«Высокие лбы» с Димой Зицером
Наших детей делают безнравственными. Наших детей учат лгать, учат тому, что сегодня взрослые говорят, что это белое, а завтра эти же взрослые говорят, что это черное, и еще требуют тебя к ответу, если ты продолжаешь говорить, что это белое…
Поддержать канал «Живой гвоздь»
Е. СЕРВЕТТАЗ: Всем привет! Это «Живой гвоздь». Меня зовут Елена Серветтаз. Я надеюсь, что у нас нормальная картинка. У нас были сложности по видео. И мой гость сегодня – Дима Зицер, прекрасный и гениальный педагог. Я это прочитала в нашем чате уже, Дима, это не я стараюсь вам польстить. Хотя от меня тоже услышите. Всем привет. Спасибо, Дима.
Д. ЗИЦЕР: Не смущайте меня, пожалуйста. Но здравствуйте в любом случае.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Я сразу говорю тем людям, которые смотрят «Живой гвоздь», у вас есть уникальная возможность задать свои сегодня вопросы Диме и свои ситуации расписать. И я их обязательно прочитаю, и вы получите ценные руководства к действию. Дима, если вы не против, для того чтобы просто задать тон, потому что я думаю, что не все зрители все-таки «Живого гвоздя» смотрят ваши эфиры каждый вторник…
Д. ЗИЦЕР: Зря.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Зря. Да-да, зря. Вот чтобы задать тон, и люди понимали, кто сегодня у нас в эфире, я вам прочитаю несколько последних новостей про детей, а вы, хотите – одним словом, хотите – одной фразой, можно даже полуцензурной, реагируйте, чтобы люди просто поняли. Первый раз – в полицейский класс. В одной из школ Красноярского края Российской Федерации детей отправили в специализированный полицейский класс. Раньше в них учились ребятишки постарше, но в этом году решили, что учить хорошим делам нужно прямо с первого класса.
Д. ЗИЦЕР: Мы списком с вами пойдем?
Е. СЕРВЕТТАЗ: Нет, ну почему? Нет, давайте просто по факту сразу.
Д. ЗИЦЕР: Не, ну что по факту, ну что говорить? И так же все понятно. Ну гадость это все. Вы прочли новость – это вы процитировали?
Е. СЕРВЕТТАЗ: Да, да, да.
Д. ЗИЦЕР: Особенно слово «ребятишки» меня радует. Я предлагаю говорить о женщинах «бабенки», а о мужчинах – «мужички». Просто чтобы уравновесить и все было понятно, кто кого дискриминирует и как это устроено. Ребятишки!
Е. СЕРВЕТТАЗ: Вот я сейчас читаю у моей коллеги Лизы Лазерсон в канале: «Детей, которые не поддерживают военные действия в Украине, будут перевоспитывать». Там есть такая активная сургутская школа с активной сургутской учительницей. И она сказала, что нужно создать патриотический клуб, чтобы изменить детей к самому процессу. Вот то есть, я не знаю, дети от родителей услышали, что война – это плохо, ну это я прямо сейчас примитивно, и тут приходит учительница. И очень странно, как они должны, эти дети, себя вести с этой учительницей.
Д. ЗИЦЕР: Слушайте, Лен, знаете, это намного более серьезный разговор, чем просто оценка, потому что, вообще-то, так не бывает. Не бывает такого, что дети дома услышали от родителей, что война – это плохо, и семья против войны, и эти же люди, которые говорят с детьми, видимо, о выборе человека, о свободе и так далее, отправляют ее, извините меня за этот глагол, к этой учительнице, насильнице, очевидно. Ну, в общем, что-то здесь не то.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Дим, но есть очень много людей в России, которые не смогли выехать.
Д. ЗИЦЕР: Кто сказал выехать? Кто сказал выехать? Кто этот человек?
Е. СЕРВЕТТАЗ: Или перейти на домашнее обучение. Подождите, мы про это поговорим. Вот нет у человека шансов. Он ходит, я не знаю, в обычную школу в Сургуте. Это там не Москва, не Питер.
Д. ЗИЦЕР: Он ходит в обычную школу, этот ребенок приходит домой, каждый день рассказывает родителям, что его насильно перевоспитывают, родители говорят: «Потерпи, детка». Такая фантазия у нас?
Е. СЕРВЕТТАЗ: Нет. Я спрашиваю, как родитель должен в этой ситуации поступить?
Д. ЗИЦЕР: Уйти от этой учительницы. Лена, сейчас ваша реплика – «не все могут уйти». Давайте.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Нет, все могут уйти.
