Валерий Соловей - 2018 - 2018-05-11
11.05.2018
К. Ларина
―
20 часов 4 минуты. Добрый вечер. Начинается программа «2018», которую сегодня ведут Виталий Дымарский…
В. Дымарский
―
Добрый вечер.
К. Ларина
―
И я, Ксения Ларина. А в гостях у нас сегодня политолог Валерий Соловей, хорошо известный нашим слушателям, который участник самых разнообразных программ. Здравствуйте, Валерий. Приветствуем вас.
В. Соловей
―
Добрый вечер.
К. Ларина
―
Напомним, что есть для вас возможность, дорогие друзья, участвовать в нашей передаче с помощью СМС +7 985 970 45 45. Есть еще Ютюб-канал, который нас транслирует, и там тоже есть чат, тоже можно там обмениваться какими-то своими впечатлениями. И, естественно, не только друг с другом обмениваться впечатлениями, но и с нами тоже. Начнем мы, наверное. Можно я задам первый вопрос? Поскольку мы сегодня много об этом говорим, мне кажется, что и Валерий должен на этот вопрос ответить. По поводу вот этого 5-го мая, вот этого вот выступления неожиданного в тесной связке правоохранительных органов в погонах и гражданских лиц…
В. Соловей
―
С нагайками.
К. Ларина
―
…В самых разнообразных одеждах. Значит ли это, что мы вступаем в новую эпоху отношения государства и народа, что уже в открытую, по-моему, так впервые совершенно легально власть стала использовать представителей народной общественности для разгона мирных демонстраций? Или это уже было?
В. Соловей
―
Я думаю, что мы вступаем действительно в новую эпоху отношений. Но это связано, скорее, не с использованием казаков или псевдоказаков, как их некоторые называют, а с изменением морального климата в нашем обществе, с расширением того, что можно было назвать терпимостью в отношении насилия и воинствующего морализма. Что касается самих по себе этих казаков так называемых, я бы чуть-чуть подождал, прежде чем выносить какое-то суждение. Если мы их увидим еще раз… То есть два случая позволяют судить о тенденции. Один – пока нет. Хотя, насколько я знаю…
К. Ларина
―
В Сахаровский центр приходили тоже недавно.
В. Соловей
―
На самом деле, идет борьба за финансирование таких вот парамилитарных групп. Борются различные ведомства, которые их прикармливают, и, скорее всего, это борьба за бюджет как обычно. Пока еще.
В. Дымарский
―
Борьба за бюджет. Но самое интересное в этой во всей истории, что все эти парамилитарные группы, паравоенные, полувоенные, они фигурируют в бюджетах, тем не менее. То есть они включены в бюджет. То есть их так или иначе, лучше, хуже, но их финансируют.
В. Соловей
―
Виталий, абсолютно верно. Вот раньше бюджета хватало на всех, а теперь не хватает на всех и надо определить, какие из них эффективны, а какие – нет. И те, кто претендовали 5-го мая на наибольшую эффективность, могут оказаться как раз в роли тех, кто пострадает, поскольку как раз на них бюджетное финансирование будет срезано. Потому что, в общем, насколько я понял, центральной власти все-таки это не очень нравится. И не потому, что оно низко оценивает эффективность этого инструмента. В идеале бы оно хотело показать всему миру, что это схватка общественности. Вот, с одной стороны.
К. Ларина
―
Это гражданская война, получается.
В. Соловей
―
Это конфликт элементов гражданского общества, в которое вторгается полиция и наводит порядок. А фактически получилось, что весь мир наблюдал, как в преддверии инаугурации происходит нечто странное, нечто невообразимое, ни на что не похожее. Ну, представьте себе, допустим, если бы французская полиция разгоняла бы демонстрантов, опираясь на некие группы личностей, одетых в форму солдат Наполеона начала 19-го века. Так это выглядит.
К. Ларина: 26
―
е марта и 12-е июня, когда выходили вот тогда также по призыву Алексея Навального ребята на улицы, помните, была историческая реконструкция 12-го июня – день России.
В. Соловей
―
Совершенно верно.
К. Ларина
―
И там НКВДшники в синих фуражках времен 30-х годов ловили сегодняшних нарушителей порядка и сдавали их ментам. Это тоже мы наблюдали.
В. Дымарский
―
Это какая театрализация.
В.Соловей: Мы вступаем в новую эпоху отношений. Это связано с расширением терпимости в отношении насилия
В. Соловей
―
Абсолютная театрализация. Но дело в том, что, если отрешиться от этой комедийной стороны, фарсовой, то в целом ужесточение внутреннего режима будет происходить.
К. Ларина
―
А что такое моральный климат? Подождите, вот вы сказали в начале – «изменение морального климата».
В. Соловей
―
Это то, что я лично определяю, как воинствующий морализм, когда предпринимаются шаги, допустим, вчерашняя история с Малобродским, с Серебренниковым, то, что происходит с ребятами по делу группы «Новое величие», когда понятие о милосердии, о морали вообще выносится за скобки. Дело не в том, что кто-то, судья, ведет себя аморально. Нет вообще представления о морали. Вообще отсутствует. Вот это очень важный сдвиг в обществе, крайне негативный и опасный.
В. Дымарский
―
То, что Валерий назвал воинствующим морализмом, вообще-то, еще есть другое слово – мракобесие.
В. Соловей
―
Можно и так. Просто, когда вообще мораль вымывается. Здесь что очень опасно… Что пример, это социология показывает, всегда задается сверху вниз. Если верх, неважно какой это верх, демонстрирует отсутствие намека на милосердие, не говорю о каких-то высоких. Просто, хотя бы продемонстрировать, что, если вы православные люди, вы должны понимать, что милосердие выше закона. Этого нет. И это спускает сверху вниз, транслируется. И любой судья, любой охранник говорит: «А я действую строго по инструкции».
К. Ларина
―
Инструкции, да.
В. Соловей
―
Да пусть они гибнут, пусть умирают там, пусть их приковывают наручниками. Это неважно. И общество воспринимает это. Что ну, да, наверное, так. Вот это очень опасно, потому что катастрофа, в которую мы скатываемся – это не экономическая. У нас в экономике дела обстояли хуже в некоторые периоды. И даже не политическая. Это в первую очередь катастрофа моральная, когда понятие о чести, совести, о честном труде в том числе начинает размываться.
К. Ларина
―
А почему этого не замечают? Вы говорите – «она самая страшная – моральная».
В. Соловей
―
Это самое страшное.
К. Ларина
―
Она самая незаметная как радиация.
В. Соловей
―
Незаметная, потому что это идет шаг за шагом, медленно, постепенно. И вдруг, когда вы вспоминаете, как вы вели себя и чувствовали даже 5-6 лет назад, ужаснемся, как глубоко мы опустились. Это относится ко всем, понимаете. И к тому, что мы это терпим. И к тому, как мы к этому относимся. Мы вздыхаем, мы пытаемся протестовать. Но, в общем, мы отступаем перед этим асфальтовым катком, который проминает всех. Он просто всех проминает под себя.
