Андрей Аствацатуров - Непрошедшее время - 2015-06-21
Майя Пешкова
―
Написанное санкт-петербуржцем Андреем Аствацатуровым жду всегда с радостным волнением. Узнав о том, что вышла его новая книга в «АСТ», в редакции Елены Шубиной, думала об одном: будет ли презентация в Москве. И, конечно, оказался переполненный зал в магазине «Поланстар». На следующий день лекция о Сэлинджере в магазине «Москва». Два вечера, принесших слушательскую радость. Вот и пригласила Андрея в редакцию рассказать о новой книге.Почему такое название необычное?
Андрей Аствацатуров
―
Ну, Вы знаете, это общий такой настрой этой книги, хотя книга очень веселая, комичная, абсурдная. Там много всяких смешных историй, но «Осень в карманах» - это как бы такой мир, может быть, Европы и Петербурга, который является частью Европы, немножечко остывший, отдохнувший. То есть то, что называется мир после апокалипсиса, постаскетологический, постапокалипсический, немножко такой серый. Знаете, вот там несколько мест таких, хотя действие происходит в разные сезоны, там есть часть, которая называется «Времена года», и вот одна из частей называется «Осень в карманах». Ну, это общее настроение такого некоторого упадка – что ли? – сил. Вот когда-то там в Европе были какие-то сильные страсти. Когда-то Петербург был тоже очень мощный город. Его создал величайший император, такой яростный, сильный. А потом вот как-то смыслы устали, ушли. Все стало каким-то таким монохромным – что ли? – одноцветным. Ну, это скорее петербургское такое настроение. Оно не очень московское. Оно очень петербургское. Сейчас вот мы с Вами смотрели на Москву, Вы сказали, что это очень неудачный вид, а для петербуржца это замечательный вид. Такое серое, пепельное небо, такое мрачное, немножко депрессивное. И в то же время смешное настроение. Я как бы с этими вот образами немножко поиграл. И здесь вот есть всякие интересные учителя, у меня были. Осенний дух они передают, закат чего-то или то, что закатилось. Это вот Герман Мелвилл, у него есть замечательный рассказ «Бенито Серено». Он там показывает испанский корабль, вот весь такой серый. Серые паруса. Он появляется в сером тумане. На самом деле просто умирает империя. А новая империя Америка еще не знает, что она умирает. Там как бы есть еще американский капитан, он еще не знает. И вот там везде вот этот немножко сероватый цвет. И, значит, стихи вот московского поэта Дмитрия Быкова, который, кстати, много писал о Петербурге. Петербург – не самый его любимый город как автора. Он все время критикует нас. Там невозможно строить на болоте то, что на море стоит, - говорит он с московской иронией. Некоторая усталость жизненная, осеннее сознание. Люди ходят в забытьи. Смыслов уже больше нет, ничего нет… Ну, вот это вот такой мир осенний, поэтому я назвал это в карманах. Ну, это у меня в карманах этот мир.
М. Пешкова
―
Вам понравилась обложка? Это Вы?