Д. ЗИЦЕР: Отлично.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Хорошо, перешли в другой класс. И мы сейчас подбираемся к теме, которую, я думаю, детально нужно обсудить. И в 11 классе ребенку кладут на стол учебник Мединского замечательный, где все украинцы – нацисты, вся Украина – нацистское, ультранацистское государство, Запад похищает наши активы и так далее. Дальше что делать? Куда переходить?
Д. ЗИЦЕР: Значит, давайте так. Если позволите, несколько слов тогда, чтобы получился с моей стороны какой-то подход определенный. Значит, ребята, сейчас я обращаюсь не столько к Елене, сколько ко всем, кто нас смотрит и слушает. Я даю вам честное слово, я очень хорошо понимаю, что мы все – и вы, в частности, и мы, в частности, – оказались не просто в сложнейшей ситуации, мы оказались в ситуации, в которой мы никогда не были и, вероятно, не были поколения до нас, не были наши предки. Это совсем-совсем новая система координат. Это первое.
Я вообще ни разу не сказал, не говорю и не скажу никогда, можете ловить меня на слове, что человек должен уехать или не должен уехать. Это совершенно не мое дело. Это вообще какая-то ерунда совершеннейшая. Но при этом мы должны понимать, что в этой новой системе координат наши, извините за выражение, родительские функции выглядят иначе и звучат иначе. То есть они остаются прежними, но только они намного ярче проявляются. И в тот момент, когда моего любимого человека обижают («обижают» тут самое мягкое слово, которое мы можем сказать после вот этой новости про учительницу), моя родительская задача – его защищать.
Вот это принципиальный момент. И если мы – я сейчас действительно обращаюсь ко всем – если мы в этой точке не согласны, мы, вероятно, уже не договоримся. Я смогу продолжать свою позицию, но эта точка принципиально важная: любимых людей надо защищать, в особенности нужно защищать людей, которые от нас зависят и которые без нас не могут справиться. Вот это очень-очень важный момент.
Я слово вам даю, я очень хорошо понимаю, что ситуация во многих местах близка к безвыходной, но не безвыходная. Это неправда. Это неправда. История про то, что люди не могут уйти, например, на семейную форму обучения. То, что вы сказали. В такой ситуации не могут уйти. Потому что? Потому что жизнь нужно менять. Так ребят, жизнь поменяли за нас. И жить так, как будто ничего не происходит, как будто мы не на войне, как будто не происходит весь этот кошмар и убийства в Украине, мы просто не имеем права. А если мы имеем право, то тогда вперед к этой учительнице и продолжайте и так далее.
Я бесконечно на самом деле и помогаю, и рассказываю, и разговариваю даже с конкретными людьми, поверьте мне, которые мне пишут с утра до вечера, о том, как можно уйти из школы, как это можно сделать. Но одну позицию я не могу принять, я ее не приму – «мы ничего не можем сделать, детка; ну, тебя немного понасилуют, а ты потерпи».
Может, вы слышали, в этом смысле у меня есть метафора, которая не метафора, но представьте себе ситуацию, что вы в маленьком городе, у вас нет большого количества вариантов работы, и ваша жена возвращается домой и говорит о том, что она испытывает сексуальное приставание. Ну, харассят ее, говоря на простом языке. Неужели действительно среди зрителей сейчас есть люди, которые скажут: «Ну что, ситуация безвыходная. Надо потерпеть. Работы-то нет другой».
Мне кажется, это бесчеловечно. А про детей это как бы человечно, потому что ребятишки же они, они же недочеловеки у нас. И тогда мы можем себе позволить намного больше. Я, безусловно, сейчас никого не собираюсь клеймить, я не отношу это к людям, которые нас смотрят и слушают.
Так что, ребят, можно перейти в другую школу, можно перейти в другой класс, можно достать медицинскую справку на время «Уроков о важном», можно уйти на семейную форму обучения. Нет, это ложь, что семейная форма обучения стоит огромных денег. Это просто неправда. Это просто говорят лгуны, которые не хотят, чтобы уходили в безвыходной ситуации на семейную форму обучения. Если вы хотите, мы можем поговорить про разные формы, но я даю вам честное слово, нет, это не так, что это стоит огромных денег, нет, это не так, что родители должны бросить работу, нет, это не так, что нужно все делать за ребенка и портить с ним отношения.
Что касается учебника истории. Переходим или нет? Что делаем? Командуйте, Елена. Что-то у нас со связью.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Мы про семейную форму поговорим, потому что был вопрос. Давайте тогда закончим эту тему, чтобы все-таки люди получили какое-то четкое руководство к действию, раз мы уже эту тему затронули. Слышно меня?
Д. ЗИЦЕР: Слышно, но что-то у нас какой-то баг в сети. Вот не пойму, это у нас, у вас или у меня.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Полина?