В. Дымарский
―
А вот у меня такой вопрос в связи с этим. Это преднамеренные действия власти, которая понимает, что происходит, или сама власть не понимает, что она опускает общество вот в это…?
В. Соловей
―
Она не мыслит в таких категориях.
В. Дымарский
―
Или это ее вообще не интересует?
В. Соловей
―
Она не мыслит. Ее это не интересует. Она добивается своих собственных целей. Ее главная цель – это контроль над ситуацией. Ей надо контролировать ситуацию. Как – для нее это абсолютно вторично. Дело в том, что государство как раз по Аристотелю определяет, что справедливо, а что – нет. Если оно теряет понятие о справедливости, оно отсутствует сейчас, то это понятие исчезает из общества. Тогда, значит, действительно позволено все.
В. Дымарский
―
И ничего в то же время.
В. Соловей
―
По закону – ничего, но без закона вы можете делать все.
К. Ларина
―
Кстати, обратная сторона вот этой совершенно кошмарной картины, которую вы сейчас описали и в которой мы живем, обратная сторона – это вот назначение новым премьер-министром на должности вице-премьеров. Помните?
В. Соловей
―
Ну, конечно, помню.
В.Соловей: Дело не в том, что судья ведет себя аморально. Нет вообще представления о морали. Вообще отсутствует
К. Ларина
―
Это вместе поржать. Это была совершенно циничная усмешка и хохот в зале, когда он говорил, Медведев, про Мутко. И мы типа все вместе поржали. Вот это для меня что-то чудовищное. И объяснить это невозможно, почему это чудовищно.
В. Соловей
―
Это невозможно объяснить с точки зрения нормального, здравого смысла, с точки зрения морали. Но с точки зрения того, что считается во власти эффективностью, это объяснить можно. Я вам объясню. Мутко – это абсолютно доверенный человек. А строительство – это сфера с гигантскими ресурсами…
В. Дымарский
―
И финансовыми потоками.
В. Соловей
―
…Которые не контролируются. Там должен быть свой человек. Свой, которому можно абсолютно доверять. Вот, если вы рассматриваете строительство как кормушку, для вас все становится понятно. А все, о чем вы говорите – реакция общества, рассуждения – они не имеют никакого значения вообще. Я подчеркну, это даже не цинизм, нет. Это просто полное, абсолютное игнорирование этой сферы жизни, морали как таковой. Это не аморальность, не аморализм. Это имморализм, то есть, когда она вообще отсутствует как категория.
В. Дымарский
―
Где-то я сегодня прочитал, что будет открыта Мельдониевая долина.
В. Соловей
―
Ее построят. А, кстати, вот юмор именно черный – это самозащита. Это попытка сохранить здоровый смысл, если хотите, и здоровую психику в условиях наступающего безумия.
К. Ларина
―
Вот давайте уже мы тогда погадаем на кофейной гуще.
В. Дымарский
―
Назовите нам нового НРЗБ.
К. Ларина
―
Да. Про новое Правительство.
В. Дымарский
―
Вы же все знаете.
В. Соловей
―
Хотел бы я…
К. Ларина
―
Как вы думаете? Вы бы кого хотели?
В. Дымарский
―
Кого бы вы хотели и кто будет?
В. Соловей
―
Я думаю, что этот вопрос, поскольку речь идет в том числе о силовых министрах, конечно, решается президентом. Скажем, накануне объявления кандидатуры Медведева, у Путина, по слухам, было на столе 10 вариантов кабинета.
К. Ларина
―
Да что вы!
В. Соловей
―
Да.
В. Дымарский
―
Кабинета или премьера?
К. Ларина
―
Так много?
В. Соловей
―
Кабинета.
К. Ларина
―
Откуда ж столько вариантов, батюшки.
В. Соловей
―
Друзья…
В. Дымарский
―
Мутко может заниматься строительством…
В. Соловей
―
Но во всех этих вариантах Медведев был премьер-министром, а Вайно – главой Администрации. Вот во всех 10-ти. А дальше, если судить по вице-премьерам, главная цель этого кабинета – это ужесточение бюджетной дисциплины. Денег, несмотря на рост нефтяных цен и тенденцию к росту, их будут экономить. Причем, их будут экономить на случай критической ситуации. Критическая ситуация – это обострение международного положения. Вот деньги на этот счет нужны. К этому готовятся именно. Надо беречь, значит, бюджет.
В. Дымарский
―
То есть вы считаете, что такая перестройка, я бы даже сказал, внутренняя именно финансово-экономического блока.
В. Соловей
―
Да.
В. Дымарский
―
Многие это трактуют как такое усиление либералов в Правительстве.
В. Соловей
―
Нет, это никак, к сожалению…
В.Соловей: Мутко – это абсолютно доверенный человек. А строительство – это сфера с гигантскими ресурсами
В. Дымарский
―
Экономических либералов.
В. Соловей
―
Я понимаю. И будут, естественно, запущены масштабные социальные программы, но цели этих программ, опять же, сугубо утилитарные. У нас общество из бедности скатывается в нищету. Надо притормозить наступление массовой нищеты.
В. Дымарский
―
Пусть остается в бедности.
В. Соловей
―
Нет, действительно это очень опасно. Это главное. Но для того, чтобы притормозить, на это будут потрачены огромные деньги, вот эти бюджетные потоки надо контролировать. Значит, для этого нужны люди, умеющие соблюдать бюджетную дисциплину, с одной стороны. С другой стороны, изымать деньги в других местах. Потому что, что такое бюджетный маневр, который сейчас производится, при отсутствии источников внутреннего развития? Экономика же стагнирует. Вы из одного кармана это достаете, в другой перекладываете. Когда вы перекладываете, у вас что-то прилипает всегда к рукам. И даже изрядно. Значит, должны быть люди, которые следят за тем, чтобы это удачно переложить и распределить.
В. Дымарский
―
Следить за руками это называется.
В. Соловей
―
Вот это – главная цель сейчас вице-премьеров. Это же довольно очевидно, мне кажется.
К. Ларина
―
А Кудрин на Счетной палате?
В. Соловей
―
Я, честно говоря, думаю, что это утешительный приз, поскольку он не получил ни поста вице-премьера с особыми полномочиями для проведения реформ. Впрочем, о том, что он не получит этого поста, близкие к нему люди говорили еще полгода тому назад. С уверенностью говорили. Но они надеялись, что он получит пост помощника президента или по экономике, или спецпредставителя по отношениям с западными странами с целью нормализации отношений. И то, что он получил Счетную палату, это как раз вписывается вот в эту логику контроля бюджетного процесса и его экономию. Те, кто принимают решения в России, они считают Кудрина бухгалтером и ему это в глаза говорят: «Ты – бухгалтер. Вот у тебя это прекрасно получается». Но самостоятельного политического значения этот орган, в общем, не имеет.
