Сталин и писатели - Бенедикт Сарнов - Непрошедшее время - 2011-03-07

М. ПЕШКОВА: В издательстве «Эксмо» подготовлена к печати четвертая книга многотомника «Сталин и писатели» критика и историка литературы Бенедикта Сарнова. Фигурантами завершающего тома литературоведческого расследования стали классики советской литературы: Бабель, Фадеев, Симонов и Эрдман. «Документы сами выстраивались в сюжет» - сказал при встрече накануне дня смерти Сталина Бенедикт Михайлович Сарнов.

Б. САРНОВ: Если бы там были одни только документы, это уже был бы роман, роман из документов. Что касается Бабеля, то история с этим задуманным Сталиным большим процессом… ну, в общем, об этом, хотя и не очень широковещательно, но писали. А вот так вот судьбу Симонова, вот так проанализировать… Кроме того, я же и не обошел, как вы понимаете… там не обошелся без анализа некоторых его произведений и стихов. У меня первый сюжет посвящен лучшему, что создал Симонов – его лирическому дневнику «С тобой и без тебя», о котором Сталин, кстати, сказал, когда его спросили… он одобрил книгу, сказал: «Да». «Вот только тираж, вы сказали, что слишком маленький, недостаточно. А какой нужно? 50 000? 100 000?» Он улыбнулся и сказал: «Да зачем так много? Достаточно двух экземпляров. Один – ему, другой – ей». Алеша, Алексей Кириллович, отрицает это, он считает, это версия и сплетни, не заслуживающие внимания. Но, вы знаете, есть книга, я нашел свидетельства, то есть, искать особенно не приходилось, поскольку книга эта известна. У Милована Джиласа есть такая книга «Разговоры со Сталиным». И там Джилас пишет, как в одном из разговоров со Сталиным на литературные темы, когда зашла речь о Симонове, Жданов рассказал, как вот Сталин отреагировал, и Сталин хохотал, очень довольный собой и своим остроумием. Так что, в данном случае, я думаю, надо верить Джиласу – он это выдумать не мог.

М. ПЕШКОВА: Что касается следующего героя, Эрдмана. Об Эрдмане так редко стали писать, так редко стали появляться заметки, статьи о нем. Последнее, что было – это фильм на телеэкране, посвященный Степановой и Эрдману.

