Литературные странствия: к Чехову в Ялту - Юлия Кантор - Непрошедшее время - 2014-08-10

Дом-музей А. П. Чехова в Ялте

Антон Павлович Чехов и Евгения Яковлевна Чехова на террасе своего дома

Чехов и М. Горький в Ялте Фотография. 1900

Статистика. педагог, художница, создательница Дома-музея А. П. Чехова – Чехова Мария Павловна

МАЙЯ ПЕШКОВА: Наши литературные странствия нынче к Чехову в Ялту. Вместе с советником генерального директора Эрмитажа, доктором исторических наук, профессором Российского государственного педагогического университета имени Герцена Юлией Кантор. Что побудило Юлию Кантор отправиться в Крым? Море, солнце, кипарисы? А, может быть, давние контакты с археологами полуострова? Ответ был быстрый четкий, и главное, для меня весьма желанный. Рассказывает Юлия Кантор.

А что Вас вообще привело в Крым? Нынешняя ситуация политическая? Или что?

ЮЛИЯ КАНТОР: Лично меня Михаил Борисович Пиотровский отправил в Крым в командировку. Конечно, для нашего понимания в Крым в командировку даже не звучит, правда? Но, тем не менее, это была именно командировка довольно насыщенная 2-недельная. В музеи Крыма самые разные, начиная от Воронцовского и Массандровского дворцов в Ливадии и заканчивая музеем Пушкина в Гурзуфе и музеем Чехова очаровательным, прелестным, с чудной аурой в Ялте. Собственно, знаете, я уже где-то как-то сказала, что, по-моему, в постсоветское время из Крыма никогда не ходили две российские государственные структуры: Черноморский флот и Государственный Эрмитаж. Действительно очень многие работали с русскими музеями, ну, спорадически было, заканчивался проект и так далее. Эрмитаж в Крыму был всегда, потому что это была археология. И сейчас экспедиции эрмитажные там работают. Но крымские музейщики после того, как Крым вошел в состав Российской Федерации, приезжали на съезд союза музеев России в Москву в июне этого года, и многие захотели войти в состав союза музеев. Как работать? С кем работать? В чем нуждаются российские музейщики? Будь то реставрация, помощь вхождения в российское правовое поле, то есть юридические консультации, проблемы музейной безопасности и прочее, как это все, надо было узнать. И надо было узнать прямо там, а не в переписке. И как раз я думаю, именно поэтому выбор директора Эрмитажа и президента союза музеев России пал на меня, потому что все-таки я занимаюсь современностью и как музейщик, и как историк. И еще и потому, для того, чтобы понять ситуацию, то, что делать, нужен человек не с нигилистическим взглядом и не с эйфорическим взглядом, а с критическим. Видимо, еще это, наверное, сыграло свою роль.

М. ПЕШКОВА: Ну, сыграло роль то, что Вы историк. Я считаю, это очень важно.

Ю. КАНТОР: Да, наверное. Да. Поэтому я 2 недели провела в Крыму. Я не поехала, не должна была ехать в Керчь там и Феодосию в старый кремль. Мои зоны были собственно от столицы Крыма, то есть Симферополя. Я там еще очень много и всерьез работала в архиве по теме Великой Отечественной войны, по ситуации с художественными ценностями во время нацистской оккупации Крыма. Там же трагические истории естественно, ну, как и по всей части оккупированного Советского Союза. С Крымом были некоторые нюансы, которые нужно было узнать, а узнать это можно было только по архивам, закрытым в советское время и открытым уже в постсоветское. Соответственно от Симферополя дальше я дислоцировалась в Ялте, откуда выезжала в Алупку, в Алушту, в Гурзуф и так далее.

М. ПЕШКОВА: Коль скоро Вы были в Ялте, наверное, Вы посетили дом-музей Чехова.

Ю. КАНТОР: Безусловно.

М. ПЕШКОВА: Белая дача.

