Франция и Россия: прогулки по архивам XX века - Фрезинский Борис - Непрошедшее время - 2013-03-03

Горький и Андре Мальро

Андре и Клара Мальро

Андре Жид и Алексей Толстой

Анри Барбюс на Белорусском вокзале

Обложка книги Анри Барбюса "Сталин"

М. ПЕШКОВА: Последнее время каждую минуту дома листаю, перевожу для себя самой каталог выставки, прошедшей в Париже. Ее название – «Писатели и интеллектуалы Франции и России. Прогулки по архивам 20-го века». Сегодня последний день работы в выставочных залах федеральных архивов русского варианта этой выставки. Мы уже слышали мнение об экспозициях комиссара выставки, почетного профессора Сорбонны Вероники Жобер. Сегодня же просила поделиться впечатлениями одного из участников экспозиции, санкт-петербургского историка литературы Бориса Фрезинского.

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Что касается этой поездки, все дело в комиссаре этой выставки с французской стороны – Веронике Жобер, профессора Сорбонны. Она прочла мою книжку по-русски « Писатели и советские вожди». Она ее очень заинтересовала. Когда она был в гостях у Елены Цезаревны Чуковской. Елена Цезаревна просто дала ей мои координаты. Она приехала в Питер. Мы с ней говорили об этой выставке. Я подготовил какие-то материалы своего архива, которые могли заинтересовать. Ее они заинтересовали чрезвычайно. Хотя эта выставка, которая организовывалась в Париже, а потом должна быть в Москве, должна была питаться только государственными архивами России и Франции. Благодаря энергии и увлеченности Вероники Жобер там оказались и некоторые частные люди. Мои материалы, связанные в основном с парижским конгрессом писателей 35-го года. В Париже она обратилась к ( НРЗБЧ) у которой был архив ее покойного мужа. Эти материалы стали частью экспозиции. Я получил приглашение Института Франции. От меня требовали статью для каталога. Пригласили к участию в коллоквиуме по случаю открытия этой выставки. Коллоквиум был чрезвычайно интересный. Конечно, он шел по-французски. Все участники были французы. Я был единственным, кто говорил по-русски. Я не говорю по-французски. Я должен был написать доклад. Прислать, чтобы они его перевели для тех, кто из славистов знает русский язык, на экране шел французский перевод. Это было после того, как открылась выставка. Что касается каталога, я предложил им тему: Сталин и французские писатели. Речь шла о таких разделах статьи, как Анри Барбюс. Это довольно долгая история, которая кончилась знаменитой книгой о Сталине, которая вышла в Москве. Через некоторое время была запрещена и изъята из библиотек. Вторая фигура – это Ромен Роллан. Это личная встреча. У нас опубликован дневник Роллана. Это большой и интересный сюжет. Затем сюжет, связанный с Андре Жидом. Неожиданный и уникальный, потому что они видели друг друга на трибуне мавзолея. В то время это была самая великая удача советской пропаганды. Один из наиболее популярных фигур был А. Жид. Как писатель был чрезвычайно знаменит. В 51 году он получил Нобелевскую премию. Он откладывал поездку. Когда он приехал, он должен был увидеться с Горьким. Но именно в этот день его приезда Горький умер. Ему предложили выступить от имени европейского союза антифашистских писателей. Потом он написал книгу о поездке в Советский Союз. Это книга с очень скромной критикой Советского Союза, доброжелательная, по сути, была расценена как абсолютное предательство. Жид был облит помоями. Вычеркнут из всех списков. Ему не разрешили приехать в Испанию для поддержки республиканского строя. Это третий сюжет. Четвертый сюжет этой книги – это Мальро, с которым Сталин не встречался. Но Мальро встречался с Горьким. Горький об этой встрече докладывал Сталину. Есть его письмо по этому поводу. Это тоже сюжет. В 39 году Мальро должен был приехать в Советский Союз. Эта встреча не состоялась из-за пакта Молотова – Риббентропа. А потом после войны, будучи министром в деголлевском правительстве, он стал противником советского режима. В итоге после Хрущева восстановились вполне добрые отношения. Он сопровождал генерала де Голля в 66 году в СССР. Восстановились его дружеские отношения с Эренбургом. Эта статья входит в каталог. Надо сказать, что в этом разделе пять статей. Замечательно, что есть огромный материал выставки, архивы России и архивы Франции, посвященные русско-французским связям