Д. ЗИЦЕР: Раз, два, три, четыре, пять.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Так, у меня вроде бы все окей. Я не знаю, как там нас на Ютубе смотрят. Да, раз, два, три, четыре, пять. У вас хорошая картинка, по-моему. По поводу семейного обучения. Как это нужно сделать? Не все читали эти карточки замечательные. Ну вот, я не знаю, возьмем, опять же Сургут или там Екатеринбург.
Д. ЗИЦЕР: Я расскажу. Значит, смотрите, во-первых, ребят, вы не подумайте, что я таким способом зазываю вас к себе на канал. Абсолютно нет. Делайте что хотите. Но два эфира назад первые 20-25 минут эфира моего обычного «Любить нельзя воспитывать» было посвящено этому. Ну извините меня за этот глагол, разжевано было все, разжевано от и до. Вот прям взял и разжевал. В двух словах это так. Серьезно, кому это актуально, чтобы не тратить время, я все равно сейчас не смогу это сделать настолько…
Е. СЕРВЕТТАЗ: Наши аудитории не пересекаются, да.
Д. ЗИЦЕР: В том-то и дело. Поэтому я и говорю, что я не смогу сейчас сделать настолько же подробно. Кому актуально – вперед.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Да, вперед.
Д. ЗИЦЕР: Значит, если на одной ноге. На одной ноге это устроено следующим образом. Статья 17 закона «Об образовании» приравнивает семейную форму обучения к любым другим формам обучения. Это важно. Это значит, что любой человек, еще раз, ребята, любой человек завтра утром может перейти на семейную форму обучения. Его не имеют права не отпустить, его не имеют права не принять в другую школу для аттестации или в этой школе отказать ему в аттестации, если он на семейной форме обучения. Значит, это первое и самое-самое главное. Но сейчас не буду пошагово говорить, как это делается. Делается это, поверьте мне, за один день. Некоторые письма есть. Есть бюрократическая сторона, как обычно, и так далее.
Значит, что предусматривает семейная форма обучения? Самое вульгарное – это то, что представляет себе большинство – мама и папа бросают работу (или мама, или папа, или бабушка, или я не знаю кто) и с утра до вечера сидят, значит, и пилят учебник истории Мединского или что-то там еще. Можно таким путем идти. Но это путь, еще раз, самый вульгарный и, на мой взгляд, самый неэффективный.
А вот самый эффективный путь, во всяком случае, путь, который я люблю больше всего на свете, – это образование учебной группы. Это когда несколько семей объединяются с детьми примерно одного возраста и, например, нанимают тьютора. Значит, как вы понимаете, когда пять, шесть, семь, десять иногда семей сбрасываются, это получаются совсем-совсем небольшие деньги, особенно если тьютор. Вот я всегда очень люблю молодых людей и студентов и так далее и так далее. И они проходят материал, а еще много-много гуляют, а еще много-много ходят в музей, а еще много-много видосики всякие классные смотрят, и много-много чего происходит.
Значит, дальше в зависимости от школы, к которой вы прикрепились (там уж как повезет, но вообще школу тоже надо искать), либо у вас раз в год бывает аттестация, либо у вас два раза в год бывает аттестация, либо бывает аттестация спустя рукава, когда вам говорят: «Сделайте контрольные и пришлите нам», а бывает так, что говорят: «Приходите к нам на контрольные». Надо искать.
Еще один вариант. Не нашли вы тьютора. Я понятия не имею, почему вы его не нашли. Но мой ответ – потому что не искали. Но не важно, не нашли тьютора. Объединились эти самые семьи. И есть такое своеобразное дежурство: один день раз в две недели, например, нужно пропустить работу или раз в неделю. Не знаю, у кого какие возможности. И происходит примерно то же самое.
Семейное обучение – это не нудилово на дому. Это очень-очень важно. Это не в 9 утра встали, сели и пошли уроки, уроки, уроки. Весь смысл в том, вот если б не сука война… Я и до этого всегда советовал семейную форму обучения, если ситуация в школе плохая. Потому что весь смысл в том, что вы сами организовываете учебный процесс так, как удобно вашему ребенку, вам, другим людям рядом с вами. И там чего только ни понапихано может быть. Это может быть совершенно потрясающе. Это форма номер два. Есть еще много самых-самых разных вариантов. Есть варианты один к одному.
Давайте сразу, поскольку я уже наизусть знаю все эти вопросы. Дима, а как же они будут социализироваться? Ну вот и будут социализироваться в учебной группе. А еще про социализацию, ребята, вас тоже обманули. Это неправда, что школа существует для социализации. Социализация – это умение и учение строить социальные связи. А социальные связи, как вы понимаете, мы можем строить где угодно – и в музее, и в песочнице, и на улице, и в бане, и, значит, я не знаю, и так далее, и так далее, и так далее, и в компании.