Ю. КАНТОР: Мечта была еще такая с институтских времен, то есть я сразу хочу сказать, я никогда не была в Крыму. Поэтому когда мне говорят… Ну, Крым изменился. Не могу сказать. Но я той разрухи, о которой нам рассказывают иногда по телевизору, это тоже неправда. От той разрухи мало, что осталось. Я не знаю, каким Крым был в советское время, каким в постсоветское, но сейчас он выглядит местами просто как обычная российская провинция, неухоженной такой и бедной. Но у нас, знаете, в Тверскую область заедешь или в новгородскую, увидишь то же самое. А вот фешенебельные, так сказать, места – центровые, что ли? – в очень хорошем состоянии. Очаровательный, он всегда говорят, что таким был, музей. Это Белая дача, стоящая в изумительном красоты саду. И действительно эту Белую дачу, она действительно на закате смотрится, как сделанная из слоновой кости, такой бежевато-розовый даже оттенок она приобретает. И вот на южном фасаде этого здания до сих пор есть помнящие Чехова розы, розовый куст. Причем это даже не куст, по сути это ползущее такое растение вверх по стене, и эта роза цветет нежными таким цветами чайно-розоватого цвета. То есть, понимаете, когда это читаешь или учишь в институте, как говорится, по учебникам по студенческим учишь в институте, это одно. Когда ты видишь и чувствуешь это, это совсем по-другому. Вот этот стол сороконожка… Меня экскурсовод тестировал. Вы знаете, почему сороконожка? Напряглась, пришлось сказать почему. Я знаю, но это забавно.

М. ПЕШКОВА: Почему?

Ю. КАНТОР: Дело в том, что стол, где обедала семья, и где она принимала гостей чеховская, это именно столовая, а не гостиная 2-го этажа, он раздвижной. Причем он раздвижной не просто так расширяющимся образом, а состоящий из нескольких сегментов. И сам Антон Павлович Чехов посчитал, что за этим столов совершенно комфортно, в раздвинутом его состоянии, чувствуют себя 20 человек. 20 человек – это 40 ног. Поэтому в семейном чеховском фольклоре это сороконожка. Еще такой тест из таких милых, из преданий семьи Чехова, конечно, это известная фотография, она действительно хорошо известная. Часто ее подписывают: А. П. Чехов у себя в саду с двумя собаками. Их там не две. Их там три. Там еще одна такса, которую надо, присматриваясь, углядеть, потому что она в кустах. Вы знаете, для меня, например, было абсолютной новостью, для меня очень важной новостью, что 1-м предметом, я этого не знала, честно, что 1-м предметом, который Чехов заказал для меблировки собственной дачи, вот этой Белой дачи, которая была ведь построена всего за 10 месяцев, это, между прочим, было пианино. Вот это меня потрясло, потому что…

М. ПЕШКОВА: Как? Он же не играл.

Ю. КАНТОР: Вот. Вот именно это меня и потрясло. Чехов, который действительно не учился нотной грамоте, не играл, но понятно, что был меломаном. Это известно. Но понятно, что быть меломаном – это не значит покупать 1-м предметом необходимости пианино. Но он считал, что оно должно звучать. Играла сестра. Ну, конечно, владела инструментом Ольга Леонардовна Книппер-Чехова естественно. Но помимо всего прочего, если посмотреть, кто был в доме Чехова в те годы, что он жил… 3 года фактически только, что он жил на этой Белой даче, то это вообще вся энциклопедия русской культуры и музыки. Понимаете, сам факт, что здесь вот конкретно за вот этим пианино сидел Рахманинов и аккомпанировал Шаляпину, ну, все, уже после этого нужно набирать дыхание и делать паузу. Правда ведь? И, кстати, о пианино, когда у Чехова наступали, как он сам писал вот эти периоды хандры, то он Ольге Леонардовне в Москву писал, он сравнивал себя с этим пианино. В одном из писем, я не цитирую дословно, но близко к тексту, ведь есть такое: «Я чувствую себя как это пианино. Зачем нас здесь поставили, если из нас нельзя извлечь звук». И в этом есть эта чеховская музыкальность. Вообще мы же все знаем Чехова, и все любим Чехова, каждый за что-то свое, свою какую-то интонацию. Но ведь в рассказах Чехова очень много музыки, даже таких печально безысходных, ну, например, как «Ионыч», где все о серости жизни, об этой тине повседневности. Но ведь и там же Катя играет. И это ведь тоже диссонанс такой неоптимистический, но обнадеживающий диссонанс к этой обыденной жизни. И ведь много от чего. Даже в «Каштанке» звучит музыка. Да? Все время это есть, ну, не говоря уже о, Вы помните, «Дяде Ване». Вот эта тоска прорывающаяся только в рояле. И нельзя, когда прибегает Соня, что нельзя играть. Да? Вот этот запрет на музыку, чеховский стон такой, здесь это все есть. В Белой даче, как мне кажется, вот это все звучит. И эти голоса, и эти интонации, и эта музыка.