Б. САРНОВ: Вы знаете, Эрдман, прежде всего, это загубленный гений. Это автор двух замечательных пьес: «Мандат» и «Самоубийца». По крайней мере, одна из них – это великая пьеса. Станиславский называл ее гениальной, это «Горе от ума» 20-го века. И именно вокруг этой пьесы и развернулись главные баталии. Есть письмо Станиславского Сталину в защиту этой пьесы, с просьбой разрешить ее ставить. Есть письмо Горького Сталину, который тоже обращался к нему с просьбой разрешить ставить ее Станиславскому, потому что пьесу взял Мейерхольд, а Мейерхольд испортит, и лучше пусть ставит Станиславский. Есть письмо Сталина, ответ его Станиславскому. Довольно резкое, я бы даже сказал, грубое. Ну, как известно, Сталин был груб, мы это знаем, да? (смеется) Но он, как бы разрешающе: «Я не против, пусть мастера ваши, артисты попробуют. Может, у них что-нибудь и получится. Но мои товарищи с Реперткома, они решительно против, считают эту пьесу пустой и даже вредной, и я склонен разделять это мнение. Но я не специалист, я дилетант, и пусть это решают товарищи, знающие художественное дело, суперами будут товарищи, знающие художественное дело». Ну, товарищами, знающими художественное дело, в театре Мейерхольда оказались Поскребышев и Каганович. Вот. Они, понимаете… Станиславского и Мейерхольда тут было недостаточно (смеется). А загадочное слово «суперы»… я, честно говоря, не очень знаю, что это такое. Никаких, как говорится, лингвистических разысканий на эту тему не нашел, но предполагаю, что это значит «суперарбитры», и что так на их партийном жаргоне еще в дореволюционные времена, когда решались какие-то щекотливые партийные разборки, вообще дела, то вот поручалось каким-то там экспертам, арбитрам, суперарбитрам – вот это они должны были быть суперами. Вот этот сюжет, конечно, в центре этой главы. Но не только он. Да, отделались они, кстати говоря, очень легким испугом, все трое. Их было трое, потому что, помимо Эрдмана и Масса, в сочинении некоторых басен, из-за которых, собственно, они и пострадали и оказались в ссылке все трое, был еще Михаил Давыдович Вольпин. Масс Владимир Захарович, вот Николай Робертович Эрдман и Михаил Давыдович Вольпин. С Вольпиным, кстати… знал я двоих, Масса знал – с ним однажды вместе мы ездили в Питер выступать с пародиями. Знал и, даже смею сказать, дружил, во всяком случае, приятельствовал с Михаилом Давыдовичем Вольпиным, с которым мы вместе были на редколлегии на «Мосфильме» и соседями по дому, и вообще, как говорится, дружили домами. Он к нам захаживал, у Георгия Николаевича Мунблита встречались постоянно. Так что всю эту ситуацию я знал довольно близко. И тут вот, помимо истории с «Самоубийцей», ну, который, как вы знаете, так и не был поставлен, при жизни Эрдмана, во всяком случае. Была попытка поставить его после смерти Сталина в 56-м году, Охлопков хотел, но из этого тоже ничего не вышло. Так вот, еще басни, знаменитые эти басни, вокруг которых накрутился особый отдельный сюжет. Ну, басни, самая знаменитая из них, она является и ключом, так сказать, заставкой, можно сказать, эпиграфом ко всей этой ситуации. Раз ГПУ пришло к Эзопу, взял старика за, значит, известное место. Не рискую в эфире его произнести. Итог сей басни ясен: не надо басен. Вот, эти басни, они сочиняли вместе: иногда порознь, иногда вдвоем с Массом, иногда втроем. Большинство из них было опубликовано в «Вопросах литературы». Это Анна Владимировна Масс, дочь Владимира Захаровича, опубликовала. Ну, опубликовала как басни Масса, сама об этом написав, по той простой причине, что разделить, выяснить невозможно, а переписал их Масс, и лежали, сохранились они вот именно… помимо того, что они сохранились в памяти многих людей, поскольку они были короткие и блистательные и легко запоминающиеся. Но, вот рукопись существует только вот этот блокнот Владимировича Захаровича Масса. Но есть среди них те, которые, как говорится, атрибутированы по воспоминаниям современников, принадлежат именно и непосредственно Эрдману и только ему. Во всяком случае, доля его участия в этом басенном творчестве велика. А сюжет… ну, этот сюжет многократно, значит, уже описан. Вот, Вульфом в его книге. Ну, действительно, вы знаете, этот роман его со Степановой – это, действительно, феерическая ведь история. Это потрясающий любовный роман. Это была, может быть, главная любовь его жизни и главная любовь, может быть, единственная настоящая любовь жизни Ангелины Иосифовны Степановой. Не знаю уже, как правильно надо ее величать: Иосифовной и Осиповной. Иногда пишут так, иногда пишут так, да. Ну, дальнейшая судьба ее известна, во что она превратилась – тоже известно. Она была секретарем парткома МХАТа, она была одним из главных действующих лиц запретителей пьесы Зорина «Медная бабушка», там должен был играть Ролан Быков. Играл, как все говорят, гениально. Но они все эти, основоположники МХАТа, и Степанова, и Тарасова, они все говорили, что Пушкин, он должен быть красив, а он – урод. Пушкин – это наше солнце, наша звезда. Они хотели, чтобы Пушкин выглядел, как Дантес. Так оно и случилось: в Вахтангова его играл Лановой, как вы помните.

М. ПЕШКОВА: По меньшей мере, как кавалергард.

Б. САРНОВ: Ну, да, да. Короче говоря, это уже другой, особый сюжет. И надо сказать, что, опубликовавший их переписку Вульф, он представил ее в этой книге, Степанову, в таком очаровательном свете, она там выглядит так замечательно. И это действительно был, может быть, ну, как говорится, пик ее жизни. Самое счастливое, при всей драматичности коллизии, самое счастливое время ее жизни. Енукидзе Авель Сафронович, который был тогда секретарем ВЦИКа, очень большим человеком, близким другом Сталина, вхожим в его семью, любимцем сталинских детей. Не стал членом политбюро только потому, что, – Сталин ему это предлагал, - только потому, что сам отказался. Сказал: «Да, лучше уведи в политбюро Лазаря. Ты же знаешь, он очень хочет, а я и так буду тянуть свой воз». Вот. И он очень любил искусство и покровительствовал ему. И всячески старался помочь Станиславскому, чтобы «Самоубийца» шел на сцене МХАТа, но даже у него ничего не получилось. А когда она твердо решила, что она поедет к Эрдману в Енисейск в его ссылку, то разрешить это мог только кто-то из вышестоящих товарищей, «знающих художественное дело», как выражался Сталин (смеется). Да? И она пошла на прием, значит, к Енукидзе, и тот спросил: «Что заставляет вас совершать такой опрометчивый поступок? Ведь вы же можете испортить себе этим всю свою жизнь! Что толкает вас на это?» Она сказала: «Любовь», и он был так этим поражен, этим откровенным ответом, что разрешил, она к нему съездила. Все это описано и рассказано Вульфом. Этот сюжет в письмах тоже представляет собой один из замечательных любовных романов 20-го века.