К. Ларина
―
Подождите, а вот учитывая, что все-таки у него какой-то отдельный путь, который мы наблюдаем в течение последнего времени, и вот Комитет гражданских инициатив, это какая-то политика выстраивания альтернативной философии на сегодняшний день, да?
В. Соловей
―
Да, совершенно верно, Ксения.
К. Ларина
―
То получается, когда он соглашается на эту должность, он как бы выбирает уже системную историю абсолютно.
В. Соловей
―
Да, он рассчитывает хоть на что-то, чем вообще ничего. Потому что «хоть на что-то» всегда это можно для себя объяснить. И себе, и своим друзьям, близким – ну, я могу хоть на что-то повлиять. Лучше занимать хоть какую-то государственную… Иначе те, кто придут, будут гораздо хуже.
К. Ларина
―
Понятно, да. Отмазка понятна.
В. Соловей
―
Вы же знаете, вам любой госчиновник скажет… Вы его спросите: «Зачем вы этим занимаетесь?». Он говорит: «Ты что, не понимаешь, что если это не я буду… Ты понимаешь, кто там стоит за моей спиной?». И, кстати, очень часто это справедливо, я знаю, что, если бы не эти чиновники, те, кто могли бы прийти и занять места, они были бы гораздо опаснее. Это очень слабое утешение. Но такова реальность.
В. Дымарский
―
Это в какой-то мере ту философию, о которой говорила Ксюша, та философия, которую проповедует Кудрин, она как бы получает некий официальный статус, получается.
В. Соловей
―
Да.
В. Дымарский
―
То есть она входит в государственную политику.
В. Соловей
―
Совершенно верно. Надо хоть что-то, мы хоть что-то защитим.
В. Дымарский
―
Некое течение государственной политики.
В. Соловей
―
Абсолютно верно. В этом и есть системность либералов, что «мы должны хоть что-то защитить, хоть какие-то остатки экономических свобод, хоть что-то». На самом деле, речь идет, по большому счету, об оптимизации бюджета. Более ничего.
В. Дымарский
―
А он 100% уже согласился?
К. Ларина
―
Да, он согласился.
В. Соловей
―
Насколько я понял…
В. Дымарский
―
Потому что его заявления я не видел.
К. Ларина
―
У нас даже в новостях я уже слышала, что он дал свое согласие.
В. Соловей
―
Ни на что лучшее рассчитывать не приходится. Конечно, для него было бы оптимально – это пост спецпредставителя президента по отношениям с Западом.
В. Дымарский
―
Я думаю, что его присутствие в Правительстве исключено просто из-за Медведева, который противится этому.
В. Соловей
―
И не только из-за Медведева. У Алексея Леонидовича много недоброжелателей помимо Медведева и который считает, что все, что он предлагает – это очень опасные, почти на грани карбонариевщины, идеи, я бы так сказал, которые способны нарушить нашу экономическую логику. Ведь надо из чего исходить… Страна рассматривается как находящаяся в состоянии экономической войны с Западом. Войны, которую, как они говорят, объявил нам Запад. Ситуация будет ухудшаться. Поэтому что нам надо? Нам надо аккумулировать резервы – это первое, это экономическая задача. Второе – нам надо контролировать ситуацию – это политическая задача. И третье – надеяться на лучшее. Потому что главный стратегический резерв в России – это терпение. Если мы будем терпеть, то ситуация, может, к лучшему для нас улучшится. Сколько лет терпеть? До 35-го года.
К. Ларина
―
Да ладно.
В. Дымарский
―
А почему 35-го?
В. Соловей
―
А вы послушайте, что говорит президент…
К. Ларина
―
Сколько вам лет, Валерий?
В. Соловей
―
Ой, да ну что вы, Ксения.
К. Ларина
―
Скажите.
В. Соловей
―
Я надеюсь насладиться другой жизнью гораздо раньше, чем до 35-го года. Если вы внимательно послушаете все, что говорил Владимир Владимирович последние полгода о наших системах вооружения, там всегда…
В. Дымарский
―
Все на 35-й год?
В.Соловей: Те, кто принимают решения в России, они считают Кудрина бухгалтером и ему это в глаза говорят
В. Соловей
―
Они нам на 10-15 лет еще гарантируют, иногда он говорит – 20, запас прочности. Это заложено в некую стратегическую концепцию до 30 - 35 года. Я не говорю, что так и будет. Это Россия, где вы не можете спрогнозировать, что с вами будет сегодня к вечеру, завтра к утру. Но идея такая есть.
В. Дымарский
―
В связи с этим вот этот чеченский вброс сейчас, он случайный?
К. Ларина
―
По поводу конституционных изменений, да?
В. Дымарский
―
Да. Или это такая самодеятельность?
В. Соловей
―
Я бы его рассматривал все-таки в контексте бюджетного процесса. Надо доказать свою абсолютную лояльность тем, чтобы бюджетное финансирование в новой ситуации не сокращалось. Президент может сказать, что вот Чечню не трогайте, а дайте те же бюджеты, которые давали, может быть, даже увеличьте. Поэтому я бы все-таки не стад рассматривать это как некий стратегический вброс. Более того, как раз исходя из того, что я слышал, не буду, просто, пересказывать. К сожалению, не могу. Но я как-то проникся уверенностью, что все должно разрешиться несколько быстрее, чем в 24-м году.
К. Ларина
―
То есть вы все-таки прогнозируете, скажем так.
В. Дымарский
―
Такая версия выдвигается, где-то года через 2, к следующим парламентским выборам.
В. Соловей
―
Называют обычно 20-21 год. Двухлетие, в течение которого может произойти очень серьезная перемена.
В. Дымарский
―
Конституционная.
В. Соловей
―
Конституционная. Но дело не в том даже, будут эти перемены конституционные, направляемые… Дело в том, что как только вы вступите в перемены, вы должны отдавать себе отчет, что ситуация выйдет из-под контроля тут же. Потому что она настолько разболтана, что все попытки ее ужесточить и усилить контроль – это чисто русская привычка, попробовать… Вот, знаете, когда ржавая гайка, ржавая резьба и начинаете закручивать. Или когда вы пытаетесь отремонтировать что-то…
К. Ларина
―
Или сорванная резьба.
В. Соловей
―
Да. Кран заменить. И вдруг выясняется, что у вас стояк сгнил и стена за стояком тоже. Как только вы начинаете что-то делать, пытаетесь серьезные перемены осуществить, все начинает лететь к чертям. И чиновники в Правительстве, могу вам сказать, в этом себе отдают отчет. Их логика как раз заключается в том, что лучше не делать никаких кардинальных шагов, не проводить никаких реформ, потому что экономика адаптировалась, общество адаптировалось. Да, надо людям помочь. Но как-то мы начнем считать какие-то реформы – система выйдет из-под контроля.
