом все есть в этой книге. Екатерина Леонидовна Таубер, с которой я был знаком где-то с 19-летнего возраста, да? Так что, видите, много нитей нас связывает. Потом я встречался, и здесь бывал у Леонида Федоровича Зурова. Так что, получается: Галина Николаевна, Марга Степун, Леонид Зуров и Борис Зайцев – все окружение. Я понимаю, что некоторым здесь завидно, неприятно. Галина Николаевна завещала мне свой архив. И когда я узнал, благодаря Ирине Евгеньевне Сабуровой, что Галина Николаевна скончалась, я бросил все, сел за руль и поехал на машине в Мюнхен. И, в сопровождении участкового, вошел в квартиру. Уже кто-то рылся ночью. Я знаю, кто – не будем. Сосед имеет бумагу, и там были бумаги, забрал весь архив и библиотеку. То есть, там были книги с надписью и Ремизова, и Зайцева, и Бунина, Галины Николаевны… – естественно, бесценно. Я думаю, что следующая моя книга будет именно об этом. Ну, просто руки не доходят, потому что я еще и преподаю, читаю лекции – трудно все это делать, но это все ждет своего исследователя. То есть, речь идет о Бунине, я его собирал, естественно, у меня сотни его писем неопубликованных, десятки книг с автографами, весь фотоархив, любительские фотографии, который был у Галины Николаевны – там очень много, и там дореволюционные есть неопубликованные фотографии и так далее. Просто руки не доходят, потому что я один, а во Франции никто не поощряет, а все мешают, будем говорить прямо. Даже на уровне Министерства высшего образования был выговор, потому что я печатаюсь в России. А почему не печатаетесь во Франции? Я печатаюсь, где хочу. Я печатаюсь там, где я востребован. Я печатаю там то, что интересно читателям, исследователям, моим коллегам. А во Франции никому не нужно это все – что я буду стараться? Потом, мне проще, как ни странно, печатать по-русски и излагать свои мысли и так далее. Так что, Бунин, когда я сделал выставку в 95-м году в Третьяковке, то есть, выставку с картинами из моего собрания, красной нитью проходил Бунин. Тогда задумал как не просто картины. И литературо-художественный архив, и это было… как бы сказать… под знаменем великого изгнанника Ивана Алексеевича Бунина, потому что замечательная его речь «Миссия русской эмиграции» с самого начала, понимаете? Там все сказано. И у него еще есть короткие рассказы начала эмигрантского периода «Роза Иерихона» - это просто программно, это поэма в прозе. И в прозе Иерихон, он все объясняет: отношение к России, его надежды, его опасения, понимаете? Что все это исчезнет и так далее. Это пророчески. Одна страничка. Советую вашим читателям прочесть «Роза Иерихона». Это шедевр. Понимаете, это все в сжатой форме, в квинтэссенции. Поэтому я рад, что будет отмечаться этот юбилей. В России любят всякие такие даты, круглые даты. Хотя она не совсем круглая. Но Иван Алексеевич это заслуживает, как верный сын России, которую он любил, и которой он служил.

М. ПЕШКОВА: Какой вы застали Галину Кузнецову? Какой она была?