М. ПЕШКОВА: А живопись? Не потрясла она Вас на Белой даче?

Ю. КАНТОР: Вы знаете, когда я увидела…

М. ПЕШКОВА: Стога.

Ю. КАНТОР: … когда я увидела над каминной Левитана, картину Левитана – это, конечно, немножко ошеломляет, но это естественная жизнь. Именно естественная для Чеховых жизнь. Да, здесь гостили люди, и действительно был друг семьи Исаак Левитан, который сюда приезжал. Как он иронизировал там после своего очередного успеха, встречай знаменитого академика академии художеств. И действительно картин, их нельзя сказать, что много, они просто на правильных местах. И они тоже создают эту ауру чеховского дома, равно как и резная очень легкая дверь из кабинета Чехова в спальню. Вы знаете, опять же я не могла, пока не побывала собственно в этом музее, не могла понять, почему, например, Бунин в воспоминаниях писал, что чеховская спальня, соседствующая с кабинетом, производит впечатление такого уюта и чистоты как девичья спаленка. Думаешь, ну, что же такое? Ну, доктор Чехов, девичья спаленка? А действительно. Резная дверь открывается, причем она не от пола и не до потолка, она фактически – дверь-ширма, открывается в светелку с тремя окнами. Кстати, что было не очень хорошо с точки зрения бытовой, особенно для человека страдающего чахоткой, туберкулезом. Сыро было там. Это опять же юго-западный склон. Зимой очень холодно и сыро, и дуло изо всех щелей. В этом смысле, конечно, при всей красоте и изяществе дома вот это было непродуманно. Архитектор не был знаком с особенностями, казалось бы, всегда теплого, но все-таки очень такого, с подтекстом я бы сказала, крымского климата. Так вот когда я вошла в эту спальню, стало понятно. Узкая кровать, белая. Такой аккуратненький столик. И уважаемый шкаф. Мы как себе представляем уважаемый шкаф? Трехстворчатый, огромный тяжелый и наверняка, вот у меня в ощущениях, он на львиных ножках. Нет, уважаемый шкаф, стоящий в спальне Чехова двустворчатый, небольшой, орехового цвета. Ну, это тоже опять вздохнула я, ну, это вот тоже отсюда из образов. Да? Факты и образы, они же не должны совпадать. Правда? Замечательно то, что музей, который создан абсолютно не как музей. Он просто сохранен так, вот Чехов уехал и умер через 2 месяца, но он сохранен так, как Чехов оставил его. Журнал, который он читал, открытая книга, которая лежит на письменном столе, фотографии вот в том чуть-чуть беспорядке, как это должно быть, когда в доме живут. Вот так Мария Павловна, сестра Чехова и бессменный директор до 57-го года этого дома, и Ольга Леонардовна Книппер-Чехова вот так это все и сохраняли. Да?

М. ПЕШКОВА: Даже письмо, которое получил Чехов, оно до сих пор не распечатано?