интеллигенции в 20-м веке. Богатейшие материалы. Это все вошло в каталог, было распределено поровну между пятью статьями. Моя статья на тему « Сталин и французские писатели» тоже проиллюстрирована замечательно материалами французских и советских архивов. Этот каталог для меня был большой радостью и подарком. Торжественное открытие состоялось в Институте Франции на берегу Сены. Я видел очень много людей, приглашенных по специальным пропускам. У меня тоже был такой пропуск. Коллоквиум, где мой доклад был на тему: Эренбург и его участие в Сталинской литературной политике. Это вопрос спорный для многих здесь. И там тоже. Я посчитал необходимым именно такой доклад сделать. Эренбург не участвовал никогда внутри советской сталинской литературной политике. Практически никогда. На международной арене он в этом участвовал. Конечно, его роль в организации конгресса 35- года была очень значительна. Хотя всю практическую часть тянул Михаил Кольцов, который был уполномочен Сталиным. У него были все деньги в руках. А деньги для Франции – это было очень важное дело. Этот доклад по-русски я прочитал. Почти все его поняли. Так получилось, что вопросы задавали потом. Мой доклад был первым. Все доклады были достаточно насыщенными. Один вопрос со всех сторон несся: почему Сталин не принял Андре Жида. Какие-то слова я сказал по этому поводу, но вызвало смех в зале, когда я сказал, что Сталин просто не знал, как ему быть с Андре Жидом, потому что компетентные органы, т.е. НКВД, ему докладывало об А. Жиде. Обстоятельства его личной жизни, его личных склонностей, которые были для Сталина дики и чужды. Но они его напугали. Это было не точное слово, но был хохот по этому поводу. Эта выставка, я вернусь к ней, была замечательна организована. Прекрасный каталог они издали, потому что позволили себе все текстовые документы напечатать в цвете, что очень важно, потому что на многих документах есть какие-то резолюции, записи разноцветные. Мы знаем, что это значило. Кроме того, ощущение живого документа, когда видишь цветной его снимок. Конечно, огромное количество материалов. Единственное, что толком не могло войти в этот каталог, это фильмы, которые там показывались. Вот эта хроника. Например, Советский Союз представил хронику похорон Горького. Она была изъята уже тогда, в 36 году. Именно из-за А. Жида. Очень много было захватывающих кадров. Показывалось, и как идут вожди с прахом Горького. Как они поднимаются на мавзолеи, как они на наем стоят. Там было приготовлено 2-3 кресла для тех, кто должен сидеть. Посадили А. Н. Толстого, который открывал это от имени Союза Писателей. Посадили А. Жида. По-моему, Н.К. Крупская там наблюдалась. Сталин прохаживался, посматривал на Жида, который читал свою речь. Утром эту речь он дал прочитать Арагону, который приехал в это же самое время. Поселили его тоже в эту же гостиницу. Они имели контакт. Арагон это как-то правил. Может быть, что-то исправлял. Жид это признавал в своей книге. Наблюдать это было интересно. Показывали советских властей, один страшнее другого. Эти физиономии каменные было интересно наблюдать. Когда Сталин был рядом, они не были живыми, потому что они были под страхом, что он не так поймет. Потом была интересная хроника 51- года, когда отмечалось в Москве 150-летие Виктора Гюго. Тогда приехал Поль Элюар. Он выступал на этом вечере. Эренбург вел. Я никогда не видел этой хроники, хотя она была не запретна, но нигде она не всплывала. Это тоже было чрезвычайно интересно. Фотографии просто поразительные, потому что из архива опубликовали фотографию приема Сталиным Роллана. Там снят Аросев, который записывал эту встречу. Именно по его рукописной записи она была отпечатана на машинке и представлена Сталину. Здесь она была опубликована полностью .Там сам Роллан и его жена, русская эмигрантка, которая очень многое значила для Роллана, которая после его смерти всю оставшуюся жизнь занималась его архивом. Для меня более ценно здесь то, что она познакомилась с Эренбургом в Коктебеле в 19 году. Была по уши влюблена в Эренбурга. Не знаю, разделенная это была любовь или нет. Я не буду об этом говорить. Эта дружеская связь сохранялась все время. После войны, когда стало возможным, она уже встречались. Она приезжала в Россию, она организовала там фонд Р. Роллана. Она многое сделала для русско-французских связей.