Р. ГЕРРА: Когда я с ней познакомился, она была тогда еще бодра, была еще жива Марга, которой я понравился. И это было важно для взаимоотношений с Галиной Николаевной. Понимаете, во-первых, она меня очень тепло встретила. Здесь, по-моему, у меня было рекомендательное письмо от Бориса Константиновича Зайцева, который просил Галину меня принять и рассказать дословно то, что мне интересно. И мне, как исследователю, и как мужчине, интересно было, чем она могла покорить Ивана Алексеевича. Во-первых, естественно, она была ровно на 30 лет моложе – это уже факт. Но у нее был какой-то женский шарм. Чуть-чуть шепелявила что-то. И я понял, что могло пронзить женолюба Ивана Алексеевича, который разбирался и понимал. И потом, скажу, ее книга «Грасский дневник», учитывая, что это… положение ее было сложно в Грассе, ее дневник, «Грасский дневник» – это шедевр по-своему. Такт и как написано… И она понимала, что она живет рядом с великим человеком, как я – не буду себя сравнивать - понимал, с кем я общаюсь. И по-своему, и не только по-своему, этот «Грасский дневник» – это образец для мемуаристики, эмигрантской мемуаристики. Так что, честь ей и слава. Потом она и прозу писала хорошую, и стихи замечательные… «Оливковый сад». Она перевела «Génitrix», книгу Франсуа Мориака, для этого издания писал Иван Алексеевич Бунин предисловие. То есть, она занимает, безусловно, видно место в эмигрантской литературе. Не просто как муза Ивана Алексеевича Бунина. И каждая встреча, конечно, жалко, что я не записывал – всегда спешка и так далее. Но каждая встреча длилась несколько часов. Потом, кроме Ивана Алексеевича Бунина, она всех знала, естественно, в русском Париже довоенном. И когда я встречался и с Адамовичем, с Терапиано, с Одоевцевой – они для меня воскрешали блистательный довоенный русский Париж, блистательный Монпарнас. Поэтому, когда я о нем говорю, я говорю о людях, которые для меня еще живы, это живые люди, понимаете? Это живые лица, это не просто так, - литература. Для меня не просто Адамович, а Георгий Викторович Адамович. Даже он мало кого принимал у себя, он жил под крышей, далеко от Елисейских полей, в двух комнатах для прислуги, но я был допущен. Потом иногда в кафе и потом в Ницце. И каждый раз, когда я проезжаю мимо той улицы, где мы встречались, я его вспоминаю. И когда я показываю русское кладбище не Сен Женевьев де Буа, а в Кокад, единственное русское кладбище приняло российской Империи, Российской Федерации, Николаевское кладбище, я каждый раз иду поклониться его праху и могиле, так как мы общались, и для меня он… Поэтому я очень рад, что я смог взять это стихотворение, замечательное стихотворение. У него есть и другое стихотворение, которое я привожу: «За все спасибо… за изгнание…». То есть, все метко, все точно сказано. И настроение, понимаете, главное - передать те настроения ушедшего такого мира. Это ушедшая Россия и ушедший русский Париж.

М. ПЕШКОВА: Да, еще вы пишете о Бахрахе. Вы были знакомы с ним?

Р. ГЕРРА: Естественно. Он был библиофилом, собирателем. И мы с ним встречались и в Париже, я бывал у него, и в Ницце. Он был таким человеком непростым. Во время войны, после войны стал советским патриотом, потом перебросился к американцам, работал на «Свободе». Довольно едкий человек, вот. Так что я привожу какие-то надписи здесь. Но он был неплохим критиком, а главное, оставил две очень хорошие книги, особенно по памяти, по записям. Хорошая книга, которая прошла как-то незамечено и на Западе, и здесь, хотя она была переиздана. Он автор другой книги, которую я меньше люблю – это «Бунин в халате». Одно название мне не нравится. Можно сравнивать «Бунин в халате» и «Грасский дневник». Это не в пользу Бахраха. Он человек был умным, был заочный роман, как вы знаете, с Цветаевой. Он всех знал. Он был близок к Ремизову. С Зайцевым в Берлине играл в шахматы – это и знал Бориса Константиновича. То есть, он был таким окололитературным человеком, который начал очень хорошо в Берлине, печатался в журнале, замечательном журнале, библиографическом журнале «Новая русская книга». А потом как-то другими делами занимался. И вернулся как бы… ну, жил у Бунина, здесь я привожу, три года. Честь и слава Бунину, который его, так сказать, приютил, его скрывал, учитывая оккупацию. Бунин к нему относился хорошо, но немножко шутливо, понимаете, так? Бунин любил иметь дома прихлебателей. Был Рощин, агент НКВД, по кличке «Капитан». Был Зуров, второй прихлебатель. И третий, только во время войны – Бахрах. Плюс, естественно, Галина Николаевна, плюс Марга Августовна Степун. Насчет Бахраха: у нас были приятные такие встречи. Он был человеком непростым, скажем. Потому что он был начальником на радиостанции «Свобода», немножко такой характер был… Главное, он оставил эти две книги, и я считаю, что он тем самым себя увековечил.

М. ПЕШКОВА: Профессор Рене Герра о бунинских материалах своей коллекции в программе «Непрошедшее время» на «Эхо Москвы». Среди гостей презентации книг Рене Герра в Литературном музее был руководитель Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям Михаил Сеславинский.