К. Ларина
―
Тем не менее, он декларировал реформы и перемены. И об этом говорил во всех своих трудных речах, что общество созрело для перемен.
В. Дымарский
―
Медведев же сразу объявил пенсионную реформу.
В. Соловей
―
Пенсионная – да. Вот все, что касается повышения налогового давления, повышения пенсионного возраста – это да, это будет сделано. Но все остальное – нет. Об этом не может быть и речи. Потому что для всего остального нужна экономическая свобода.
В. Дымарский
―
Слушайте, а у меня такой вопрос. Кстати говоря. Здесь я прочитал один комментарий в одном из Телеграм-каналов, чтоб не делать рекламу. Мне показалось, что там автор разумно пишет вот по поводу тактики и стратегии, если хотите, нашей оппозиции. Что оппозиция, которую сейчас, кстати, на экране я вижу Навального показывают, который вновь обратился в ЕСПЧ. Но дело не в этом. Что оппозиция давит все время на одно и то же. Тот же Навальный – коррупция, коррупция, демократия, права и так далее. Почему оппозиция не спрашивает с власти за невыполненные обещания никогда? Путину никто не напоминает о том, что ты 6 лет назад говорил все то же самое. И 12 лет назад, 10 лет назад ты говорил то же самое. «Единая Россия» говорила.
К. Ларина
―
Общее место уже. Я могу ответить на этот вопрос.
В. Дымарский
―
как это общее место? Но не говорят об этом.
К. Ларина
―
Ну как… Потому что это только слова. Все уже давно это поняли, что это имитация политики.
В. Дымарский
―
Почему ни один журналист на пресс-конференции не задаст ему этот вопрос?
К. Ларина
―
Ты что, не знаешь, какие журналисты приходят на пресс-конференции?
В. Дымарский
―
Знаю. И «Эхо Москвы» туда приходит.
К. Ларина
―
Ну, вот Соломин, может быть, задаст такой вопрос в следующий раз, если его позовут. Извините, Валерий, пожалуйста.
В. Соловей
―
А мне кажется, просто, людям боязно. Вот оппозиции, журналистам. Они еще откровенно боятся спрашивать об этом Путина. Но что им небоязно могло бы быть – это спросить об этом Правительство. И, кстати, с точки зрения общественного восприятия они могли бы получить даже некий мандат. У нас, в общем, общество президента поддерживает. По разным причинам – в силу отсутствия альтернативы…
К. Ларина
―
Ну, да. Убедили.
В. Соловей
―
Но оно его поддерживает.
К. Ларина
―
Именно, кстати, по той же причине, простите, я сейчас, просто, в сторону пузырь, что вы говорили, что, если не он, то будет еще страшнее.
В. Соловей
―
Будет страшнее.
К. Ларина
―
Да, придет фашист какой-нибудь страшный.
В. Соловей
―
Но оно совершенно не поддерживает Правительство. Оно не поддерживало, оно его не поддерживает. Оно испытывает то же самое чувство тягостного недоумения. Те люди, которые голосовали за Путина, они не понимают, почему премьер – Медведев и почему вице-премьер – Мутко. И никто им никогда не сможет этого объяснить. А никто, в общем, и не пытается.
В. Дымарский
―
Но они с этим мирятся все-таки, тем не менее.
В. Соловей
―
Так вот. Соответственно, открывается пропагандистское поле. Осенью, когда разговоры о повышении пенсионного возраста перейдут в практическую плоскость, когда Чемпионат мира по футболу, победный для нас, останется позади, когда налоги начнут расти, ситуация ухудшаться – прекрасная возможность для того, чтобы призывать к ответу Правительство. Причем, это лозунг, который может объединить всех – левых, правых, националистов, либералов – потому что у каждого есть свои причины быть Правительством недовольным. И у общества тоже. Поэтому, если против Путина боятся, я понимаю, почему, выходить. То против Правительства Медведева в этом составе вполне могут.
В. Дымарский
―
Да. И это даже может быть поддержано Путиным.
В. Соловей
―
Путин вряд ли это будет поддерживать.
В. Дымарский
―
То есть таки образом переносится вся ответственность на…
К. Ларина
―
Виталь, ты предполагаешь, что будут какие-то социальные протесты, направленные именно против…?
В. Дымарский
―
Возможно. Помнишь, как неожиданно возникли…?
В. Соловей
―
Вероятность этого возрастает. И, в общем, в этом надо отдавать себе отчет. Дело не в политическом сейчас недовольстве, потому что даже 5-е мая, с которого мы начали наш разговор, оно вывело не так много людей. В целом по России это меньше, чем прежде.
В. Дымарский
―
Но больше, чем ожидали.
В. Соловей
―
Больше, чем ожидали. Но меньше…
К. Ларина
―
Важно, что акция состоялась во многих городах. Это важно.
В. Соловей
―
Состоялась, да. Широкая география.
К. Ларина
―
Конечно, Навальный – не Пашинян в этом смысле.
В. Соловей
―
Я согласен. Смотрите, это так или иначе политический протест. Но есть социальные причины для недовольства, они очень серьезные. Вот как это было и происходит в Подмосковье с мусорными протестами. Во всех небольших, средних и крупных городах есть свои локальные причины. И вот этот протест, он довольно опасен еще и потому, что власть не имеет представления о реальной глубине настроения. Потому что отчеты, которые она получает, которые идут по разным линиям, они на самом деле, мягко говоря, не очень достоверны. И понятно, почему. Потому что, если вы скажете, что у нас дела обстоят плохо, скажем, губернатор доложит, точнее, зам губернатора по политической части, вице-губернатор по политике, скажут – «Ну, вы же и виноваты. А чего вы не обеспечите?». Поэтому они склонны, я бы сказал, как в советское, приукрашивать. Это приукрашательство носит уже гомерические размеры. Поэтому я бы совсем не исключил как раз множество локальных протестов.
В.Соловей: Главный стратегический резерв в России – это терпение
В. Дымарский
―
А они могут объединиться, вот эти группы?
В. Соловей
―
Динамика их если будет нарастающей, то да. Для чего нужны вот эти масштабные социальные программы, которые будут запущены действительно? Для того, чтобы предотвратить именно социальное недовольство.
В. Дымарский
―
Они не будут запущены. Они запускаются каждый срок.
В. Соловей
―
Нет, надо людям что-то дать. Надо, чтобы они, в прямом смысле слова, смогли поддержать брюки, чтобы брюки не спадали. Сейчас вопрос стоит уже об этом.
В. Дымарский
―
Ну, да. Пенсионерам по 5 тысяч выплатят.