Так что вот. Но это если совсем-совсем на одной ноге.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Если мы на домашней форме обучения, все равно мы же сдаем экзамен по этому самому учебнику Мединского?
Д. ЗИЦЕР: На семейной. Давайте не путать. Извините, что я вас исправляю. Домашнее – это когда у человека есть медицинские ограничения. Мы говорим о семейной форме обучения. Не дай бог те люди, которые захотят перейти, скажут «домашнее». Их могут неверно понять.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Да, на семейной форме обучения.
Д. ЗИЦЕР: Мы сдаем экзамены, да. Какие?
Е. СЕРВЕТТАЗ: Какие? Ну вот учебник истории. Меня меняет больше всего это… По математике проблем не будет у ребенка. Даже по русскому языку не будет.
Д. ЗИЦЕР: Лена, подождите. История. Ну что же мы все голову крутим нашим зрителям и слушателям? История – необязательный экзамен. Есть два обязательных экзамена. Слушайте, ну ребят, прям ну… Закон «Об образовании в Российской Федерации» все еще очень-очень хорош, как его ни портят с разных сторон. Правду говорю. Да, история и литература, кстати, тоже не являются обязательными экзаменами ни ОГЭ, ни ЕГЭ. Не являются. Точка.
Значит, вы можете сейчас поймать меня, усложнить ситуацию и сказать: «Дим, ну подожди, чувак собирается на истфак». Не надо сейчас ходить ему на истфак. Ему не надо туда ходить. «Дима, у него сломается жизнь». Нет, у него не сломается жизнь. Он находится на войне, еще и развязанной его государством. Значит, ничего с этим нельзя поделать. Помогайте, выкручивайтесь, выбирайте другие институты, выбирайте другие факультеты. Это обидно, я это очень хорошо понимаю, но это несмертельно.
Знаете, я как-то сказал вашим коллегам, между прочим, с «Живого Гвоздя» и вам повторю, как еврей, который поступал в институт в начале 80-х, я хорошо знаю, как это отсеять две трети, потому что они не возьмут туда из-за пятой графы. Ничего. Опыт подсказывает, что обидно очень-очень, но тем не менее несмертельно. И тем не менее ты можешь получить отличную профессию и самообразовываться, и много-много чего делать еще. Не сдавать, не сдавать.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Если история – необязательный предмет, но я как родитель хочу, чтобы мои дети знали историю России, и вы, Дима, какой учебник бы мне посоветовали?
Д. ЗИЦЕР: Я бы посоветовал вам не учебник, я бы посоветовал вам книжки читать вместе с ребенком. Вот только что буквально наша программа не то что меня отвлекла, просто я вам слово даю, что я делал 20 минут назад – я смотрел последний выпуск Радзинского, например, про XX век. Хотя я знаю этот материал очень-очень хорошо, как вы понимаете. Но это потрясающе. Вот так вот надо узнавать историю своей страны. Честно!
Более того, слушайте, мы же говорим об этом безграмотном творении Мединского и компании. При этом есть 37 параграф. Параграф с очень характерным номером, заметьте. Этот параграф 37 – вот то, что вечно все цитируют. Слушайте, может, не попадется, может, я не знаю, придется сплюнуть через левое плечо. Но вот мой совет, если от меня хотят совет. Я очень-очень редко даю советы прямые и личные. Ну, возможно, зрители это знают. В данном случае – не сдавать, не сдавать. Это вот тот случай, про который Михаил Михайлович Жванецкий вечно говорил: «Запах чем хорош? Тебе пахнет – отойди». Пока есть возможность отойти, и дай бог, чтобы она была, не подходить туда, вот к этой грязи не подходить.
Е. СЕРВЕТТАЗ: … твердо сказал. Он говорит: «Леля, вы так слишком много ищите справедливости. К нам домой пришел как раз Жванецкий и сказал моей маме: «Ты ищешь справедливость? Я тебе скажу, где она находится – в словаре на букву “с”». Это как раз то же самое, наверное, к этому можно отнести.
Теперь смотрите, мы поговорили про детей, про родителей, а вот теперь я учительница, не знаю, в сельской школе, не важно, или в Москве и мне нужно проводить идеальный «Урок о важном». Как мне, учительнице, сделать, чтобы не потерять работу, не подставиться, чтобы дети меня не записали там на диктофон, не выложили и не отдали под суд через полицию?