А. Аствацатуров
―
Да. Обложку делал замечательный, на мой взгляд, московский дизайнер Андрей Бондаренко, который делал две мои другие обложки, который вообще очень много чего хорошего сделал для нашего книжного мира, иллюстрировал и Мишель Фуко и Чорана… На самом деле он иллюстрировал очень многих авторов, которых я читал с огромным удовольствием, его обложки. Вот и много моих друзей. Здесь изображен человек похожий на… на самом деле это я в такой матросской тельняшке и свитере, в таком матросском беретике, в белых штанах. Я куда-то иду. И тут такая петербургская улица. Судя по конфигурации, это возможно улица Куйбышева. Но там почему-то торчит не только Петропавловская крепость, но и Эйфелева башня. Вот. Такой немножко серый мир. Я тут немножко цветной, прошитый дождем и какими-то такими странными молниями. Это на самом деле фотография, которую сделал, кстати, интересный писатель и фотограф Павел Вадимов, и журналист. Я снимался в таком любительском фильме «Керель», назывался фильм. Сняла Татьяна Фомичева, фотограф, под руководством Маруси Климовой. Это у нас была такая компания. И мы решили для себя снять фильм. Ну, мы потом его показывали. И он такой смешной, любительский. Я там сыграл роль матроса. Действие происходит в Бейруте зимой. А мы все это сняли на одной из набережных Петербурга, на какой-то набережной. Я уж не помню какой. Я там сыграл роль такого матроса. Это вот история, это фрагмент романа «Керель» мы экранизировали. Фассбиндер в свое время экранизировал роман и по странному обстоятельству он не экранизировал самый главный эпизод, центральный, ради чего роман был написан. Мы решили вот исправить эту ошибку и снять… У нас, конечно, не получилось, как у Фассбиндера, но получилась такая смешная пародия. Вот это как раз эпизод, где к матросам, которые идут, подходит такой гей. И вот это один из матросов, который хочет его заманить и убить на самом деле. Вот. Но я играю роль матроса Иона, который очень ненавидит этого гея. Это гей-армянин. Он торгует каким-то лимонадом, прохладительными напитками, пытается соблазнить матросов. Вот. А меня такое лицо очень здесь злое. Он мне не приятен. Но в итоге этого гея… Судьба его плачевна. Его убивает Керель, но все думают на моего персонажа. И моего персонажа повесили, вот этого… Где я марширую. Вот такой вот забавный образ.
М. Пешкова
―
Боже мой! Эта книга писалась много лет. Почему?
А. Аствацатуров
―
Ну, Вы знаете, она писалась действительно много лет. Она писалась 5 лет. Вообще книги так и надо писать на самом деле. Флобер писал свой роман «Госпожа Бовари» 6 лет. Джойс роман «Улисс» писал 6 лет, а следующий роман он писал с 23-го года по 39-й, 16, по-моему, лет. Ну, медленно надо писать книги. Но у нас от нас все-таки требуют какие-то темпы, и мы другими вещами заняты. Но эта книга родилась как-то сама собой. Там у меня было несколько таких идей, соображений. Я хотел написать текст и показать как бы историю человека на фоне средиземноморского ландшафта. Я все думал, куда же мне героя отправить. В Хорватию вот съездил, посмотрел. Но это был курорт. Ну, я подумал, ну, ладно, город Елса изображу. И я все думал, может быть, Испанию. Думаю, поеду в отпуск. Но когда в отпуск едешь, едешь обычно в какие-то курортные зоны. Я плохо путешествую. Тут как раз премия Горького мне предложила поехать на Капри. Это был такой проект. На неделю. Посмотреть город Капри и написать потом рассказ, ну, несколько месяцев мне на это отводилось. И я расположил все то, что я хотел расположить просто на Капри.Я описал этот ландшафт и это один из фрагментов называется «Двое из табакерки». Вот это был один из таких первых частей этого текста, такая судьба человека, потерявшего свою жену, такая очень была важная идея. Такой это был средиземноморский ландшафт немножко остывший, но всюду порядок. Даже скалы оплетены сеткой, чтобы не упали на Капри. Везде туристы. Все выскоблено туристическими взглядами. А на самом деле красивая, мощная, сильная природа, но скованная человеком. Стоит вилла Тиберия. Тиберий – это же был страшный совершенно человек. Ну, изначально-то он был очень хороший. А потом что-то в нем сломалось где-то к середине жизни, и он стал ужасным человеком, извращенцем патологичным. Он построил себе там виллу, разрисовал ее всякими рисунками ужасно непристойного содержания. Эротическую библиотеку себе туда завез. И вот там устраивал разные безобразия. Вот наблюдал, как другие занимаются этим безобразиями и… И вот это был такой яростный, сильный дух. А теперь вот это такая… выломанная челюсть, которая торчит из земли. Ты идешь по этому Капри. Там идут пожилые туристы-немцы. Когда-то эти немцы штурмовали эти острова, там всех убивали, резали. А теперь вот такой покой, спокойствие, такой остывший мир. Но какая-то ярость здесь все-таки чувствуется на этом острове, еще пока есть. Ну, и такая довольно забавная организация этого города. Мне хотелось уловить вот этот калейдоскоп всех стилей, там мавританский… Конструктивизм там изумительный – да? – для москвичей это очень важно. Там Ле Корбюзье построил изумительную гостиницу «Пунта Трагара», в которой встречался Эйзенхауэр и Черчилль. Усмирять Италию они туда приехали. Усмирили как известно. Вот. То есть это такой очень сильный остров, где жил Феллини, куда приезжал Неруда. И вот эти все элементы, они там присутствуют. Вот я написал такой рассказ, апеллируя, наверное, к замечательному рассказу Томаса Манна «Смерть в Венеции». Там моветстат. То есть у меня там тоже, в общем, похожая история, и тоже присутствует идея рождения трагедии из духов музыки, и «Весна в Фиальте», где тоже это все перекликается. Там очень много цитат из Набокова. Это замечательный его рассказ, где такое трио любовное. Ну, и все это происходит еще частично в Петербурге. Здесь я не мог без Петербурга. А потом я как-то подумал, что мне чего-то не хватило. Петербурга не хватило. Может быть, Средиземноморья не хватило. Европы немножко не хватило. Все-таки это какой-то такой отдельный участок. И я написал рассказ о том, что было до этого.