М. ПЕШКОВА: Программа «Непрошедшее время», спецвыпуск на радио «Эхо Москвы», «Сталин и писатели», расследование критика и историка литературы Бенедикта Сарнова.

Б. САРНОВ: А история вот с баснями была такая. Был какой-то, значит, там, прием или банкет в честь приезда японского посла, на котором присутствовали, там, члены политбюро. Ну, Сталина не было, но, так сказать, артисты, выступления, Качалов, который прочел что-то своим божественным голосом. И когда он прочел что-то драматическое, там, я уж не знаю, что, Анатэмы он любил читать монолог, еще там разные… Маяковского он любил читать и так далее и так далее. Его попросили немножко, значит, развеселившиеся гости, и он уже был немножко поддавши, значит, чтобы он прочел что-нибудь смешное. И он прочел несколько басен Эрдмана. Ну, и тут, как рассказывают, Ворошилов сказал, значит: «Кто автор этих хулиганских текстов?» Сказали, кто, и вот с этого и завертелось, и пошло. Возникло дело – сохранились документы: письмо Сталину Ягоды, письмо Сталину Агранова. И вот мягкая, по тем вегетарианским временам считавшаяся достаточной, а по последующим, менее вегетарианским, временам поразительная по своей мягкости ссылка на три года в Сибирь, в Енисейск – в разные места. Всех троих отправили… Эрдмана и Масса по одному делу, а Вольпина отдельно, он проходил по другому делу. Он, как там было сформулировано, за антисоветские настроения. Ну, хрен редьки не слаще. Короче говоря, случилось это так. Они были сценаристами, Масс и Эрдман…

М. ПЕШКОВА: «Волга-Волга» - их сценарий?

Б. САРНОВ: Да, «Волга-Волга»… во всяком случае, я не помню, как там обстояло дело с Массом, но Эрдман был одним из авторов сценария, безусловно. Они были авторами сценария другого фильма, знаменитого очень и успешного в то время – «Веселые ребята». И на юге, - я уж не помню, в Сочи или в Гаграх, - снимался этот фильм, туда приехали, значит, мальчики из ГПУ и взяли их, забрали, арестовали. И даже Утесов крикнул: «Владимир Захарович, куда же вы без плаща?» И выкинул ему в окно свой плащ. Вот, в этом утесовском плаще он и уехал. Надо сказать, что Качалов всю жизнь мучился, считая себя виновником, что он их подставил, прочитав на том банкете… Но, многократно в письмах это отражено, и Эрдман об этом пишет, и Масс об этом писал, что он не виноват, что, при чем тут, собственно, он и все такое… и нечего ему терзаться. Но факт остается фактом: он терзался. Дальше их судьба сложилась более или менее благополучно, и они даже стали потом, много лет спустя… ну, еще при Сталине, лауреатами Сталинской премии за фильм «Смелые люди». Как вы помните, это был такой боевик, такой советский вестерн. Гурзо там был.

М. ПЕШКОВА: Да-да-да, да.