М. СЕСЛАВИНСКИЙ: Я, естественно, на выставке не как чиновник, а как библиофил, собиратель, товарищ несчастью, по тяжелой болезни Рене Герра. И я уже получил наслаждение от чтения книги «Когда мы в Россию вернемся». Действительно, когда погружаешься в эту книгу, погружаешься в эти рассуждения, в эти необъятные знания, то погружаешься в весь 20-й век, погружаешься в судьбы великих русских художников и писателей. Негосударственный литературный музей Рене Герра известен и как центр коммуникаций, как центр историографии, искусствоведения и прочих источников знаний. Все, кто бывали у него дома, знают, какое это наслаждение, побеседовать с Рене на излюбленные нами темы. И, действительно, как держат стены этих домов эмоции, которые сотрясают во время подобных бесед – ну, это честь и хвала французским строителям. Поэтому то, что эта книга, вторая книга вместе с соавтором, с Аркадием Иосифовичем, тоже потрясена этим эмоциями, я просто уверен и жду не дождусь того часа, когда сегодня вечером можно будет в них погрузиться. Для любого собирателя, конечно, гигантское удовольствие слушать все, что говорит Рене Герра. Но есть несколько неприятных терминов, которыми он постоянно оперирует: автограф, прижизненное издание, автограф, адресованный мне, подлинник книжной иллюстрации, акварель, холст маслом и масса других терминов. Я, как конкурент, особенно ненавижу его им же самим выдуманный термин под названием «чепушинка». Когда он говорит: «А вот я вам сейчас покажу еще одну чепушинку», понятно, что на свет из этих закоулков, ящичков, книжных полок, шкафов, специально оборудованных для (неразборчиво) кабинета, появится что-то такое несусветное, что остается только открыть рот и удивляться, потому что этому могут позавидовать любые фонды любых государственных музеев. Как он все это собирает, я, конечно, не понимаю. Но потом я обнаружил один небольшой секрет. Однажды Рене подвез меня по Парижу на своей машине – большего экстрима я не получал в своей жизни. Машина фактически свежая, 83-го года выпуска. По его собственной оценке стоит 1 200 евро. Управляет он ею так залихватски, что несется по всем закоулкам Парижа, не обращая внимания на светофоры. И вот в такое пространство вписывается для парковки, расталкивая вот других тоже конкурентов. Как он привык расталкивать конкурентов в букинистических магазинах, так он их расталкивает на парковке, чтобы поставить свою машину. Но это только первая серия. Вторая серия – то, что я увидел в великолепном, роскошном саду около его дома в Ницце. Стоит какой-то остов «Запорожца», на который московские власти не могли бы смотреть без ужаса и моментально бы вызвали эвакуатор, и на мой немой вопрос «Что это?» был дан ответ, что это машина, которую чинят. Причем французы ее чинить не могут – понятно, они не умеют чинить машины 63-го года выпуска, и пробег 450 000 километров первый, до смены мотора. А чинят ее какие-то потомки русских эмигрантов, которые навострились чинить… еще их отцы чинили «Победы», они сами чинили «Волги» и «Москвичи-412», теперь они чинят «Рено» в саду у Рене Герра. Поэтому деньги надо уметь экономить – это одна из заповедей коллекционеров. Еще один секрет раскрою. Вчера я находился в Финляндии. Без пятнадцати десять московского времени, – в Финляндии без пятнадцати девять, - мне звонок на мобильный телефон. Я еще спросонья беру трубку – звонит Константин Львович Эрнст, тоже известный собиратель, библиофил, по совместительству генеральный директор ОАО «Первый канал». И в трубку мне говорит: «Миш, ты мне говорил, где купить книжку Рене Герра? Я пришел на открытие, на ярмарку, она открывается в 10 утра на ВДНХ». Говорю: «Ну, заходишь в главный павильон… Зашел?» «Зашел»…

М. ПЕШКОВА: Не могла не спросить о том, что меня интересует. Мне хотелось спросить вас, господин Герра, об истории автографа Марины Цветаевой и ее письма к жене Бунина. Как он к вам попал?