М. Пешкова
―
Такой background героя?
А. Аствацатуров
―
Да, что было до этого с героем, что с ним происходило. Это петербургская такая уже с тыла осень. Тут уже никакой ярости. Тут уже такой просто апокалипсис. Это история как он познакомился со своей возлюбленной. То есть он еще не знает, что она будет возлюбленная. Но история человека, потерявшего какие-то смыслы вот в этом стоящем в этом мире постапокалипсиса. Где же все-таки смысл? Какой смысл вообще в нашей жизни? Тут такой немножко… что мир уклоняется от всей нашей концептуализации. Мы пытаемся за что-то уцепиться. Но все разбивается о смысл. Там человек видит… стоит перед Невой. Ну, она же страшная. Дело в том, что Петербург морской город. Москва, как известно, – порт семи морей. Ну, она все-таки находится на континенте, в глубине континента. И она так аккуратно лежит все-таки на равнине, хотя она так уютно расположена, протекает достаточно уютная река, которая не тревожит мир москвичей. А, в общем, она довольно тревожная река, как известно, вытекает она из очень страшного озера, которое чревато штормами и втекает в довольно пресный залив. Она очень мощная, очень полноводная. Она настолько опресняет Балтику, что Балтика становится пресной. И это очень сильная и страшная река, которая унесла много жизней. Да? Сердясь…
М. Пешкова
―
Порой даже страшно смотреть, когда стоишь на берегу Невы.
А. Аствацатуров
―
Да, это страшно.
М. Пешкова
―
Насколько она быстротечна.
А. Аствацатуров
―
Да.
М. Пешкова
―
Настолько она стремительна, и кажется вот этот водоворот вот сейчас все, что у тебя внутри, в душе, он его смоет.
А. Аствацатуров
―
Абсолютно верно. Да. Вот на Благовещенском мосту можно где-нибудь в ноябре пройти, когда она течет в другую сторону, это страшно просто. Это рев такой. Это такое свинцовое абсолютное равнодушие и жуткая злоба. То есть этой реке не тебя наплевать. И вот это как бы ощущение часто людей, знаете, англичан или петербуржцев. То есть мы все-таки живем на берегу вот таких больших водных массивов. И это сознание немножко другое, когда ты стоишь на мосту, дома кажутся такими неубедительными, в общем. Знаете? Хотя нет, они давно стоят уже лет 200. Но она будет течь там тысячу лет. Дома снесут. Все это разрушится. Вот она будет течь, течь мимо тебя. И ты тоже исчезнешь. Страшные вот такие картины Карева, например. Да? Вот этот с английским, наверное, ужасное, страшное равнодушие этого мира, особенно когда она еще солнцем залита, это вообще кошмар. Лучше смотреть все-таки в пепельных тучах ее видеть. И залив тоже такой равнодушный и бессмысленный. Вот ты стоишь и понимаешь, что все сводится на нет. Как у Пастернака предается все, только ты-то их… сводишь и сводишь на нет.
М. Пешкова
―
Санкт-петербургский писатель Андрей Аствацатуров представляет свой роман в рассказах «Осень в карманах» в «Непрошедшем времени» на «Эхе Москвы».