Б. САРНОВ: Это был именно вестерн, там вот конные всякие были съемки блистательные. И Сталин, когда решался вопрос, кому достанется премия, он сказал: «Смелым лошадям тоже надо дать». То ли это была шутка, то ли лошади играли там такую какую-то выдающуюся роль, что он перепутал название (смеется), но, во всяком случае, вот они стали – тоже не сразу и не просто это было – лауреатами Сталинской премии. А до этого, собственно, Ягода… и формальным поводом для ареста… они почему-то постеснялись или… в общем, не стали упоминать об этом вот выступлении Качалова, об этих баснях. Они, формально они получили, значит, этот свой срок за публикацию двух сатирических вещей, подписанных двумя соавторами Эрдманом и Массом, в альманахе… альманах Горького, он назывался «Год шестнадцатый». Это был первый выпуск этого альманах. Была 16-я годовщина Октябрьской революции. А дальше потом выходил «Год семнадцатый», «Год восемнадцатый». А этот альманах, он был выпущен еще… это был 33-й год. Горький еще… 32-й, сейчас, с хронологией у меня плохо... Он не вернулся окончательно в Советский Союз, да, он еще был на Капри. И альманах этот делал Авербах. И донос поступил от Ягоды, собственно, вот на Авербаха. Это было рассмотрено как вылазка классового врага. Там «Заседание о смехе» – была такая сатирическая пьеска. И вот, какая-то басня. И вот за это они получили свой этот либеральный вегетарианский срок. Но было не вполне ясно, мне, во всяком случае, не сразу стало ясно, что чему предшествовало. То есть, то, что главным поводом стали басни – это было несомненно, тут никогда никаких сомнений не возникало по этому поводу. А вот насчет того, что было вначале, курица или яйцо, то есть, этот вот инцидент на банкете с качаловскими чтениями или вот эта вот публикация в альманахе, по поводу которой Ягода и написал свое письмо, свой донос Сталину… А потом после сталинской резолюции Агранов о том, что выполнено и они арестованы. Так вот, что было раньше, что чему предшествовало? И вы знаете, отыскалось такое письмо, очень интересное. Была переписка Зинаиды Райх, жены Мейерхольда, с Вишневским Всеволодом, который был яростным противником постановки Эрдмана на сцене театра Мейерхольда. И она написала ему очень резкое письмо, в котором сравнивала его с Булгариным и роль его с ролью Булгарина при Пушкине и так далее и так далее. И тот ответил ей, очень тоже резко, что, вот, я никакой не Булгарин, а я настоящий коммунист, я убежденный человек. Все эти вот вражеские вылазки: «Дни Трубиных», значит, Булгакова, вот «Самоубийца» Эрдмана – это не наше, мы должны с этим бороться. И пока я жив, сколько я, значит, буду в силах и сколько я буду жив, я буду с этим бороться и так далее и так далее и так далее. И в этом вот письме Вишневского есть такая фраза: «Эрдман, - а речь идет о пьесе, о «Самоубийце», - он автор грязных антисоветских басен»… Вот тут-то и стало ясно: все-таки, вначале был этот инцидент с «грязными антисоветскими баснями». Скорее всего, это было именно так. Ну, это, в конце концов, не так уж и важно. Гораздо важнее другое, что, собственно, и стало вот сквозным действием, сквозным сюжетом этой моей главы «Сталин и Эрдман». Дело в том, что Эрдман, как в свое время Грибоедов, как в 19-м веке, остался тоже автором одной вещи, одной пьесы, одной гениальной пьесы – вот «Самоубийца», я там пишу по этому поводу так. Потом у них было очень интересное развитие событий. Они… ну, они там, конечно, и голодали, холодали. Началась война, в общем, им пришлось довольно лихо. А потом Лаврентий Павлович Берия решил создать свой ансамбль…

М. ПЕШКОВА: … ансамбль НКВД?

Б. САРНОВ: …ансамбль НКВД. Лавры этого ансамбля Краснознаменного не давали ему покоя, он хотел, чтобы у него тоже был свой ансамбль. И туда были собраны довольно такие мощные силы: Юткевич был режиссером, Шостакович был привлечен как композитор. И Юткевич сказал, что он не может работать, если ему не предоставят вот двух замечательных таких сценаристов. И они вот работали в этом ансамбле. Ну, тут, конечно, их там подкормили, приодели, приобули. А у Эрдмана была какая-то жалкая шинелишка, мерз, и, в общем, сказал, что хорошо бы, чтобы ему достали новую шинель. Ну, естественно, тут уже все забегали, забегали, и ему была предоставлена какая-то роскошная офицерская, чуть ли даже не генеральская шинель. А они жили там в какой-то мансарде, где большое было, во всю стену, зеркало. Он в этой шинели подошел и говорит: «Ты знаешь, у меня такое впечатление, что за мной опять пришли». Вообще надо сказать, что острить он не прекращал. Он свои письма с енисейской ссылки подписывал «Мамин сибиряк». Он Степановой подписывал свои письма по поводу электростанции, которую она, там, открыла, - она ему послала какой-то на батарейках электрический фонарь. Там же даже электричества, лампочки Ильича не было там, где он жил. И он подписывался «ЦК». «Приветствую и поздравляю с вводом… ЦК». «ЦК» означало «целую, Коля». Вот.

М. ПЕШКОВА: (смеется)

Б. САРНОВ: Так что, шутить продолжал, веселиться продолжал. И в одном письме даже написано так. Он искал… когда ее хлопотами перевели, значит, в Томск. Томск – все-таки, это не такой затхлый тухлый городишко, как Енисейск. Это университетский город. Она думала, что будет ему там лучше. И в некоторых отношениях было лучше, а в некоторых – хуже. Потому что, во-первых, отправили его туда по этапу. Во-вторых, там трудно было с жильем. Он давал объявление в газету, и когда объявление было напечатано, он ей пишет: «Видишь, меня уже начали печатать» (смеется).

М. ПЕШКОВА: (смеется)

Б. САРНОВ: Вот, да (смеется). А здесь, говорит, вообще ничего не достать, кроме библиотеки, там только Шолохов, а в магазинах… в общем, он сравнивает Шолохова с каким-то там… Вполне достаточно было этих острот, чтобы намотать ему новый срок. Но, слава богу, обошлось.

М. ПЕШКОВА: Начало рассказа Бенедикта Сарнова вы могли услышать 6 марта или прочитать на нашем сайте. Звукорежиссеры - Марина Лилякова и Александр Смирнов, я - Майя Пешкова. Завтра в это же время продолжение передачи.