М. ПЕШКОВА: Санкт-петербургский историк литературы Борис Фрезинский о выставке. И о взаимоотношениях писателей и Сталина. Известны ли вам обстоятельства знакомства Эренбурга и М. Кудашевой? Где это было?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Это было на даче у Волошина. Дело в том, что Майя Кудашева с ребенком. Она жила в доме Волошина, когда туда приехал Эренбург из Киева вместе со своей молодой женой Любой Козинцевой. И вместе со своей приятельницей Ядвигой Соммер. С двумя дамами. Когда люди живут в одном доме, они знакомятся. Тем более, там же всегда кормили гостей. Гости это оплачивали, но на этом все строилось. Там Эренбург познакомился с ней. Женщины вообще в него влюблялись. Это был феномен не вполне понятный, но имел место. Майя Кудашева, не зная, что Ядвига Соммер влюблена в Эренбурга, делилась с ней своими переживаниями по этому поводу, что ей ничего не светит. Она даже хотела в какой-то момент утопиться. ( НРЗБЧ) реклама выставки на улицу. Помещение такое очень просторное. В нем были сделаны всякие перегородки. Количество стен как бы увеличилось. Можно было все развесить. Народу было много. Документы представленные требовали внимательного рассмотрения. Когда это архивные документы, их хочется посмотреть. Я примерно представлял, о чем французские документы, потому что каждый раз можно было понять, что это такое. Но уж русские я хотел посмотреть внимательнее. Я был с фотоаппаратом и не знал, каков каталог. Народ мешал все время. В какой-то момент стало свободнее. Я обрадовался и снимал все, что не получилось снять сначала. Тут выяснилось, что народ не просто так исчез. Дело в том, что эти выставке в Париже и Москве организовались по решению правительств Франции и России. Русский премьер приехал на открытие. Не знаю, специально ли он приехал. Это было согласовано. Вероника Жобер его проводила по этой выставке. Я поспешил в эту часть, свободную от выставки, но его уже не было. Там была продажа каталогов.

М. ПЕШКОВА: Те экспонаты, которые вы посмотрели. То, что удалось вам прочитать. Какое впечатление они оставили? Я понимаю, что это такой взгляд очень напряженный, когда кругом люди.

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Разумеется, но это была история русско-французских культурных связей. Там были документы Марины Цветаевой, например, когда она жила там. Французы представили Россию эмигрантскую, а Россия представила Францию левую. Материалов было много. Они были интересные. Вероника Жобер показала в Питере мне каталог выставки, которая здесь открыта на Пироговской 17. Он несоизмеримо меньше, но примерно такого же формата. Мне звонили,( НРЗБЧ) спрашивали, можно ли материалы архива, которые у них хранятся, выставить. Спросил, не будут ли мои материалы представлены. Они сказали, что нет. Здесь только государственные архивы. Россия – бюрократическая страна, Франция тоже. Но там были и материалы частных собраний, а здесь только государственные.

М. ПЕШКОВА: Из того, что мы видели, именно французская часть. Те материалы, которые представила Франция. Что произвело впечатление, что запомнилось, к чему мысленно вы возвращаетесь. Почему я в передаче столько внимания уделяю именно этой выставке, потому что она мне кажется эпохальной. При нашей жизни она точно не повторится, как никакая выставка никогда не повторяется. Всегда разное прочтение.

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Знаете, меня интересовали персоналии, прежде всего. Не очень известные. В этом смысле я не всегда запоминал это французский материал или это русский материал. Русский материал тоже был по-французски сплошь и рядом. Скажем, какие-то дипломатические письма. Документы по этому поводу. Наибольшее впечатление на меня произвел материал, связанный с А. Жидом. Очень приятно, что там был представлен Эренбург, хотя мне это было очень хорошо известно. Некоторые материалы более поздние. Хрущевского времени. Они меня не очень интересовали, но там Фурцева и т.д. Это такой любопытный материал. Заинтересовали меня материалы, представленные французами, по поездке Мальро к Горькому. Потом я их увидел во французском каталоге. Меня изумила неправильная атрибуция, потому что они знали, кто там был. Какой-то там был клерк от Советского Союза, может быть по линии международного комиссариата иностранных дел. Они написали, что это Бабель.

М. ПЕШКОВА: Материалы Бабеля как-то были представлены о нем?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Практически нет. Материалов Бабеля не было.

М. ПЕШКОВА: А Пастернака?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Пастернак был. Были рукописи « Доктора Живаго». Было представлено множество фотографий. Забавно, что не было французских материалов по 35-му году, когда Пастернак успел на предпоследний день конгресса.