А. Аствацатуров
―
Там действительно человек стоит перед этой Невой, вспоминает город, вспоминает, как здесь стоял Петр, потому что Петр пришел, тут беспорядок. Что это такое?! Сейчас наведем порядок. Все это зажмем в улицы. Сделаем тут Амстердам. Сделаем Европу. Все организуем. Зажмем ужасную Неву в эти рукава. Ну, и так далее. А сейчас все так вот немножко устало. Петра уже нет.Я вспоминаю блокаду естественно, потому что это все часть нашей жизни, и мы на этом выросли. Я ее вспоминаю. Везде следы вот обстрелов города. Вот на самом деле, если Вы подойдете к набережным, там вот так все это выщерблено. Да? Какая-то чудовищная ярость. Или колонны Исаакия. Их же оставили такими изувеченными. Да? Их изувечивали, их обстреливали. Вот и…
М. Пешкова
―
Или портик Эрмитажа…
А. Аствацатуров
―
Портик Эрмитажа. Да, да. То же самое. Они изувечены. Они же остались изувеченными. Такая память о городе, память о вот этой войне, о событиях. И это включено вот в это пространство. Я говорю о том, что это немножко забывают. Вот разные тексты здесь просыпаются там Гоголь, Пушкин, Нонна Слепакова. Быков меня познакомил с этим гениальным совершенно стихотворением «Понимаю – несчастный безумец что-то вякнул кумиру в сердцах…» Да? И вот эти замечательные просто стихи.
М. Пешкова
―
Она потрясающая…
А. Аствацатуров
―
Потрясающие стихи. Да…
М. Пешкова
―
А какое предисловие Быков написал к сборнику ее стихов!
А. Аствацатуров
―
Изумите… исключительное предисловие. У Быкова была замечательная в свое время лекция… Во-первых, Быков очень повлиял на этот текст. И эта часть текста посвящена Дмитрию Быкову, потому что много образов взятых. И Дмитрий Львович просто аскетологический автор. Его немножко иногда неправильно прочитывают. Он, конечно, блестящий автор. Это всегда после смерти… это такое удивительное. Да? «Жизнь – духота. Смерть будет нам свежа». Это очень трагический поэт пишет. Это совершенно не вяжется с его несколько напускным жизнелюбием. Да? И это трагический человек и трагический поэт, и очень сложный поэт. И довольно интересен в 1-ю очередь как поэт, ну, и как лектор. У него замечательная лекция была о «Медном всаднике». И вот там он рассказал вот это стихотворение, которое я, кстати, не знал. Нонна Слепакова и блестящее…Знать, бессилье – всесилию ровня:
Так и сводят друг друга с ума.
Бег постыдный, постыдная ловля.
Хорошо хоть – ненастье и тьма.
Так стыдно за императора, который гоняется за ничтожеством. Ну, и этот тоже… Господи, ну, что там? Что это за проблема – да? – для современного человека там уже подумал о том, что это неправильно. Да? Безумец. Вот. Это другое взаимоотношение между человеком и властью. И эти все тексты, они как бы пробуждаются и вспоминаются здесь. И, ну, вот уже такая немножко постскритология разрушения смыслов. Ну, и там много комичного на самом деле. Не все так серьезно в этом тексте. Там, например, человек там стоит, подхоя… Ну, как бы проходит мимо меня, подходит бомж и говорит, что я в этих своих… чтобы немножко спустить на землю, мне говорит: «Братан, мелочью не поможешь?» - «Денег нет». «Работать надо, работать!», - говорит бомж и уходит, рассердясь. Ну, вот как бы такие эпизоды, там вот этих много. В общем, мне как-то показалось, что это довольно смешной эпизод, но и трагический тоже. Вот это тоже 2-я часть. И там есть часть, посвященная Парижу. Называется она «La belle aujourd'hui». Сегодня это тоже вот есть элементы, ну, какого-то комедийного такого абсурда и ландшафта. Париж тоже для меня… То есть это тоже важный город. Это город, который описывали, ну, кто только вообще смел, надо сказать, браться за Париж, потому что, понимаете, Майя, было предшественников много. Например, там Виктор Гюго, ну, или Бальзак, или, например, Бодлер, Рембо. Но меня, конечно, интересовал немножко другой Париж, не парижанами описанный, а, скажем, Париж, описанный Хемингуэем, или Париж, описанный Дос Пассосом, или Париж, описанный Генри Миллером. То есть…
М. Пешкова
―
Ага! Вот здесь в Вас заговорил…
А. Аствацатуров
―
Американизм.