Ю. КАНТОР: Оно не вскрыто – да – до сих пор, потому что адресат выбыл. И это прекрасно, что в годы революции, войн, таких войн, даже во время нацистской оккупации оттуда ничего не было вывезено. Почему я и заговорила? Тот факт, что музей сделан на основе подлинных документов, экспонатов, вещей, но он не разрушает еще и образа. Вот это прелестно. Это, на мой взгляд, большая удача для любого музей, такт, чувство такта по отношению к герою, чувство внимание, которое ощущает на себе каждый входящий в этот музей. Ну, и, конечно, нельзя тут не вспомнить, не сказать о гении места – это Алле Ханило, человек, который пришел 16-летним… В 46-м году Алла Васильевна пришла в музей, была принята на работу Марией Павловной Чеховой. В ее трудовой книжке единственная запись. И она сделана рукой директора музея Марией Павловной Чеховой. Мне страшно повезло. Дело в том, что я была в Крыму и конкретно в Ялте 15 июля, когда отмечали скорбную дату 110-летия со дня смерти Чехова. Естественно было возложение цветов к памятнику Чехову. Ну, и, конечно, был вечер памяти в музее. Алла Васильевна на этот вечер приехала и рассказывала, знаете, без малейшего пафоса, без малейшей бравады, вот как истинный интеллигентный человек говорит о том, как было в то время, когда директорствовала Мария Павловна, что удалось сделать, как удалось ей, молоденькой тогда совершенно девочке, они пришла в музей, училась потом в Симферопольском крымском университете на филологическом, конечно, факультете, как ей удалось от Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой из Москвы получить вещи и личную обстановку, которую еще Антон Павлович хотел, для своей московской совместной жизни в будущей квартире приобретал, ее просил и так далее. Ведь неизвестно как бы сейчас это все сложилось и в дальнейшие годы еще советского времени. А сейчас это все нашло место в музее, и в музее, и в его фондах. И это прекрасно. И о том, что Алла Васильевна, не смотря на свой уже преклонный возраст, и при абсолютной живости и ясности ума ведет замечательную такую… альманах это, можно сказать, ну, маленькую такую газету, которая называется «Старая Ялта». Там краеведческие очерки, исторические очерки, литературные. У нее блестящее перо. Очень элегантное, я бы сказала, перо. И там есть выпуски, посвященные Ольге Леонардовне, Марии Павловне, родителям Чехова и вообще вот той Ялте, которая вошла не только в русскую историю, но и в русскую литературу тоже и музыку. Кстати, в актовом зале, он находится на территории музея, но естественно это современная постройка, ну, там 70-х годов. Это территория музея, но естественно это не сама «Белая дача». Вот там как раз был вечер литературно-музыкальный, посвященный кончине Чехова. И вечер памяти. И там я обратила внимание, собственно на одном из стендов, собственно это в основном фотографии и минимум, но тоже подлинных экспонатов, ну, так сказать, чеховская биография, чеховская география Крыма. Я обратила внимание на очень интересную цитату одного из писем Чехова. Она звучит так: «В Крыму уютнее, ближе к России». Близость к России, но не Россия. Для Чехова это было вот рядом. И мне кажется, что его… мне кажется, это видно и по письмам и по мемуарам тех, кто писал о Чехове, ему была привлекательна не только климатическая, но и ментальная двойственность: близко к России, но не Россия и не Украина, а вот Крым – он Крым. В этом есть тоже определенный угол зрения. И Вы знаете еще, что мне вспомнилось, когда я вышла к морю, опять же подчеркну я никогда не видела крымского Черного моря, и вот когда в один из вечеров, а были у меня свободные только вечера, на закате я вышла на набережную, вошла в воду и поняла разницу между горьковским «море смеялось» и чеховским «море было нежным». Вот в Крыму, в Ялте море нежное. Оно шелковое. Может, мне так повезло. Может, это тоже, знаете, мои фантазии, но это было так.

М. ПЕШКОВА: Советник директора Эрмитажа, доктор исторических наук, профессор Российского государственного педагогического университета имени Герцина Юлия Кантор. Нынешний Крым, музеи полуострова, судьбы тех, кто в них работает у Пешковой Майи на «Эхе Москвы» в «Непрошедшем времени».

Заставка

М. ПЕШКОВА: Вас не потрясла витрина, где выставлены обувь Чехова и пальто его?

Ю. КАНТОР: Нет, не потрясла.

М. ПЕШКОВА: Мы знали, что Чехов высокий. Ну, что он такой высокий…

Ю. КАНТОР: Нет, я не…

М. ПЕШКОВА: … могла предположить.