Р. ГЕРРА: По поводу писем Марины Цветаевой, естественно, понимая ценность этих писем, я предварительно напечатал это письмо в ученых записках Института восточных языков, потому что тогда главным редактором был мой друг, профессор Корнью. И, естественно, я подчеркнул, что я делаю большой подарок этому номеру, потому что я тем самым… этот номер останется в истории. А то, что там другие пишут – неизвестно что. Значит, это было по-французски, здесь это русский вариант. Скажу вам откровенно, во-первых, не помню, потому что у меня их десятки тысяч, как это письмо ко мне попало, но я могу, так сказать, дразнить кое-кого и сказать, что писем неопубликованных Цветаевой, у меня их десятки. Почему я их не публикую? Потому что руки не доходят. И потом, хозяин – барин, как у нас говорят по-русски, да? Что хочу, то и делаю. Вот. Естественно, цветаеведки, цветаеведы – я их называю «цветаеведмочки» - меня они очень любят, хотя одну я очень уважаю – это Ирма Кудрова, - прекрасная, самая хорошая. Но, понимаете, когда Вероника Лосская, профессор, заявила один раз публично: «Вы должны отдать». Во-первых, я не люблю слово «должен», во-вторых, отдать - кому… если, скажем, вы мне дали книжку почитать, я должен вам отдать. А почему я должен отдать? Я ничего не должен. И тем более, никому ничего отдавать. Так что я их публикую, когда захочу, когда будет время. Я не сижу, сложа руки. Сами видите, что я кое-чем занимаюсь, это не просто, это большой труд. Люди пишущие это понимают, в этом зале. Действительно, я не помню, надо напрягаться, откуда, каким образом это письмо попало ко мне. Ну, это одно письмо среди других. Почему я именно это письмо выбрал? Потому что как раз до этого речь идет о Бунине, а Бунин – это тоже один из моих кумиров. И я не большой поклонник Цветаевой, хотя я ее ценю, естественно. Я вам скажу больше, когда мне надо было переводить это письмо на французский язык, я бился целый день. И я оценил, потому что ее письма – это не только стихи, это целый, так сказать… это произведение искусства. Не просто так… каждое письмо. И я с этим сталкивался, потому что мне пришлось для этих ученых записок перевести это письмо. И я заодно… это не просто письмо, это публикация, и я кое-что написал по поводу того, что я думаю о личности. То же самое в нашей книге с Аркадием Иосифовичем, там много о Цветаевой. Мы постарались, каждый по-своему, рассказать правду. Это обоснованно: документы и свидетельства современников. Тем более, что я знал и Бориса Константиновича Зайцева, и, - царство небесное, - Наталья Борисовна Соллогуб, которая дружила с Алей. И, последнее могу сказать, что, когда я приехал сюда стажером аспирантом в 68-м году, Наталья Борисовна Зайцева меня попросила передать, - я был молоденьким студентом, - передать пакет Але. И я помню как сейчас, отправился на метро Аэропорт, мы встретились. Естественно, я был неподготовлен, и наша встреча длилась несколько часов. Я оказался не собеседником, просто как на исповедь. И она стала говорить о том, что было там в ГУЛАГе, вспоминала Париж, естественно. И сказала, что и в эмиграции, и в ГУЛАГе она встретила замечательных людей. К сожалению, я после этой встречи не записал ничего, потому что молодежь, то есть, молодость – это легкомыслие и так далее. Но я помню как сейчас… С ней я встретился только один раз. Повторяю: я просто должен был передать, - я человек обязательный, - передать посылку из Парижа от Натальи Борисовны, которая с ней долгие годы дружила. И в свое время Сергей Эфрон и Аля агитировали… мне об этом говорил Борис Константинович, что он очень боялся одно время: дочка с зятем стали очень просоветскими. Но потом отошло. Бог миловал, как говорят. Так что, это тоже часть... Вообще эти иностранные просоветские настроения – это мне близко, потому что одна дама, которая мне много дала в смысле русского языка, потом я открыл, что она была, так сказать, ура-патриотка в этом смысле, да? И в один прекрасный день, когда я вернулся из Парижа – это уже в 64-м году – дети сказали: вы – бело-бандит, мы вас больше не пустим в наш дом. Вас извратили в Париже. Действительно, в Париже я общался, ну, с представителями белой эмиграции.

М. ПЕШКОВА: Каскадом прошли презентации книг Рене Герра в Москве. В последних числах октября их презентация состоится в Париже в рамках перекрестного года Россия-Франция. А в ближайшую неделю в Первопрестольной филологическая общественность начнет отмечать 140-летие со дня рождения Ивана Алексеевича, и так будет до конца октября. Алексей Нарышкин, звукорежиссер, я Майя Пешкова, программа «Непрошедшее время».