М. Пешкова
―
Заговорила специальность «Американизм».
А. Аствацатуров
―
Абсолютно верно. Потому, что да, как бы парижане видят свой город, но мне бы хотелось показать немножко другой ракурс этого города, в конце концов, восторги. Ну, надоело восторгаться Парижем. Я о нем пишу скорее взгляд такого… Ну, да, у меня там есть цитаты из этих авторов. И я даже их вспоминаю немножко. Но для меня Париж – это такой вот скорее торт… вот как Миллер это изображал сюрреалистически. То есть такой… Гнилая Европа. Они же всегда американцы… Для американцев Европа – это, ну, в общем, ад, такой уставший, старый мир. А молодая Америка – это некий рай, это невинность. Вот порочность Парижа и такая невинность кальвиниста, вот чистота. Они всегда это… вот Генри Джеймс, который, кстати, любил больше Европу. Они все больше любили Европу, но при этом…
М. Пешкова
―
Но жить хотели в Париже.
А. Аствацатуров
―
Да, и жить хотели в Париже. Но нет, потом они, конечно, возвращались в Америку. Они все были… Но очень любили Европу. При этом ее вот так изображали уставшей такой, немножко устаревшей, гнилой, развратной и притягивающей в то же время. Ну, а я рассказываю, что все…
М. Пешкова
―
Безмерно порочной, я бы так сказала.
А. Аствацатуров
―
Да, безмерно порочной такой. Но с другой стороны там можно быть писателем в Париже. Бедным. Не очень богатым. А в Америке это неприлично быть писателем. Нет, ты можешь, например, не знаю, ты должен работать, чтоб было много денег и на досуге писать. Как там Эндрю Карнеги не знал, куда девать свои миллиарды перед смертью, ну, он написал свою автобиографию. Вот это действительно писатель. Делом занимался, ну, чуть-чуть было время, написал автобиографию «Как надо жить».
М. Пешкова
―
Нобелевский лауреат. Преподавал. И в то же время писал. Бродский. И все остальные лауреаты.
А. Аствацатуров
―
Да, да. Они все работали. Да. Орхан Памук, который сейчас читает лекции, если читает, в Колумбийском по-моему. Да. Это как бы принято вообще в Америке, принято работать. Бродский приехал, сразу работать начал. Здесь его осудили за тунеядство. Тоже, кстати, неправильно, потому что он работал. Кто, кто? А уж Бродский работал больше всех. Вот это уж пожалуй… совершенно будет безобразие. Вот уж кто работал, так то он, не покладая действительно рук.Ну, сам город я изображаю как такой торт, скорее, как такую метафору, может быть, не знаю блюд каких-то, украшенных чем-то там, зеленью и так далее. Там все время эта кулинарная такая будет симфония. Но там будут тоже какие-то… вот потому, что она прежнего мира. Мне просто это… и тут будут разные кальвинистские идеи, довольно трагичные. То есть герой такой с разрушенным немножко сознанием приезжает в этот город, встречает женщину, которая ему, может быть, интереснее, талантливее, его сильнее, и симпатичнее, но очень злая тоже такая… Но оно, но зато их столкновение, их встреча очень смешная там. Я не буду все рассказывать. Там, конечно, на этом фоне разыгрываются какие-то идеи, ну, идеи поиска Бога. Все-таки что такое, знаем, что это такое. Как мы можем помыслить Бога? Можем ли мы помыслить Бога? Вот или все-таки… Это что такое Бог для нас? Изменится ли оно? Можем ли мы спастись, да? Ну, вот герой немножко начинает топтаться вокруг этих вопросов. Да? Это мы для Бога или Бог для нас – это, в общем, вопрос. Если мы подадим нищему, изменится ли что-нибудь в мнении Бога в отношении нас? Это такие разные тревожные вопросы, которые нас должны беспокоить. Бог очень непонятен. И соответственно мир очень непонятен. И за счет этого очень смешной. Герою не очень смешно, возможно. Ну, и вот это как бы Париж, как город