Д. ЗИЦЕР: Я сейчас буду вам отвечать, я уже успел подумать, что сейчас, конечно, те, с кем мы не знакомы, сочтут меня за такого педагогического экстремиста. Но в данной ситуации, в этой системе координат я педагогический экстремист. Если это учительница, не важно, сельская или городская… И учитель может работать честно. И есть такие учителя, и есть такие школы, и есть такие возможности. Более того, такие учителя будут всегда. Всегда будут учителя суперпорядочные и честные, и профессиональные. И в нацистской Германии были такие учителя. Ну, книги про это написаны.
Так вот, если у вас есть возможность работать честно – работайте. Вот пока вот так вот сюда не пришла вот эта… Знаете, объяли меня вот до души моей, сказано в Священном Писании. Вот пока не объяли до души, мне кажется, надо работать и «Уроки о важном» проводить. Потому что а что плохого в формулировке «Уроки о важном»? Это крутанская история. Если мы примем за основу, что у каждого свое важное (у тебя – свое, у меня – свое, у Николая – свое, у Ольги – свое), и вот так мы будем строить занятия. И такое бывает.
В ситуации если учительница, ну вот как вы нарисовали, только что обрисовали эту ситуацию, учительница не может делать то, что она считает нужным, она вынуждена обманывать детей, она должна ежесекундно бояться начальства и так далее, ну вы знаете, какое слово я скажу, правда? Потому что я его уже сказал про детей. Я скажу про учительницу – уходить. А что же, где же эта учительница будет работать? А учительница будет работать с теми самыми детьми, о которых мы поговорили 10 минут назад.
Вот знаете, две недели назад произошло это событие. Не знаю, оно у вас освещалось или не на «Живом гвозде». Пермская школа №12, когда директор была поставлена в невыносимую ситуацию и не могла – Елена Рыковцева, по-моему, ее зовут – и не могла продолжать работать, она вынуждена была встать и уйти, и за ней ушли 11 учителей. 11 – это очень много. А за учителями пошли дети.
И вот когда я говорю о тех самых тьюторах и о тех самых учебных группах, ребята, так именно так это и происходит. Теперь вселенский вопль поднимают на тему того, что как же, какой кошмар, а мы-то хотели, чтобы у нас было, как было до 24 февраля. Ребят, не будет. Еще раз, это безнравственно. Поступать так, не думать так. Думайте как хотите, естественно. Да, это безнравственно. Мы оказались в другой ситуации. Эта учительница или учитель…
Слушайте, у меня в предпоследнем выпуске было два учителя, которые на разные лады задавали этот самый вопрос. «Вот что делать, если я чувствую, – молодой человек говорит, – если я чувствую, что через шаг я вынужден буду врать детям. Более того, я знаю, что на меня написали уже два доноса. Нам что в этой ситуации делать?» Уходить.
Я добавлю тоже на всякий случай, потому что обычно вслед этому говорится что-то про призвание, и начинается вот этот вот самый корчаковский комплекс педагогический наш. А как же ты бросишь детей? Нет, ребята, это не про бросить детей, это про нравственный выбор и, между прочим, нравственный пример.
И эти самые дети, с которыми мы работаем, они же не недолюди, как вот думают те, кто пишет слово «ребятишки», рассказывая о новостях каких-то. Такие же люди, как мы с вами. И они очень хорошо понимают в этой ситуации, когда нам невыносимо. Если мы продолжим, мы предадим себя и их, между прочим, заодно. И если им повезло и в этом смысле Всевышний послал им семью, которая в этой ситуации разделяет взгляды учителя, они уйдут на семейное обучение и встретят там того самого учителя. Вот что будет.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Помимо слова «призвание», еще слово одно, которое в России часто слышу, звучит это слово «патриотизм». Потому что я сама поучилась в других странах, а дети мои никогда в России не учились и не рождались там, и повезло. Почему слово «патриотизм» так часто в российских школах звучит? И почему практически никто никогда его не произносит в западных школах? Хотя здесь говорят, например, про республиканские ценности, про какие-то права и свободы и обязанности. Почему патриотизм?
Д. ЗИЦЕР: Слушайте, почему патриотизм, нам объяснил Салтыков-Щедрин давным-давно. Видимо, проворовались, говорит нам Салтыков-Щедрин про людей, упоминающих патриотизм, которые давят на патриотизм. Слушайте, а вообще эти люди ведь очень стараются, чтобы мир для нас был черно-белым. Это же принципиальная задача. Эта задача важнейшая. Им нужно, да почти любому государству, кстати, но в данном случае мы обсуждаем вот эту штуку, мир черно-белый. Потому что чем мы с вами сложнее, тем сложнее, как вы понимаете, нами управлять, тем сложнее нами манипулировать.
