"Большие сумерки Парижа". Ко дню взятия Бастилии. "Французские тетради" Ильи Эренбурга - Борис Фрезинский - Непрошедшее время - 2012-07-08

М.ПЕШКОВА: Все откладываю поездку в Париж, хотя кажется порой, что все прочитала об этом городе. Книги французских писателей из полок, перекочевав, заполнили все пространство квартиры. Еще зимой Наташа Соколовская, поэт и прозаик, многолетний великолепный редактор питерской «Азбуки», работавшая еще в грузинском издательстве, сказала, что готовит к выходу «Французские тетради» Ильи Эренбурга. Издание составлено, прокомментировано. Предисловие к нему написано самым главным специалистом в мире по Эренбургу – Борисом Фрезинским. В преддверии национального праздника Франции, 14 июля, Дня независимости, решила, что самое время говорить о «Французских тетрадях» Ильи Григорьевича. Подробнее об этом издании санкт-петербургский историк литературы, Борис Фрезинский.

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Эренбург был франкофил. Франция – страна Европы, где он больше всего жил. Он прожил там беспрерывно, так сказать, с 1908 по 1917 год. Во-первых, как политический эмигрант, затем, примерно с 1924 года по 1940, как советский человек, то есть писатель с советским паспортом, долгое время корреспондент советских газет, прежде всего «Известие». После войны он довольно часто приезжал во Францию, не считая тех лет, когда он непрерывно там находился. Он дружил с французскими художниками совсем мальчишкой. И это были многие почти его ровесники или такие же бродяги и нищие, как и он, ставшие потом великими художниками. Их имена украшают все учебники истории мировой живописи 20 века.

М.ПЕШКОВА: Но кроме Пабло Пикассо, кто еще?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Я с Пикассо познакомился в 15 году. Он был очень дружным с Модильяни. Они были особенно близки. Модильяни сделал довольно много его рисованных портретов, которые в 17 году все пропали, были у него отобраны и уничтожены. С Утиным он дружил, с Архипенко, с молодым Шагалом, разумеется, знаком был с Натаном Альтманом, еще тогда, когда он был в Париже, и так далее.

М. ПЕШКОВА: С Юрием Анненковым?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: С Юрием Анненковым был знаком в 20-е уже годы, но встречался довольно часто и в 27-28 годах, да, а в 30-е разошелся, пожалуй. Но и не считал, наверное, Анненкова большим художником. Хотя его графические портреты, конечно, замечательны.

М.ПЕШКОВА: А с Гончаровой и Ларионовым?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Он был знаком, безусловно, с Гончаровой и Ларионовым. У него дома были их зарисовки. Он упоминал о них, безусловно. Это тоже касается русских, но были и просто французы, он был знаком с Матиссом, который написал серию изумительной красоты рисунков, которые назвал «По Эренбургу». Когда Эренбург, впервые запечатленный им в возрасте примерно 50-ти лет, и даже больше. ( НРЗБЧ) По телевидению передался какой-то советский фильм о физкультурном параде. Эренбург так молодел, молодел, молодел. Луи Арогон в своей знаменитой книге «Анри Матисс» написал об этой серии рисунков. Они все находятся в музее Изобразительных искусств теперь. Кроме того, конечно, он был знаком с Фернаном Леже и писал о нем еще в те времена, когда Леже был еще участником Первой мировой войны. Кроме того, конечно, он был знаком со многими политическими деятелями, в частности с русской ( НРЗБЧ) колонией. Это значит Ленин, Луначарский, это Лев Борисович Каменев, это даже Зиновьев, которого он называл «большевик Гриша» или так, между собой, конечно, «большевик Гришка», как все они к нему относились. Зиновьев платил им тем же, поэтому часть тиража «Хулио Хуренито», попавшая в Петроград, была, по его распоряжению, арестована. Но это так, подробности. Первые журналы, выпущенные им в Париже – «Тихое семейство» и «Бывшие люди». Сатирический журнал о жизни русской колонии, это Эренбург. Потом он участвовал в работе журнала «Гелиос», журналах литературно - художественных, где он вел отдел поэзии, где печатались его статьи. В 14 году он выпускал такой литературно-поэтический журнал, который так и назывался «Вечера», вышло всего два номера. У «Гелиоса» вышло тоже два номера, не было денег. А в 14 году началась мировая война и все, все кончилось.