такого некоторого все-таки здоровья, город, в котором можно жить вот сегодняшним днем, сегодняшней минутой, поэтому называется «La belle aujourd'hui». То есть невроз возникает в других местах там в Петербурге, там… А в Париже никакого не было. Все очень хорошо, все здоровы и все накормлены, и всем все замечательно. Но почему-то плохо герою. Что-то тут не то. Да? Хотя вроде тут все замечательно. Такие урбанистические немножко зарисовки с судьбой героя. Начинается все историей из детства. Комарово. Такой немножко пейзаж комаровский и маленький ребенок, который живет в этом смешном мире интеллигентной семьи. Какие-то стереотипы читают сказки Пушкина ему, он там не понимает, что «на весь крещеный мир приготовила б я пир». Он не понимает, что такое крещеный. Ему говорят, ну, это вот люди, которые… Кто такие крещеные? Которые вот в Бога верят и в церковь ходят. Ему в детском саду сказали, что так было, когда жили помещики и капиталисты, при царе люди верили в Бога. Потом Ленин пришел и рассказал, что Бога нет, есть природа, а Бога нет. И вот ребенок как-то вот Пушкин пишет, что «на весь крещеный мир приготовила б я пир». У него в голове: «Как же это так? Это только вот у тех, кто верит в Бога? Вот нас, всех советских людей туда не позовут?» Вот ему очень не нравится эта такая логика. Вот. И вокруг вот таких вот странных соображений вот вращается эта 1-я часть. Она смешная. Она как бы вводит в этот такой мир – что ли? – чтения. Да? Там смешной, может быть, такой эпизод: герой приходит, уже взрослый, доцент похожий на меня, приходит в фитнесс-клуб и начинает что-то нелепое делать, и спрашивает инструктора: «Какие мне здесь тренажеры полезны?» Ну, тот его, оглядев с ног до головы, говорит: «Вам – все». Вот. Ну, и вот, в общем, там такая, наверное, смешная история, что вокруг всяких смешных историй, что лучше там читать книги или писать их, ну, и так далее. Вот какая-то немножко комаровская зарисовка. Потом начинаются эти урбанистические ландшафты. Вот я попытался показать какую-то логику. То есть встроить, наверное, почувствовать, что было, наверное, до всей нашей цивилизации, что было до нашего города. Что там вообще было? А что было до человека? Как это вообще все выглядело? И что будет потом? Как же это страшно подумать о том, что мир без нас. Да? Ведь когда-то мы уйдем. Наши города уйдут. Такие все-таки цивилизации уходили, и когда-то этого не было. И Земля когда-то ведь была раскаленным шаром. И вот эти все время такие странные ощущения, предчувствия мира. Элемент мистики здесь присутствует. Да? Как себя встроить в замысел? В этот замысел, который тебя уже влечет к какому-то исчезновению к этому. Об этом уже начинаешь думать в таком зрелом, в общем, возрасте, перешагнув какой-то там возраст, половину жизни. На самом деле это веселая история. Не слишком я стараюсь загружать читателя, стараюсь его в меру веселить. Не всякие дела… Я же понимаю, что самые, конечно, глупые вещи произносятся с очень серьезным лицом. Поэтому надо иногда веселиться. Но тоже слишком веселиться не надо. Не надо. Это у Петросяна все время было смешно в передаче. И это было уже не смешно. Иногда элемент серьезности должен превращаться в какой-то смех так же, как смех должен выводить нас на какую-то серьезность.
М. Пешкова
―
В рамках праздника «Книги. Россия», что пройдет на Красной площади с 25-го по 28-е, в воскресенье в 3 часа Андрей Аствацатуров будет участвовать в круглом столе, посвященном современной русской прозе, где и представит свою новую книгу. Звукорежиссеры – Елена Королева и Ольга Рябочкина. Я Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее время».