А что касается патриотизма, ну это же такая довольно простая история. Мы же понимаем, к моему огромному сожалению, что людей сплотить можно в первую очередь, например, если их напугать (так же, как с животными), например, сказать им, что они в опасности, например, воззвать к самым неприятным их чертам, которые есть во всех нас, безусловно, например, нажать на то, что ты самый лучший. Почему я самый лучший? Ты что, дурак? Потому что все остальные-то хуже. И так хочется принять объяснение на этом уровне. А если до этого позаботились и сделали меня простым, то я его приму. Это суперкруто.
Слушайте, патриотизм… Действительно очень-очень жалко, что это слово сгорело, потому что патриотизм – это же круто. Патриотизм – это дом, в котором я живу. Патриотизм – это улица, по которой я гуляю. Это бабушка моя – патриотизм. То есть то, что является базой для патриотизма – это умение в этом доме наводить порядок иногда. Это боль, ужасная, сумасшедшая боль, когда что-то не получается и когда рядом с тобой лежат кучи дерьма, или кто-то гадит на этой улице. И это попытка изменить эту ситуацию. Вот что такое патриотизм.
А то, о чем говорят эти люди – это совершенно никакой не патриотизм. Это я даже не знаю что. У меня вообще иногда слова теряются, когда мы это обсуждаем. Это не патриотизм, это попытка манипулирования людьми, это превращение людей в толпу умышленное и преступное. Это очень-очень важно.
Так что вот поэтому. Потому же, почему Украина, как вы сказали, ультранацистское государство в этом учебнике. Потому же, почему в том же учебнике говорят о том, что нацизм, который привел к Великой Отечественной войне, Вторую мировую в принципе забыли, привел к Великой Отечественной войне, это западное течение, оказывается. Вот поэтому же. Потому что кругом враги, и нас хотят победить и лишить нас… Чего лишить? Всего лишить. Слушай, не задавать дурацкие вопросы. Вот так это устроено.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Дима, я не могу все равно, если вернуться даже до 2014 года… Нет, это, скорее всего, 2015 год. Я тогда жила во Франции. «Шарли Эбдо» и еще целый ряд терактов (в кошерном магазине в Париже и так далее). И когда ты видишь на каждом окне в Париже французский флаг, ты испытываешь просто, я не знаю, такой подъем. И боль – она общая. И ты эту боль со всеми разделяешь, понимаешь. И тебе не нужно ждать, что тебя кто-то призовет на Площадь Согласия выйти и сказать же «Je suis Charlie» и так далее. Но когда я вижу российский флаг, и сейчас все там написали, что Серветтаз – русофобка, как всегда, эти люди, получается, у нас украли не только слово «патриотизм», но гораздо больше, чем просто это понятие.
Д. ЗИЦЕР: Ну, так или иначе, да. Но давайте так, они украли, но мы-то с вами получаемся соучастниками, как ни крути. Неприятно это произносить и осознавать. Но что, мы были под наркозом?
Е. СЕРВЕТТАЗ: Платим молчаньем за причастность свою.
Д. ЗИЦЕР: Вот и платим молчаньем за причастность к своему, совершенно справедливо. Да, Галич.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Во французской школе, опять же по старой памяти, когда ты заходишь в школу, у тебя на входе портрет президента. Неважно, Олланд, Макрон, может быть, Марин Ле Пен, не дай бог. Это нормально или нет? Это такой tricky question, потому что мне кажется, что когда Олланд – это нормально, а когда Путин – вообще нет.
Д. ЗИЦЕР: Нет, нет. Во-первых, я бы в своей школе никогда не повесил портрет президента, где бы ни была моя школа.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Государственная школа, республиканские ценности, учишься за счет государства. Почему нет?
Д. ЗИЦЕР: Подождите. Я объясню. Вы же спросили меня. Вот это важно. Вы спросили меня, а не с точки зрения… Я понимаю, какой в этом смысл, к слову сказать. Но я бы нет. Я бы нет, потому что мне кажется, что ценности, особенно у детей, не должны быть навязаны сверху. То есть они не должны действовать по принципу: это то, что есть. Значит, разговаривать про президента – круто, решить вместе, что мы хотим повесить портрет президента – круто. И так далее. Но вот входить и утыкаться, мне кажется, жалко. Жалко с точки зрения педагогики, с точки зрения инструмента. Окей.
Но тут действительно нет никакой проблемы. Я скажу вам почему. Потому что это президент, он так или иначе отражение чаяний людей, которые его выбрали. За школу, вот пока ребенок идет в французскую школу – это 12 лет, правда же? – за 12 лет этот портрет поменяется трижды. Это такая круть. Слушайте, это потрясающая история. Это само по себе педагогический акт. То есть сам по себе факт, что лицо будет меняться или, может, он останется, я не знаю, на второй срок, значит, мы про это поговорим с детьми и так далее, мне кажется, это очень-очень дорогого стоит.