В Париже он познакомился со многими русскими поэтами и подружился с ними. Это был Константин Дмитриевич Бальмонт, с которым он довольно часто лично встречался и потом встречался, когда Бальмонт эмигрировал сначала в Берлин, потом в Париж. С Алексеем Николаевичем Толстым, который был тогда молодой начинающий поэт. Это была почти дружба. С Максимилианом Волошиным, который, пожалуй, из всех литераторов, знакомых с Эренбургом, наиболее тонко и глубоко понимал его художественную натуру, поэтому оставил такие замечательные статьи об Эренбурге. С Федором Сологубом, когда Сологуб приезжал в Париж. Он не встречался в Париже с Ахматовой, так получалось, что ни Ахматова, ни Гумилев не пересекались с поэтической академией русских, которые затеяли… Русские художники и скульпторы вместе с русскими поэтами, жившими в Париже. Пикассо нарисовал замечательный портрет Эренбурга в 48 году во Вроцлаве, когда он там был, за 40 минут. Эренбург ему позировал и после этого, когда он кончил, он спросил так удивленно: «Уже?». На что Пикассо ему сказал: « Ну,40 минут, но я ж тебя знаю 40 лет». Это блистательный совершенно портрет, просто блистательный.

М.ПЕШКОВА: А это тот, который часто тиражируется, да?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Он да, часто тиражируется.

М.ПЕШКОВА: На старом издании, что нарисовано на обложке?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Это оформлял Андрей Гончаров, замечательный художник и график. И это цитата, это рисунок Пикассо к стихам Поля Элюара. Прелестный рисунок, в то время почти немысленный для советских книжных изданий, но Эренбург вот настоял на том, чтобы это украшение книги сохранилось.

М.ПЕШКОВА: У меня есть эта книга, она цвета беж.

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Она серого цвета или серо-голубого, может быть чуть-чуть с каким-то оттенком беж. Это беж серого, это её переиздание 59 года. Книжка вышла в 58 году и имела достаточно романтическую историю, о которой я еще скажу сегодня. Кроме того, Эренбург был знаком с французскими поэтами. Поскольку он был завсегдатаем кафе «Ротонда», то он и посещал, кроме того, ( НРЗБЧ), то он, конечно, знал Аполлинера, и он знал Макса Жакоба. В издании сочинений, собрании сочинений Жакоба, теперешнего во Франции, опубликовано его письмо Аполлинеру, где он рассказывает ему об Илье Эренбурге, русском поэте. И пишет ему, что он пишет стихи довольно похожие на то, что мы с тобой делаем. Вот так интересно. Илья Григорьевич держал в руках этот том, то есть познакомился с ним и даже его процитировал, в мемуарах «Люди. Годы. Жизнь». Во время мировой войны Эренбург был корреспондентом на франко-германском фронте, это значит, что он знал тяготы французской жизни. Он знал, как был разрушен собор. Понимал, что это бандитизм немцев. То есть никаких военных задач он не решал. Он звал немцев тогда «боши», как и все французы, собственно говоря. На его публицистику последующую, а не только того времени, повлияли два французских писателя: Жюль Валлес и Леон Блуа. Леон Блуа, которого вообще не переводили в России. Писатель совершенно нам неизвестный, тем не менее, Эренбург очень хорошо знал его и сам признавался, что это важная часть его публицистики. Он уехал в 17 году, вытянув такой билетец в Российском посольстве, то есть в посольстве Временного правительства. И в 21 году вернулся, но ненадолго, поскольку здесь был донос, его выслали. И он вернулся сюда в 24 году, в Париж. И жил до 40 года, много ездил, писал. Есть замечательная его публицистика, есть дивные очерки, которые вошли в его «Визу времени». Более того, он написал три книги, связанные с Францией. Эренбург никогда не писал по-французски, потому что он еще в юности побоялся, что если он начнет писать по-французски, то он забудет русский язык, чего он категорически не хотел. Он считал себя русским писателем и хотел им оставаться, поэтому он никогда не писал по-французски. Он говорил с жутким акцентом, но потрясал всех собеседников фантастическим словарем. Он знал все мыслимые арго, его любимым развлечением до глубокой старости было разгадывание французских кроссвордов. Книжки этих кроссвордов ему присылали пачками из Франции и всякий раз, когда у него были свободные часы, он с удовольствием разгадывал французские кроссворды. Иногда даже его друзья составляли ему французские кроссворды. Это мне рассказывала вдова Овадия Герцовича Савича. Она говорила, что французские кроссворды - это безумная вещь, потому что там мог быть вопрос, например: «Слово такого-то писателя». Речь идет о каком-то произведении этого великого писателя, о том редком слове, которое он там употребил. Это не то, что вопрос на засыпку, это просто немыслимая вещь.