Ю. КАНТОР: Я как раз знала, и это как раз меня не потрясло. Меня скорее потрясли вещи, вот в платяном шкафу как была одета Мария Павловна, которая прекрасно шила, как известно, простое серое легкое платье притом, что человек принимал гостей. И вот эта скромность бытовая, аккуратность и скромность – вот это было очень интересно. Да? Притом, что это был абсолютно светский дом, кто в этом доме только не был. И она шила сама вот так, как ей хотелось. Еще какие-то вещи, связанные там, например, с головными уборами, с цилиндром знаменитым Чехова. Опять же мне очень интересно было посмотреть на этот цилиндр, потому что известно же его письмо, что он чуть ли не на рынке, где-то там по дешевке он его купил. На самом деле, как знают специалисты, и специалисты именно по одежде и по этим пристрастиям Чехова, говорят, что ничего подобного. Это он так специально поскромничал домашним, потому что на самом деле такую вещь, а Чехов был человек с безупречным вкусом и в этом, конечно, ни за какой бесценок купить нельзя. В этом смысле опять же, если мы уж заговорили о таких вещах как гардероб, очень характерно для Чехова, что когда он был приглашен в гости к Толстому, то по воспоминаниям, я думаю, что это вполне такие живые, настоящие воспоминания, как он едва ли не час решал, в каких брюках туда ехать. Эти узкие, решит шелкопер, а эти широкие как черное море, и решит, что наоборот нахал. Не хвастун даже, а нахал, понимаете? Это очень по-чеховски.

М. ПЕШКОВА: Я хотела Вас расспросить о Марии Павловне. Дом сохранила именно она. Она была крепка в своем веровании, что именно она будет поддерживать этот дом столько, сколько видят глаза. В годы войны, говорят, какой-то немецкий офицер с ней общался. Что это за история? Что Вы слышали?

Ю. КАНТОР: Не только слышали. Этот вопрос меня тоже интересовал, в том числе именно как историка, потому что это абсолютно уникальный случай, когда на оккупированной территории не только сохраняется само здание, туда не вселяется никто, это почти невозможно. Целое здание. Но и не вывозятся вещи, в том числе уникальные и даже книги, потому что нацисты вывозили из библиотек все. А у Чехова на Белой даче прекрасная библиотека сохранилась полностью. На тех же местах стоят книги, что и стояли при его жизни. На самом деле это большой вопрос. Во-первых, начну с Марии Павловны. Да, бесспорно, она сохранила дом. Ей действительно предлагали уехать и выехать из него, хотя бы на территории Крыма и Ялты, но выехать из дома. Но она всегда оставалась на своем капитанском мостике, как это говорили, в светелке наверху с мезонином. Вот она там всю жизнь и жила. Это был ее рабочий кабинет и спальня. Но сейчас это тоже мемориальная комната, тоже собственно посвященная ей уже многие десятилетия. Что касается дома, там буквально несколько дней жил один из управляющих нацистской военной комендатуры Ялты. По сведениям советского времени она ни разу, Мария Павловна, к нему не вышла. Но с ним общалась его экономка. Хотя по материалам уже известным в постсоветское время подлинным она вынуждена была с ним встречаться и разговаривать, и как-то их принимать. Да, она никогда не водила экскурсий, хотя они туда приходили. Это делала не она. Но она вынуждена была контактировать во имя спасения дома. Это, кстати, очевидно. Так вот выезжая из этого дома, вот этот сотрудник комендатуры написал, это правда, написал на стене, что это охраняется, и что сюда нельзя. И даже румыны, которые бесчинствовали там едва ли больше, чем нацисты, тоже туда в этот дом не вошли. На самом деле, я думаю, и только косвенно это подтверждается, этим надо заниматься специально, что охранную грамоту своего рода, может быть, устную, а не исключено, что и письменную дала Ольга Чехова, которая, как Вы прекрасно знаете, была в Германии, была близка к нацистскому руководству и, в общем, даже знакома и с Гитлером, Гиммлером и Геббельсом. Я думаю, что здесь сыграло роль еще и вот это.

М. ПЕШКОВА: Это племянница Чехова?

Ю. КАНТОР: Да, да. Есть разные мнения даже о том, была ли она там двойным агентом, то есть советской разведки, или не была, а сотрудничала с нацистами, но тем не менее. Я думаю, что не без этого. Линия как-то очевидна. Потому, что все остальные музеи, включая Воронцовский, Массандровский и так далее были разорены, и сколько всего увезено. Ведь самые страшные разрушения Ялте были нанесены не в начале войны, а при освобождении, при тяжелейших бомбардировках, ну, и советской авиации, которая освобождала Крым естественно. Как всегда самые большие разрушения происходят не при отступлении армии, а зачастую именно при освобождении. При наступлении это неизбежное следствие войны, так вот бомбы падали буквально рядом. Но ни одна не упала, слава Богу, в чеховский дом. Вот Бог отвел. Правда. Вот поэтому он такую ауру и сохранил.