Мне кажется, что, опять-таки возвращаясь в первый пункт, в мою личную оценку, мне кажется, что если президент просто висит, где его повесили, и это не сопряжено с очень серьезным и глубоким процессом с детьми на тему выборов, на тему демократии и так далее, это не стоит, в общем, ничего.
Но ситуации здесь очевидно разные. Так что я понимаю, почему во Франции вам ок, а в России вам не ок. Ну все понятно абсолютно. Потому что в России это данность, это совершенно искусственная данность. В России вот это все флагоцелование, гимнопение, возникшее по щелчку, и как это происходит в школах, вы, наверное, знаете, а если вы не знаете, я вам расскажу, вот на отвали в 99%. А 1% мы видим по видео, то, что происходит. Это все наоборот происходит.
Самое главное ведь что случилось-то? Наших детей делают безнравственными, понимаете, какая штука. Наших детей учат лгать, наших детей учат тому, что сегодня взрослые говорят, что это белое, а завтра эти же взрослые, в прямом смысле слова завтра утром те же взрослые говорят, что это черное, и еще требуют тебя к ответу, если ты продолжаешь говорить, что это белое. Это происходит направо и налево. Вы знаете, как меняются показания по истории по тому самому учебнику истории. Вы знаете, как меняются оценки войны. Вы знаете, как одни и те же политики с разницей в один день иногда изменяют собственную речь на 180 градусов.
Это, к моему огромному сожалению, плевок в будущее, вот извините. Что бы ни произошло, это плевок в будущее. Потому что, еще раз, это выдается за норму и, к моему огромному сожалению, многие дети прочтут это как норму, вот прочтут. И будет нехорошо, короче говоря. Уже нехорошо.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Последний вопрос по учебнику истории, вообще по истории в целом для школы. Я не знаю, когда я, например, в России учила историю, там даже Вторая мировая война, она мне представлялась в одном свете. Когда я переехала на Запад и училась уже на Западе, я очень много нового узнала и вообще про союзников, и про Нормандию и так далее, и про то, какую роль сыграла в Америке. Нам даже про Америку никогда ничего не говорили.
Вот в Америке не так давно вышла книжка одной журналистки, ее зовут Кристин Ламб, она называется «Our Bodies, Their Battlefield». И в этой книге говорится очень много про сексуальные преступления против женщин в ходе как раз Второй мировой войны. И очень много свидетельств было собрано этих самых преступлений, совершенных советскими солдатами в отношении немецких женщин. Вот когда-нибудь в российской школе, я просто так гипотетически, может, риторический опрос, будут говорить про военные преступления в Украине, про то, как вели себя эти звери там?
Д. ЗИЦЕР: Вы знаете что, я ведь не знаю. Я, конечно, не Кассандра. Я понятия не имею, будут говорить или не будут говорить. Но одно я вам могу сказать абсолютно точно: вот пока не проговорят и про Украину, и про Вторую мировую войну, это будет нравственно выжженное поле. Вот это абсолютно точно. Потому что сейчас абсолютно ведь понятно, как этот виток произошел. Не были приведены люди все, мы все к этому самому душевному и духовному счету – и вот колесо крутанулось еще раз. Оно будет крутиться бесконечно, пока этого не произойдет. А что должно произойти, вы спрашиваете меня? Опять у нас там что-то…
Е. СЕРВЕТТАЗ: Да-да-да, что должно произойти? Потому что, например, что случилось на Западе, когда люди увидели концлагеря сами, когда их туда привезли, им показали, что происходило, что делали нацисты? Вот когда они это увидели, тогда что-то начало двигаться.
Д. ЗИЦЕР: Так вот ну вы ж только что рассказали, что надо сделать, да? Значит, нужно так, чтобы увидели, нужно так, чтобы не отвертелись. Должна быть ситуация и ситуация, кстати говоря, очень-очень больная, очень больная, но тем не менее, когда отвертеться нельзя. Ну, мы знаем, что происходило в западной части Германии, каким образом проходило вот это излечение, очень медленное, между прочим, на десятки лет, на десятки лет, и изменение, и переосмысление, и переоценка и так далее и так далее и сколько понадобилось времени, чтобы выросло первое здоровое поколение.
Вот оно вчера выросло, между прочим, это поколение. Вчера, да. Это я в какой-то момент тоже отдал себе отчет, что вот те самые 40 лет, о которых про Моисея говорят, что он водил евреев по пустыне, я вдруг понял, что это не метафора. Я просто посчитал разные периоды вот в таких ситуациях, и везде получается 40 лет. И это, в общем, плохое сообщение, конечно, потому что 40 – это много. Но быстрее не получается, судя по всему.