М.ПЕШКОВА: В« Непрошедшем времени» ко дню Независимости Франции историк литературы – Борис Фрезинский. О новом издании французских тетрадей Ильи Эренбурга.

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Романы и книги, которые он написал на рубеже 20-30-х годов о Франции, это, пожалуй, три книги должны быть названы. Это, безусловно, «Заговор равных» - единственный исторический роман Эренбурга, написанный на французском материале, это роман о заговоре Бабефа, это Великая французская революция и её конец. Вторая книга, которую он сделал совместно со своим другом Овадием Савичем, вышла в 31 году. Она называлась «Мы и они. Франция». Это был первый том, задуманный очень большой серией книг, как воспринимают русских иностранцы и наоборот, как иностранцы воспринимают русских. Значит, здесь речь шла о Франции, они написали эту книгу. Много интересного я знаю про то, как она писалась, как вся квартира Савича, где они её делали, была, все полы были завалены листами, потому что это все выбиралось из разных книг: цитаты, высказывания и так далее. Они обращались непосредственно и к французским и к русским писателям, чтобы те высказались, и так далее, и так далее, и так далее. Книга была написана в Париже. И они надеялись, что она будет издана в России, в Советском Союзе, и дальше будет повторяться. Но в Советском Союзе она была просто запрещена, её туда не пропустили. Это одна из самых редких книг Эренбурга, но вот она существует в том самом виде 31 года. Наконец, третья книга, единственная из этих трех, которая издана в Советском Союзе в 1933 году. Она тоже весьма редкая и очень популярная. Её оформлял Эль Лисицкий. И эта книга – знаменитая книга «Мой Париж». Она вышла в 33 году. И это синтез эренбурговских фотографий с боковым видоискателем, когда он снимал людей, а смотрел в другую сторону. И поэтому никто не догадывался, что их снимают, они были свободны, раскованы, живые, и это получались исключительно интересные портреты и зарисовки, и эти фотографии сопровождаются специально написанными текстами. Так что это синтез слова и фото. Это замечательный фотоальбом, который до сих пор пока все еще не получается воспроизвести и переиздать. Хотя, конечно, почти все фотографии погибли. Пленки погибли точно вместе с эренбурговским архивом. Зачастую существуют только те отпечатки того времени, довольно посредственные, потому что печать в СССР тогда была чудовищной. С 1932 по 1939 год Эренбург был постоянным корреспондентом «Известий» в Париже.