М. ПЕШКОВА: Помню историю, когда лет 10 тому назад не было денег у музея даже на то, чтобы сделать проводку. Там же наружная проводка. И это грозило очень музею. Как сейчас обстоят дела?

Ю. КАНТОР: По состоянию на сегодняшний день буквально такого кризиса там, конечно, нет. И, кстати, историю с проводкой мне тоже рассказывали. И там еще с крышей была проблема, в одну из зим там были проблемы с крышей, там все отсыревало, но, тем не менее, все удалось ликвидировать и локализовать. Другой вопрос, что многие крымские музеи были переведены на самоокупаемость. Это вообще такой тяжелый случай, мягко говоря, потому что музей либо так должен поднимать цены, что в него перестанут ходить те, кому это интересно, либо не поднимая цены, музей оказывается в ситуации, когда ему нечем платить зарплату. Так вот здесь на зарплату хватало, а на все остальное как раз нет. И не хватало главным образом еще и на реставрацию. Кстати, одна из тем, о которой мы говорили с директором Белой дачи, директором музея Чехова, он естественно там работает уже несколько лет, господином Титоренко, молодой человек, вполне энергичный. Он как раз менеджер по образованию, кстати, у него образование московское и юридическое, юридическое и менеджерское. Он как раз сказал о том, что главная проблема – это реставрация, в том числе реставрация бумаги. То есть как раз текстов, то есть переписки, ну, и всех фондов, которые… такие важные фонды, которые находятся в музее. Ведь долгое время, в советское время этот музей был филиалом Ленинской библиотеки, ну, теперь Государственная библиотека, столичная, федеральная. Потом в конце советского времени это прекратилось, и вот соответственно музей стал самостоятельным. Он сейчас, видимо, останется самостоятельным, потому что он будет находиться вероятнее всего в ведении республики Крым. И вряд ли получит федеральный статус, хотя они очень против этого не возражают. Ну, и соответственно сейчас вот это главный вопрос – это чеховская переписка и соответственно вот те материалы, которые необходимо реставрировать срочно.

М. ПЕШКОВА: Что еще Вам в этом доме показалось интересным? Я хочу, чтобы послушав передачу люди, поехав в Крым, не забыли подняться вот туда наверх к Чехову. Конечно, это не на набережной, люди могут полениться, а только гулять…