К. Ларина
―
Все равно, обратите внимание, с 14-го года, начиная вот с Крыма, в этом смысле у них новой стратегии не предложено и народ с удовольствие продолжает вот эту вот есть ту же патриотическую баланду, которой их кормят.
В. Соловей
―
Ксения, я бы все-таки не преувеличивал это удовольствие.
К. Ларина
―
Ну как? Все равно люди готовы, им нравится. Как я вижу. По нашим даже слушателям, по тем, кто нам присылает всякие СМСки. Что людям нравится, нас боятся.
В. Соловей
―
Ксения, если люди терпят – это не означает, что им нравится. А вот «боятся» – вот это наше понимание значительной части национальной гордости.
К. Ларина
―
Да, наконец-то нас стали бояться, как раньше.
В. Соловей
―
Это правда
К. Ларина
―
Давайте сейчас на новости уйдем. Потом продолжим разговор.НОВОСТИ/РЕКЛАМА
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу.
В. Дымарский
―
Возвращаемся.
К. Ларина
―
В прекрасную передачу «2018». Здесь, в студии, ведущие Ксения Ларина и Виталий Дымарский. Наш гость – Валерий Соловей. Так вот, по поводу – «нас боятся». Хочу обратить ваше внимание на акцию «Бессмертный полк», которая проходит ежегодно 9-го мая. Ну, там, в Москве, в России все как обычно. Меня поразили, не знаю, видели ли вы или нет, эти Бессмертный полки в разных странах Европы и в разных городах Америки, где выходила именно русская публика местная. Обратите внимание, что там был совсем другой месседж. И люди, то, что я видел, выходили с флагами ДНР, ЛНР, Новороссии. Там было очень много людей с портретами Сталина, с огромными знаменами советскими с серпом и молотом. И именно с такими они идут по городу, я в нескольких видео это смотрела, типа «нате, вот мы здесь».И машины, украшенные «На Берлин!» и «Можем повторить». Все то же самое. Но месседж именно такой. Даже в Москве этого нет, поскольку здесь все-таки соблюдают какое-то еще приличие. А там-то они отвязанные. Что хотят, то и делают. И народ в ужасе расступается. Я смотрю, кстати, из Праги сюжет был. Меня там поразило. Там люди, чехи, стали кидаться на этим машины, срывать эти флаги «триколоры». Просто, вспоминался 68-й год, абсолютно. Вот, что такое сегодняшний «русский путь», «русский мир» сегодняшний.
В. Соловей
―
Ксения, есть, конечно, и то, что вы называете – это такое истерическое самоутверждение.
К. Ларина
―
Да, да.
В. Соловей
―
И, кстати, оно было описано еще пару-тройку десятков лет в разного рода книгах о том, как формируется национализм. Что вы должны испытать комплекс неполноценности. И чтобы его преодолеть, комплекс сверхценности пережить.
К. Ларина
―
Это Геббельс как раз любил говорить об этом.
В. Соловей
―
Странно. Честно говоря, мне лично не очень понятное самоутверждение, потому что, это, скорее, уже предмет анализа для психоаналитиков, чем для историков, социологов.
К. Ларина
―
Но это же заразительная бацилла. Они же ее чувствуют где-то.
В. Соловей
―
Ксения, нет. Вы знаете, даже в этом Бессмертном полке, там вот есть то, что пытается использовать власть.
К. Ларина
―
Конечно.
В. Соловей
―
Но это удивительно. Я вижу, как это феномен, который сопротивляется. Он не дает власти себя экспроприировать.
В. Дымарский
―
Вы знаете, я бы не согласился, Валерий. Я в Петербурге видел.
К. Ларина
―
Бессмертный полк?
В. Дымарский
―
Бессмертный полк. Причем, уже после окончания. Я так там шел к метро и как раз народ расходился. Вы знаете, какое странное было ощущение, когда я на них смотрел. Они как будто шли с работы.
К. Ларина
―
Или на работе.
В. Дымарский
―
Да. То есть они закончили…
В.Соловей: Почему оппозиция не спрашивает с власти за невыполненные обещания никогда?
В. Соловей
―
Были и такие. Немало. Административная мобилизация.
В. Дымарский
―
Подмышкой все эти фотографии уже.
К. Ларина
―
Это другое. Это как мы в советское время не демонстрации ходили. Ничего страшного в этом нет.
В. Соловей
―
Есть и это. И немало. Но есть и другое. Мне кажется, что это превратилось в национальный день поминовения. Во многих странах этот день поминовения…
В. Дымарский
―
Что хорошо, кстати, с другой стороны.
К. Ларина
―
Ну, это хорошо.
В. Соловей
―
Мне кажется, что это неплохо.
В. Дымарский
―
Это лучше, чем бряцать оружием.
В. Соловей
―
Потому что у нас нет, как в других странах, дней… Вот кроме Радоницы на Пасху. Но это обычно на кладбище. Так вспоминают свою семью. Ведь получилось так, что у каждой семьи в России кто-то воевал, кто-то погиб, пострадал. Поэтому здесь есть очень мощный элемент такой, я бы сказал, личной истории.
К. Ларина
―
Очень хорошо. Прекрасно.
В. Соловей
―
Мне кажется, что это здорово.
К. Ларина
―
Но я вам другой пример привела. Там, где как бы людям, которым не объяснили, зачем мы это делаем…
В. Соловей
―
Совершенно верно.
К. Ларина
―
Ну, типа «мы русские, нас попробуй».
В. Соловей
―
Вы же знаете, это как в жизни, так и здесь, в политике, каждый понимает в меру своей испорченности. И в меру своей испорченности это НРЗБ делают. Кто-то хочет показать свою силу, мощь. Получается глупость. Кому-то нравится, когда его боятся. Кому-то нравится, когда его уважают за экономические достижения, достижения в культуре. Я могу сказать, что, судя по сравнительным исследованиям, вот Россия – единственная страна в Европе, где главный предмет гордости находится в прошлом – это победа в войне. Другие страны гордятся тем, что находится в настоящем. Это реальность. Я бы предпочел, честно говоря, при всем уважении к подвигу, это естественно был подвиг, и у меня там дядья воевали, больше гордиться тем, что сейчас.
К. Ларина
―
Это понятно.
В. Соловей
―
Социальным государством, если бы оно у нас было.
В. Дымарский
―
Назовите нам, пожалуйста, пару. Чем мы погордимся…?
В. Соловей
―
Очень затруднительно, Виталий. Ты меня ставишь в затруднительное положение.
К. Ларина
―
Смотрите, если всерьез. Даже и прошлым мы, как нация, не имеем права гордиться. Это к нам нынешним не имеет никакого отношения. Когда какие-то люди кричат в телевизоре, что мы – наследники Толстого, Достоевского, это не так.
В. Соловей
―
Это не наше. Это правда.
В. Дымарский
―
Согласен.