М.ПЕШКОВА: То есть это Бухарин туда его послал?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Он поехал еще до Бухарина. Бухарин стал главным редактором «Известий» в 1934 году, а Эренбург в 1932 уже стал корреспондентом. Но, когда Николай Иванович пришел в «Известия», то он, конечно, необычайно активизировал Эренбурга, тот стал гораздо чаще писать в «Известия», стал гораздо подробнее описывать французскую жизнь. Наконец, Эренбург 14 июня 40 года находился в Париже, был из тех редких французских писателей, которые видели, как гитлеровцы вошли в Париж. Он это видел действительно. Эренбург – еврей, тем не менее, у него был советский паспорт, а Советский Союз тогда был другом гитлеровской Германии. Поэтому к нему никаких претензий у немецких властей не было. В конце концов, все-таки посольство было озабочено, как бы что с ним не случилось, и он тогда оставил свою квартиру и переехал в посольство, где и пробыл примерно два месяца, пока немцы были Париже, а потом они устроили ему проезд через Германию вместе с некоторыми сотрудниками посольства. Не под своим именем он ехал даже. Он имел возможность остановиться в гитлеровской Германии, в отеле, на дверях которого висело объявление: «Евреям и собакам вход воспрещен». Он написал замечательный цикл стихов «Париж ,1940». Вот одна строфа его знаменитая: «Глаза закрой и промолчи, идут чужие трубачи, чужая медь, чужая спесь, не для того я вырос здесь». Эти стихи очень трудно было опубликовать в Советском Союзе в эпоху пакта. Но все-таки что-то публиковалось, иногда с купюрами. Перед самой войной, в конце мая 41 года, Сталин, проводя довольно тонкую такую политику, но или сложную, можно сказать, с Гитлером, когда получал некие отрицательные пасы, в свою очередь, что-то делал против них, и так была разрешена публикация второй части романа «Падение Парижа». Романа, который стал мировым бестселлером, романа, написанного о крушении Франции. И тогда вышла книжка стихов Эренбурга. Это была замечательная книга, и её очень внимательно прочли все, для кого это было важно. Во всяком случае, те поэты молодые, которые вернулись с войны, они вернулись со знанием этих стихов Эренбурга. И это повлияло на их дальнейшее творчество.

После войны Эренбург не допускался во Францию, то есть буквально он прилетел в Париж и был выслан назад.

М.ПЕШКОВА: Почему?

Б.ФРЕЗИНСКИЙ: Ну, уже началась Холодная война, и его присутствие во Франции было нежелательным. Хотя, в 1944 году генерал де Голль наградил его орденом Почетного легиона. И кавалер ордена Почетного легиона, полученного в войну, был изгнан из Франции. После 54 года ситуация изменилась, наступила «Оттепель». Название политической эпохи дал Эренбург своей подписью. И он приехал в Париж в 1954 году. И с тех пор регулярно он там бывал. Он сыграл большую роль по части русско-французских культурных связей в эту эпоху. Он стал первым президентом общества Франции и СССР. Он организовывал художественные выставки и, прежде всего, знаменитую, скандально даже знаменитую, первую в СССР выставку Пикассо 56 года. Он выпускал многие книги с предисловиями, которые делали возможным их публикацию. И все это было в эпоху, которая с легкой руки Эренбурга получила название «Оттепель». Это название его одноименной «Оттепели», вызвавшей большие споры и большой интерес в тогдашней и российской, и мировой публике.

М.ПЕШКОВА: Борис Яковлевич, а откуда слово «оттепель» Эренбург взял? Это им было придумано или он заимствовал у Тютчева?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Тут я могу высказать две гипотезы. Напрямую он не объяснял происхождение этого слова. Во-первых, два предыдущих романа его. Первый роман о Второй мировой войне, действия происходят во Франции, Германии и Советском Союзе. Этот роман назывался «Буря». Потом, в 52 году он начал писать, позевывая, почесывая голову, не зная, что и как делать. Что-то писать надо, а писать было невозможно, это был роман «Девятый вал». И после этого, когда наступили другие времена, и он ощутил их тотчас же, как никто. Он был человек действительно тонкий в этом смысле. Возникло слово «оттепель». Конечно, Тютчев был любимым русским поэтом Эренбурга, поэтому он не мог не знать, что это слово из словаря Тютчева, употребленного им тоже, в каком-то смысле, в переходную эпоху от Николая Первого к Александру Второму. Так что, все возможно. Но слово это очень точное. Недавно, в воспоминаниях о Дмитрии Дмитриевиче Шостаковиче, я нашел такое забавное место. Это поразительные воспоминания, собранные одной английской исследовательницей, которая показывает нам совершенно другого Шостаковича, который на дух не переносил всей этой жуткой системы и, говоря с близкими, никогда не скрывал своих мыслей, чувств и отношений. Особенно, после смерти Сталина, когда все-таки времена стали не такими страшными. И он тогда сказал по поводу слова «оттепель». Он сказал, что роман, конечно, плохой, имеется в виду повесть Эренбурга «Оттепель», но слово сказано. Это значит, эпоха получила свое название и, продолжал Шостакович, это значит, что мы должны спешить, она не может быть долговременной, и надо как можно больше успеть сделать. Вот это чувство, которое владело очень многими людьми и тогда, и в последующие советские эпохи. Казалось, что нужно всегда быть готовым к новой «оттепели». Грешным делом это продолжается и до сих пор. Надежды на «оттепель» не покидают Россию. Другое дело, что «оттепель» не приходит в неё.