М. ПЕШКОВА: Напомните мне, почему предпоследний день. Пастернак не хотел ехать? Какие были причины?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Эта ситуация была очень такая ясная. Советскую делегацию на парижский конгресс утверждало политбюро. Я не знаю, кого предлагал Союз Писателей. Добавляли и убирали они. Никакого Пастернака и никакого Бабеля там не было. Пастернака, может быть, Союз не предлагал, а Бабеля ненавидел Сталин и Ворошилов. Когда приехала наша делегация, это было нечто чудовищное. Почти никто не говорил по-французски. Они представляли разные социальные слои или республики. Сколько-то должно быть женщин, сколько-то мужчин. Это было не только недовольство, это было полное недоумение. Андре Жил и Мальро понимали, что это просто губит конгресс, потому что присутствие людей неизвестных никому. Это советская литература. Горький не приехал, то ли он плохо себя чувствовал, то ли его побоялись выпустить. Остается неизвестным этот вопрос. Во главе делегации стоял Кольцов, журналист « Правды». Он не писатель для них был. С другой стороны Щербаков, представитель ЦК партии. Вопрос обсуждался. Эренбургу стало известно абсолютное недовольство французов. Он уговорил А. Жида и Мальро пойти в советское посольство и написать письмо Сталину об этом. Что если на конгресс не прибудет Пастернак и Бабель, то конгресс может провалиться. Они пошли к послу Потемкину, который это письмо передал. Оно было получено. Дальше начал вопрос, как это письмо, пришедшее в народный комиссариат иностранных дел, должно было дойти до политбюро, до товарища Сталина. Прошло несколько дней. Конгресс уже заканчивался. Когда до Сталина это дошло. Он это осознал. Он согласился с требованием, чтобы Бабель и Пастернак были. Он не созывал политбюро. Но опрос был по телефону. Есть документы, где написано, как голосуют члены политбюро. Первым поставил подпись Сталин. Сталин написал « за», хотя был против Бабеля внутренне. Кто мог спорить со Сталиным? Но в политбюро нашелся один член политбюро, занимающий очень большой пост, который выступил против Бабеля. Написал « за» Пастернака, но « против» Бабеля. Это был Ворошилов. Крупнейший специалист по международным связям русской литературы с французской. Он был народный комиссар обороны. Он был один из вождей Первой конной армии вместе с Буденным, где служил Бабель молодым кавалеристом и корреспондентом. Есть фотография, где не так далеко стоят Бабель и Буденный. Когда вышла « Конармия» Бабеля, они ее прочли и пришли в ярость. Буденный написал письмо. Он, конечно, не мог написать, как человек неграмотный. У него был там еще парень, который имел какое-то образование. Он примерно изложил все, что тот хотел сказать. Статья называлась « Бабизм Бабеля». Но «бабизм» – это значит, что баба, а не конногвардеец. Это было опубликовано в « Литературной газете». Это могло дорого стоить Бабелю, но А. М. Горький, который знал Бабеля до революции, очень высоко его ценил. Он написал резкую статью против Буденного. Ее тоже напечатали, потому что у Горького был вес никак не меньше. Отрыжка всего этого в 35 году в этом голосовании. Ворошилов был один. Он и сам понимал, что его голос не помешает. В тот же день обоим писателям было объявлено, что они едут. Пастернак не хотел, потому что он плохо себя чувствовал. У него была депрессия. Когда ему сказали, кто велел, то не оставалось выхода. Они поездом ехали. Получилось, что они приехали в предпоследний день. На заседании они выступили. Бабель с потрясающей речью, которую он произнес по-французски. Она вызвала ликование публики. На галерке сидело много французской молодежи. Для них то, что советский писатель изъясняется по-французски. И так интересно. Это было просто потрясением. Что касается Бориса Леонидовича, он написал речь. Ее посмотрели Бабель и Эренбург. О своей болезни он там говорил. Они посоветовали ему как-то изменить, написать иначе. Так получилось, что он произнес речь по-русски. Ее переводил Мальро. Небольшой фрагмент, а может быть и всю речь эту тогда опубликовали. Сейчас она в материалах этого конгресса. Пастернак сам рассказывал об этой речи, что он призывал всех делегатов не организовываться, что писатели должны быть свободными. Мне очень сомнительно, что это могло быть так. Не существует доносов на речь Пастернака. Все русские делегаты не гуляли во время заседания, они присутствовали там. С другой стороны, иностранные писатели призыв на международном конгрессе не объединяться, это же была политическая сенсация. Допустим, не все были. Но кто-то был. Нет, только этот рассказ Пастернака. Эта речь в переводе Мальро о том, что поэзию ищут везде, она в траве, надо только наклониться. Она до сих пор остается такой красивой конфеткой.

М. ПЕШКОВА: Санкт-петербургский историк литературы Борис Фрезинский. Участник выставки о парижской экспозиции из архивов России и Франции. Сегодня, как и в предыдущие дни, спешу на Большую Пироговскую в выставочные залы федеральных архивов. Не только потому, что это последний день ее работы, а еще и потому, что не купила каталог для друзей. Надо же было забыть, ведь 8 марта на носу. Звукорежиссер - Наталья Квасова. Я – Майя Пешкова. Программа « Непрошедшее время».