В. Соловей
―
Мы ведем себя не как наследники Толстого и Достоевского. Это чистая правда. Нам надо самим чего-то добиться. Кстати, вот история с Крымом. Обратите внимание, Крым ведь сейчас не фигурирует в дискурсе, потому что Крыма хватило для национального самоутверждения ровно на 2 года – с 14-го по 16-й год. Потом национальное сознание историю эту переработало. Вот Крым есть, но его считают данностью сейчас. Все. Не испытывает национальное сознание никакой гордости.
К. Ларина
―
А что оно испытывает тогда?
В. Соловей
―
Ничего. Просто, Крым – это часть…
К. Ларина
―
Нет, оно что-то испытывает.
В. Соловей
―
Нет. Это, во-первых, уважение к Путину.
К. Ларина
―
На чем машина едет? На каком масле, уважение к Путину?
В. Дымарский
―
А у меня такое ощущение, что Крым не стал своим.
В. Соловей
―
На инерции. Я думаю, что русское сознание его никогда не выбрасывало, не исключало из себя. Все-таки Крым – очень важное место в истории…
В. Дымарский
―
Во-первых, туда побаиваются ездить.
В. Соловей
―
Думаешь? Мне кажется, что это вопрос денег. Мне кажется, что чем меньше у людей денег, тем больше времени они проводят на собственных дачах, а не в Крыму.
В. Дымарский
―
Ну, Крым очень дорогой.
В. Соловей
―
«Так мы не настолько богаты, чтобы отдыхать в Крыму», - говорят люди, которые ездят в Турцию.
К. Ларина
―
Так, постойте. Давайте вернемся к национальному самосознанию. Тогда, если вы говорите, что Крым закончился как матрица.
В. Соловей
―
Как общенациональное переживание.
К. Ларина
―
Тогда на чем едет эта машина всеобщей гордости всех за всех?
В. Дымарский
―
Сирия.
В. Соловей
―
Нет. А нее нет гордости уже всех за всех.
К. Ларина
―
А что у них есть? В коллективном бессознательном.
В. Соловей
―
У людей действительно есть потребность чем-то гордиться. Они начинают искать. Что они находят? У нас действительно очень куцая история. У нас вот единственное общее есть историческое переживание в памяти – это победа в войне. Все. Больше ничего.
В. Дымарский
―
Гагарин еще.
В.Соловей: Россия – единственная страна в Европе, где главный предмет гордости находится в прошлом – победа в войне
В. Соловей
―
Гагарин. Кстати, да. Абсолютно верно. В настоящем нас мало, что стимулирует. Мы даже спортивными победами особо не можем гордиться, которые смазаны из-за деятельности крайне устойчивого, непотопляемого вице-премьера по строительству. И это очень скверно. Что вообще людей сейчас поддерживает на плаву? Вы знаете, у меня ощущение, что они живут с каким-то фатализмом. Вот есть фатализм. Путин, мы проголосовали за Путина, потому что нет ничего другого, а могло бы быть хуже. Вы обратите внимание, вся социология сейчас показывает, что 90%, ладе ВЦИОМ показывает, людей хочет перемен. Да, перемен социально-экономических в первую очередь. Но ведь такого большого количества людей, желающих перемен, у нас не было в стране с 90-го года. Есть колоссальный запрос на перемены.
К. Ларина
―
К вопросу – что такое перемены?
В. Дымарский
―
Хотят лучше жить.
В. Соловей
―
Они хотят лучше жить. Они хотят больших экономических возможностей. Они хотят социальной перспективы. Потому что есть массовое ощущение отсутствия перспективы для себя и главное, что им очень обидно, для своих детей. Почему у нас эмиграция растет? Потому что люди не видят перспективы.
В. Дымарский
―
А растет она?
К. Ларина
―
Конечно.
В. Соловей
―
Она растет. Она заметно растет. Но дело даже не в абсолютных цифрах, а в качестве людей, которые покидают. И очень плохо, что молодежь действительно психологически все больше ориентируется на эмиграцию как на стратегию. Это очень плохо. В нулевые годы этого не было. Кстати, при том же Путине этого не было. Было экономическое процветание. Да, оно было относительным. Но оно было. Главное – были перспективы. Люди вдруг почувствовали, что у них есть будущее, что они могут планировать, что их будущее связано с улучшением, в том числе и жизненного положения. Сейчас ничего этого нет. Это все закончилось. И на самом деле в глубине души, если посмотреть качественные исследования, они ощущают, что эпоха закончилась. Эпоха. Целая эпоха.
В. Дымарский
―
Эпоха Путина?
В. Соловей
―
Вы знаете, да. Я бы сказал, возможно, первая часть постсоветской эпохи. Потому что на самом деле мы только сейчас начинаем выходить из Советского Союза. Вот только сейчас. Потому что Крым и то, что произошло потом, показало, что возродить Советский Союз мы не в состоянии. У нас нет ресурсов. И дело не только в экономических или в военных. Нет моральных ресурсов. Люди этого уже не хотят. То есть ощущение, что мы переходим к какому-то качественно новому периоду в нашей не только жизни нашей с вами лично, а истории.
В. Дымарский
―
Валерий, но, смотрите, это получается, что примеры вот для этого перехода, опять же, все смотрят в сторону советского прошлого.
В. Соловей
―
Совершенно верно.
В. Дымарский
―
Все практики повторяют советские образцы.
В. Соловей
―
Это ужасно. Мы движемся вперед, пытаемся с головой, обернутой назад. Мы боимся посмотреть вперед, потому что как только мы посмотрим вперед, по бокам, мы вдруг увидим, насколько мы отстали от мира. И, более того, это отставание нарастает. А мы не хотим признаться, потому что это означает, что нам надо много работать, тяжело работать. Пора перестать гордиться. Надо делать что-то для того, чтобы наша жизнь стала лучше.
К. Ларина
―
А гордиться-то нечем.
В. Дымарский
―
Как сказал Кирилл Клейменов в своем комментарии. Он говорит: «Да, мы живем короче, чем на Западе, но веселее».
В. Соловей
―
Я бы сказал, надрывнее. Вот этот надрыв я не считаю весельем. Я думаю, что вы согласитесь.
К. Ларина
―
А где, Валерий, на ваш взгляд, произошла эта ошибка? Когда вдруг все это покатилось назад? Я имею в виду именно в таком идеологическом смысле. Когда эта голова повернуласть назад?
В. Соловей
―
Там можно найти несколько рубежей. Но главный рубеж был даже не 14-й год.
К. Ларина
―
Раньше.