М.ПЕШКОВА: Я хотела спросить у вас об этих предисловиях, которые писал Эренбург.

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Ну, из них важно было предисловие к книге, которая содержала одну пьесу Жан Поль Сартра «Только правда», оформленная замечательно Феликсом Збарским, переведенная Эренбургом вместе с его другом Овадием Савичем. Он писал предисловие к романам Роже Вайяна, с которым дружил ( НРЗБЧ) и т.д. Он написал предисловие к первой в Советском Союзе книге, довольно плотненькому томику стихов Поля Элюара. И это предисловие к ней в каком-то смысле толкало его в сторону французских тетрадей, и вошло в неё. Поразительно еще, я нашел в архиве его письма в издательство «Иностранной литературы», с которым он сотрудничал. Они относились к нему с уважением, с пониманием того, что этот человек знает изнутри французскую современную литературу. Поэтому каждый раз они присылали ему запросы: «Что следует издать?». А до того времени была такая традиция в Советском Союзе, что если говорить о французских писателях, то издавали только членов французской коммунистической партии. Они считались самыми крупными французскими писателями. Во Франции это было смешно, а в Советском Союзе так все и считали. Жан Лаффит, скажем, кто вспомнит этого писателя, несколько книг было его выпущено. Милый человек и славный человек.

М.ПЕШКОВА: Это «Мы вернемся за подснежниками»?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: «Мы вернемся за подснежниками». Да, именно лично Эренбург какие-то две книжки Жан Лаффита перевел. Но поразило меня другое, что в 50-ые годы он писал в издательства «Иностранной литературы», что необходимо издать Камю, то есть он написал, что это сейчас крупнейший писатель Франции и то, что его не издают, не правильно. И «Чума», в частности. Все это возникло только тогда, когда Эренбурга не было в живых.

М.ПЕШКОВА: Того самого Камю, который дал рекомендацию в нобелевский комитет по поводу Пастернака?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Да. Это известно, что это так. Но и Камю и Сартр – это тоже очень известный сейчас тандем, но это соперники, противники, спорщики и так далее. Но Сартр уходил от Советского Союза, то удалялся, то приближался, то есть он колебался, можно так сказать, вокруг этой проблемы, а Камю был постоянным противником, не принимал систему совершенно. Тем не менее, Эренбург старался добиться, чтобы его издавали. И это тоже не должно быть забыто. «Французские тетради», безусловно, связаны с эренбурговской повестью «Оттепель». Он написал первую часть «Оттепели», которая была опубликована 54-ом году в четвертом номере «Знамени», насколько помню, и произвела довольно сильное впечатление просто потому, что об этой перемене многие говорили, думали, но боялись сказать вслух, а названием повести разговор об этом стал открытым.

М.ПЕШКОВА: Санкт-Петербургский историк литературы Борис Фрезинский, составитель, комментатор и автор предисловия к вышедшему в свет в начале лета новому изданию «Французских тетрадей» Ильи Эренбурга. Дополнено издание стихами Ильи Григорьевича. Мы часто забываем, что Эренбург был замечательным поэтом. Позволю себе напомнить его строки: «Прости, что жил я в том лесу, что все я пережил и выжил, что до могилы донесу большие сумерки Парижа». Разговор об Эренбурге будет продолжен в одну из последующих передач. Алексей Нарышкин и Александр Смирнов - звукорежиссеры. Я, Майя Пешкова, программа «Непрошедшее время».