Ю. КАНТОР: А Вы знаете, мне было интересно спускаться, потому что… Спускаться, я имею в виду, из этого чудесного сада с этими деревьями, кипарисами, ливанским кедром, шелковицей… Розовую шелковицу я впервые увидела. Я знаю только черную естественно и белую. Эта была розовая. Мне даже любезно, видимо, как гостю музейному дали разрешение, и я попробовала две ягодки. Сладкие такие, медовые. Наверное, тоже много понят. Там эта шелковица огромная такая. Я посидела на горьковской скамье. Это же тоже интересно. И как-то так она же тоже много чего помнит. Она хорошо в уголке, чуть внизу стоит. А дальше мне интересно было спускаться, потому что у меня было ощущение дежавю, оно невольно возникло где-то в середине моего пути от дома чеховского собственно к набережной. Я шла по пути «Дамы с собачкой». Вот просто это было очевидно, вот по тем улочкам, они же не названы конкретно. Да? Но по тем извилистым, сбегающим ручейками собственно к набережной, где встретились герои этого замечательного рассказа, на этой же даче как раз и написанного. У меня было такое ощущение, что это там. Но только шпица я не увидела, там теперь только померанские шпицы рыженькие бегают. Белого шпица, кстати, где-то мне пришлось прочесть, удивительно, что Чехов, который прекрасно знал вообще собак и любил и все, написал, что за ней бежал шпиц, а все шпицы бегают перед хозяевами. Такая порода. Так интересно, но Вы знаете, я когда уже спустилась по набережной и мне попались подряд два померанских шпица, но именно померанских, действительно даже померанские бегут впереди хозяев. На набережной стоит памятник. Но мне кажется, вот по полетности, он не дотягивает до того, каким должен был бы быть памятник, если уж делать, памятник, аллюзию этого рассказа. Понимаете, там же тоже такая безысходность есть. Мы увидим небо в алмазах – это совсем из другого произведения Чехова, но если хоть у «Дяди Вани» хоть надежда на это небо в алмазах, то рассказ Чехова «Дама с собачкой», он же заканчивается беззвездностью, безысходностью абсолютной. Тот ужасающий случай, который Чеховым, видимо, прочувствованный, может быть, и на личном пути в какой-то степени наверняка, когда любовь сваливается как несчастье, потому что по сравнению с ней ты видишь, где и в чем, и как ты существуешь. И даже то привычное, с которым ты свыкся вдруг становится невозможным. Поразительно, что Чехов это написал, находясь на подъеме, в том числе и в личном плане, в разгар любви, как раз когда он пишет Ольге Книппер-Чеховой: «Жить без тебя мне уже трудно». Но когда уже все хорошо, когда они – как сказать? – уже вместе, они повенчаны. Вот это очень интересно. Но вот это ощущение дежавю, странного литературного дежавю от спуска от Белой дачи к набережной, как-то на меня произвело очень сильное впечатление. А когда я возвращалась обратно, я еще раз решила пройти, ну, конечно, этого уже не было. Подарок, он может быть только один раз. Для меня Крым – это такое странное место, знаете, потому что если говорить о литературе, то больше всего я люблю Чехова и Куприна, и Бунина. Вот тройка такая. И горький рядом совсем. У меня к нему драматическое отношение. Но вот эта четверка – Горький, Бунин, Куприн и Чехов – она вся крымская получается. Конечно, она по всей стране, но вот эта концентрация, предчувствие надрыва и может быть предчувствие конца эпохи и времени – это здесь, это в Крыму, это остров Крым во всем отношении. И, кстати, вот то ощущение, которое не покидает меня уже с тех пор, как я вернулась из Крыма. Знаете, что? Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Крым для россиян моего поколения, старшего, более старшего, чем мои родители, еще бабушки и дедушки – это сказка, с которой разлучили. Для крымчан опять же разных поколений, в том числе и самому молодому, студентам 20-летним, с которыми я общалась в университете, Россия – это сказка, с которой разлучили. И Вы знаете вот в том, что мы рождены, чтоб сказку сделать былью, и сейчас эту сказку и сделали былью, есть большая, я бы сказала, художественная опасность. Эта сказка может стать такой былью, которая, не дай Бог, превратится в разочарование. А это жаль. Такт, умение и внимание, причем не бюрократически-пропагандистские, а естественные – это то, что сейчас будет необходимо, так сказать, с обеих сторон Крыма.

М. ПЕШКОВА: Под самым потолком домашней библиотеки с чеховской полки достала купленную давным-давно у букиниста на Арбате, вышедшую в год 50-летия смерти Антона Павловича книгу писем Марии Павловны к брату. Это 1-е издание. Сестра решила их предать огласке. Стала перечитывать и так остро захотелось к Антону Павловичу на Белую дачу посидеть внизу в конце сада на скамейке художественного театра, пройти рядом с ручьем одетым камнем. Мария Павловна выполняла все поручения брата, они были очень дружны, Антон Павлович с Машей. Приведу фрагменты до слез трогательных писем Марии Павловны к брату из Ялты, когда Антону Павловичу осталось жить совсем немного: «Милый Антоша! Ты опять болен? Поправляйся скорее. Крепни, приезжай из-за границы молодцом. У нас как нарочно, когда тебя нет, стоит все время великолепная погода. Тепло, не пыльно. И с каждым днем растительность все пышнее и пышнее. С нетерпением ждем Ваню, приедет ли он. Все обстоит благополучно. Шнап совсем поправился». Ваня – это брат, Иван Чехов. Ну, а Шнап, как вы догодались, их собака.

Литературные странствия к Чехову в Ялту с советником гендиректора Государственного Эрмитажа, доктором исторических наук Юлией Кантор в год 250-летия главного музея страны. Звукорежиссер – Александр Смирнов. Я Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее время».