В. Соловей: 12
―
й. Это привело к очень сильному страху. К пониманию того, что это общество может быть нелояльно и неблагодарно. Потому что главное чувство, которое было у верховной власти – «вот эти хипстерам дали все – возможность носить брюки с подворотом – а смотрите, что они… они неблаго…да что же это такое? Как же так?». И вот это ощущение того, что здесь можно ожидать от этих неблагодарных людей чего угодно. И стало началом серьезного переосмысления ситуации и серьезных подвижек. Потому что историки будущего, да даже настоящего, которые будут описывать все, что происходило, они заметят качественный перелом не в 14-м году, они заметят раньше. 14-й год, он был подготовлен и вся идеологическая политика, она была подготовлена раньше.Потому что для того, чтобы некоторые вещи проверить, надо созреть, необходимо какое-то время. Поэтому 12-й год. Потому что то, что произошло тогда, в конце 11-го начале 12-го, поверьте, было абсолютной, совершенной неожиданностью для власти. И она это осмыслила совсем не так, как мы с вами. Она это осмыслила как результат заговора, с одной стороны, внешнего вмешательства и внутреннего заговора.
В. Дымарский
―
Иначе быть не может.
В. Соловей
―
И она поняла, что существование массового среднего класса городского несет политическую угрозу, потому что массовый средний класс, он начинает добиваться политических свобод. Ему недостаточно экономического процветания, понимаете. Вот оттуда все началось.
В. Дымарский
―
Отсюда же, наверное, идет вот это стремление к полному огосударствлению экономики.
В. Соловей
―
Абсолютно верно. Проще управлять.
К. Ларина
―
Кстати, да. И выдавливание совсем европейски ориентированных людей из Правительства. Сейчас вас слушаю и вспоминаю. Ага, ведь тогда мы ругались на них.
В. Соловей
―
Да.
К. Ларина
―
Но это абсолютно были европейски ориентированные люди, в гуманитарных сферах стояли. В образовании – Фурсенко, потом Ливанов. А сегодня что? Сравните.
В. Дымарский
―
А как их ругали.
К. Ларина
―
Да. Или Авдеев – министр культуры – к которому я относилась с огромным уважением. Человек тоже европейской культуры абсолютно. И смотрите, что у нас сегодня. И так можно проследить по каждому, включая того же Кудрина.
В. Соловей
―
Совершенно верно. Какой тренд не возьмите, но все уходит корнями именно в этот 12-й год.
В.Соловей: Отношение к РПЦ в самой власти далеко не восторженное. У нее очень много недоброжелателей
В. Дымарский
―
Какая роль во всем этом процессе, как вы видите, отведена РПЦ?
В. Соловей
―
Я не считаю ее на самом деле очень важным участником, честно скажу.
К. Ларина
―
Они, кстати, утеряли, мне кажется, в последнее время какой-то авторитет.
В. Соловей
―
Я считаю, что это очень серьезное преувеличение со стороны либеральной интеллигенции. РПЦ хотела бы претендовать на важную роль, но государство…
В. Дымарский
―
Но абсолютно подчиненную?
В. Соловей
―
В значительной мере она зависит.
К. Ларина
―
А знаете, что. Они как раз пытались стать одной из ветвей власти как раз в ту пору, когда были либералы в Правительстве. А сейчас их подменили. Сейчас их функции РПЦ выполняет Мединский, Васильева. Вот они все. Пожалуйста вам. Зачем вам РПЦ, когда у нас есть Мизулина, еще специальные люди.
В. Соловей
―
Отчасти вы правы, потому что РПЦ – это все-таки институт, который стремится к автономии и к собственному весу. У него есть собственная повестка. Министерство культуры, Министерство образования не могут иметь повестки, отличные от повестки верховной власти, это понятно. И я могу вам сказать, что, кстати, отношение к РПЦ в самой власти, оно далеко не восторженное. Там очень сложное отношение. У нее очень много недоброжелателей.
К. Ларина
―
А как же масштабное влияние этого господина Шевкунова?
В. Соловей
―
Вы знаете, ну какое масштабное влияние?
К. Ларина
―
Преувеличено?
В. Соловей
―
Это все очень серьезное преувеличение. Если у Путина действительно очень хорошие личные отношения с патриархом, это не означает, что такие же хорошие отношения с церковью у тех чиновников, которые стоят, находятся рядом с Путиным.
В. Дымарский
―
Я не уверен, что там какие-то дружеские отношения. Я думаю, что они вполне прагматичные с патриархом. Ну, не знаю.
В. Соловей
―
Виталий, насколько я знаю, что очень хороши и они вполне доверительные.
К. Ларина
―
Что такое путинское политбюро?
В. Дымарский
―
Совбез.
К. Ларина
―
Не Совбез.
В. Соловей
―
Орган, формально который более-менее похож – это Совбез
К. Ларина
―
Но это не он.
В. Соловей
―
Но ощущение, что Владимир Владимирович сейчас не нуждается…
К. Ларина
―
В советчиках?
В. Соловей
―
Нет, он нуждается в советчиках, но те люди, которые раньше могли влиять на принятие решений, такие действительно были, они сейчас на принятие решений влиять не могут. И как очень хорошо НРЗБ: «Те люди, которые могли сказать ''нет'' Путину, их либо уже нет рядом с ним, этих людей, либо они уже не решаются говорить ''нет''». Изменилась модель. Она, кстати, начала меняться тоже где-то с 13-14 года. В 14-м году это уже стало очевидно. И могу вам сказать, что в 14-м году некоторые люди, которые думали, что они могут влиять на Владимира Владимировича, с ужасом обнаружили, что они не только влиять не в состоянии, они могут оказаться под угрозой.
В. Дымарский
―
Тогда у меня вопрос.
К. Ларина
―
Никаких, простите, тайных серых кардиналов там нет?
В. Соловей
―
Там есть люди, к которым он прислушивается более, чем к другим. Безусловно.
К. Ларина
―
Которые не выступают по телевизору часто.
В. Соловей
―
Им и не надо. Игорь Иванович Сечин обладает влиянием. Его вы видите по телевизору. Он обладает, конечно, безусловным влиянием. Антон Вайно обладает влиянием. Но он человек непубличный.
К. Ларина
―
А Чемезов?
В. Соловей
―
Чемезов обладает серьезным влиянием.
В. Дымарский
―
Но разные влияния.
В. Соловей
―
Это не означает, что они диктуют принятие решений. Это абсолютно исключено.
К. Ларина
―
Они могут лоббировать что-то.
В. Соловей
―
Совершенно верно. Но решение принимает только один человек.
В. Дымарский
―
То есть вы хотите сказать, что он совершенно независимо принимает решение? Что он вообще ни от кого не зависит. Просто, есть конкретная история, связанная с Петербургом. Это Европейский университет. Уже все подтверждают, свидетели, что он 3 раза, если я не ошибаюсь…
В. Соловей
―
Ну, и резолюция.
К. Ларина
―
Да, да, да.
В. Дымарский
―
Писал резолюцию. И ничего не делается. Это как?
В. Соловей
―
Это означает очень простую вещь. Что Владимир Владимирович предпочитает стиль правления, при котором он – верховный арбитр. Вот есть группировки, которые находятся в сложных отношениях. Он рассудил. Но он не поднял телефонную трубку, и он не сказал ответственному человеку, он знает, что надо сделать то, то и то.
К. Ларина
―
Значит. Не очень хотел.
В. Соловей
―
А, к сожалению, для Европейского университета, для Кирилла Серебренникова, они оказались в списке мишеней. Это политически опасные субъекты. Политически опасные субъекты должны быть ограничены в своих правах. Но те, кто этот список составлял, они никогда не действуют собственными руками. Никогда этого не бывает. К вам придет Рособрнадзор, к вам придем Эпидемнадзор, к вам придет Следственный комитет и обнаружит, что вы виновны в таких-то, таких-то прегрешениях. Все. И Владимиру Владимировичу показывают, посмотрите, вот есть же документы. Мы-то здесь причем? Есть же закон. Поэтому, когда он говорит, что все должно быть по закону, это выглядит для кого-то издевкой, но на самом деле он верит. Есть же закон. Они нарушают закон.
К. Ларина
―
То же самое, как он комментирует «дело Серебренникова», «театральное дело».
В. Соловей
―
Совершенно верно. Все по закону.
В. Дымарский
―
Чем Серебренников политически опасен? Он вообще не опасен.
В. Соловей
―
Вы знаете, критерии попадания в этот список могут быть очень прихотливыми и, наверное, порой даже забавными, если бы это не имело такие трагикомические последствия. Но главное, что он есть. Есть список мишеней. И лучше в нем не оказываться. Так это называется.
К. Ларина
―
А чем опасен Андрей Зубов? А чем опасен Юрий Сергеевич Пивоваров? Сейчас будем наблюдать очередной судебный процесс, который неизвестно, чем кончится. Мы же понимаем прекрасно, что его будут судить, Пивоварова, не за то, что он… Что он там сделал? Поджег университет свой или что?
В. Соловей
―
Эта машина начала двигаться. Вот ее запустили, и она стала двигаться. Она переминает судьбы, она переминает сейчас жизни. Да, эта деятельность не такого массового размаха, как было когда-то в 30-е годы, но цель в том, чтобы провести то же самое пугающее впечатление.
В. Дымарский
―
Почему я задал этот вопрос? У меня такое впечатление, что эта машина действительно запущена, что он сам уже не может ее остановить.
В. Соловей
―
Нет, конечно. Нет.
В. Дымарский
―
Вот в этом смысле он не полный хозяин положения.
В. Соловей
―
В этом смысле – да. Не бывает абсолютных правителей. Любой правитель ограничен. Он тоже ограничен. Он тоже ограничен ситуацией, обстоятельствами. В том числе людьми, на лояльность которых он рассчитывает. Конечно.
К. Ларина
―
Валерий, скорее скажите, Лаврова переназначат?
В. Соловей
―
Да, скорее всего. Скорее всего переназначат.
К. Ларина
―
А почему вы так решили?
В. Дымарский
―
Мне его жалко, просто.
В. Соловей
―
Жалко. Но, насколько я знаю, замену ему найти не могут и, наверное, не хотят.
К. Ларина
―
Есть ли у Кремля понимание гибельности нынешнего курса?
В. Соловей
―
С точки зрения Кремля этот курс не гибелен. Есть запас прочности, есть адаптация экономики. Высокие цены на нефть повышают запас прочности. Надо просто терпеливо ждать. И для нас, для России, как считает Кремль, откроется благоприятно окно возможностей. Он чуть было не открылось в конце 16-го года после избрания Трампа. Возможно, оно откроется сейчас, когда может возникнуть конфликт между Трампом и Европой из-за иранской сделки. Поэтому надо просто ждать. И в это окно, в эту форточку вклиниться.
В.Соловей: Владимир Владимирович предпочитает стиль правления, при котором он – верховный арбитр
В. Дымарский
―
И никуда они не денутся.
В. Соловей
―
Абсолютно верно. Поэтому с точки зрения Кремля это не гибельно.
К. Ларина
―
Давайте еще задам вопрос. Такой блиц. А может ли на смену людям, сумевшим захватить и удержать власть, прийти кто-то, для кого реально существует понятие морали?
В. Соловей
―
Я считаю, что это вполне возможно. Я знаю, что это прозвучит утопией, но я лично думаю, что возможно все. И тем паче в истории России.
В. Дымарский
―
Поскольку круг этот мы примерно представляем себе, это не зависит от морально безупречного человека.
В. Соловей
―
Я не думаю, что он будет из этого круга. Я бы сказал, что он может выйти из другого.
К. Ларина
―
Слушайте, мы тут искали вместе с «Кольтой» моральных авторитетов. Знаете, сколько набралось? Страшное дело. Там в первой десятке и Захар Прилепин, и Владимир Путин, и парочка айтишников, никому неизвестных.
В. Соловей
―
Я думаю, что с ними в одно поле не вышли.
К. Ларина
―
Да, да, да. Так что, здесь какая-то размытость, с чего мы начали, она сегодня существует на всех…
В. Соловей
―
Уровнях.
К. Ларина
―
… Уровнях. Абсолютно.
В. Дымарский
―
Это не просто размытость, это, просто, еще и раскол общества.
В. Соловей
―
Да, наверное, раскол. Хотя общество, в общем, бы хотело, мне кажется…
В. Дымарский
―
Воссоединиться?
В. Соловей
―
Оно бы хотело спокойной, размеренной жизни. Вот эти истерики, мне кажется, ему надоели.
В. Дымарский
―
Я не уверен. Мне кажется, что как сказал Клейменов…
К. Ларина
―
Как-то у тебя новый кумир какой-то. Что с тобой?
В. Соловей
―
Это решающий аргумент.
В. Дымарский
―
Адский комментарий совершенно он дал: «Они живут долго, но скучно, а мы живем коротко, зато весело».
К. Ларина
―
Не может успокоиться. Раз в 50 лет посмотрел телевизор. Ну что, мы должны заканчивать. Мне не хотелось на Клейменове заканчивать. Я хочу заканчивать на Соловье. Валерий смеется, значит, все-таки можно жить.
В. Дымарский
―
Моральный авторитет.
В. Соловей
―
Я бы посоветовал не отчаиваться. Вот, не отчаиваться.
К. Ларина
―
А куда деваться?
В. Соловей
―
В истории России никогда нельзя отчаиваться.
К. Ларина
―
Это точно.
В. Соловей
―
И перемены, вот мое глубокое и личное убеждение в том, что они придут и наступят быстрее, чем многим кажется сейчас.
К. Ларина
―
На этом и завершим сегодняшнюю программу. Спасибо большое. И спасибо Марине Леляковой за помощь
В. Дымарский
―
Спасибо.