Так что вот так. Говорить, разговаривать, открывать людям глаза. Но, к моему огромному сожалению, это возможно только системно, потому что с нашими близкими, наверное, мы и так как-то разберемся с вами и они с нами.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Дим, я должна сделать небольшое рекламное объявление, и дальше идем очень быстро. Итак, на shop.diletant.media у нас новая книга, называется «Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея». Первая полная подробная биография отца атомной бомбы Джорджа Роберта Оппенгеймера. Наверное, кто-то уже посмотрел фильм Кристофера Нолана. Именно эта биография легла в основу сценария нового фильма. Успейте купить прямо сейчас. Одна из главных публицистических книг года и обладатель Пулитцеровской премии. Есть ли у вас к этому кино вопросы? Вы посмотрели «Оппенгеймер»?
Д. ЗИЦЕР: Нет, я не смотрел, к сожалению.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Не смотрели.
Д. ЗИЦЕР: Еще не смотрел. Смотрела моя младшая дочь. Пришла, в общем, довольно довольная, но рассказывать не стала, потому что не любит, когда я спойлерю, и сама это не делает, даже по моей просьбе.
Е. СЕРВЕТТАЗ: У меня есть одна подруга, она родилась в Хиросиме как раз и посмотрела это кино в Японии. И сказала, что к этому фильму по-разному относятся люди, которые росли в Токио, как ее подруга, и люди, которые выросли в Хиросиме, как она сама. Потому что каждый год она как раз делала оригами и в каждой семье были погибшие или пострадавшие. А еще самое ужасное, она говорит: «Мы видели тех бабушек и дедушек, которым посчастливилось выжить, пережить эту трагедию». Вот люди по-другому воспринимают.
Д. ЗИЦЕР: Уверен, абсолютно уверен.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Да. Есть такая новость на этой неделе. Стало известно, что 8,5 тысяч участников войны в Украине и их детей по квоте поступили в российские вузы в 2023 году. Бюджетных мест не хватило, и вузы зачислили их за свой счет. Это любимая тема Алексея Венедиктова. Вот давайте представим, что в этом вузе бюджетном сейчас очутились люди по квоте, участники войны, и люди, которые против войны. Он, например, Алексей Венедиктов, дает такой пример. Я с ним не согласна. Он уверен, что в будущем дети Алексея Навального и, скажем, внуки Владимира Путина будут ходить в одну и ту же школу.
Вот как выстраивать эти отношения людям, которые сейчас в этом вузе встретились, люди, которые окажутся за одной партой, пусть даже через 40 лет, с совершенно противоположными взглядами, которые были по разные стороны не то что баррикад, но фронта?
Д. ЗИЦЕР: Ну, что будет через 40 лет, мне ответить легче, чем то, что происходит сейчас. Я объясню. Потому что у меня есть ответ. Потому что это вытекает из предыдущего нашего обсуждения. Если произойдет, вот этот самый душевный счет будет приведен на уровне страны и на уровне людей, тогда не будет ни одной проблемы, если за одной партой через 40 лет сядут внуки, я не знаю, Навального и Путина или там внуки, видимо, Навального и правнуки Путина. Ну давайте как-то, да?
Потому что они в этот момент будут приведены – сами собой будут приведены и историей – к этому счету, потому что произойдет вот эта гигантская переоценка. И тогда, возможно, они и будут говорить о разных взглядах, возможно, они и будут вспоминать своих предков, которые оказались вот в такой ситуации. Однако это, в общем, совершенно человеческая и очень понятная система координат.
Что касается людей, которые оказались сейчас в университете, слушайте, у меня нет им совета, потому что они оказались в жуткой ситуации. Они оказались в жуткой ситуации: на уровне государства обесценивают их знания, их желание учиться, их стремление к будущему и так далее и так далее.
Ну, не знаю. Ну кто я, чтобы давать советы? Мальчишки были безумны. Продолжаем цитировать «Петербургский романс», да? К чему им мои советы? «Лечиться бы им, лечиться, на кислые ездить воды. Они ж по ночам: “Отчизна! Тираны! Заря свободы!”». Им не нужны мои советы. Я думаю, что будут люди, которые не выдержат и уйдут, просто уйдут. И даже не по идеологическим причинам, а потому, что выдержать собственное обесценивание – это вообще человеку труднее всего, мне кажется. Я думаю, что будут люди, которые смогут сжать зубы, закрыть глаза и идти вперед, и говорить: «Я иду к своей цели. А то, что рядом со мной тут оказалось… Ну, я руки помою».
Не думаю, что здесь можно дать единый совет, как себя вести. Нужно очень-очень хорошо подумать, нужно очень-очень хорошо понять, расставить приоритеты и, ну что, вперед. Не поможем мы им, но поддержать можем. Помочь – вряд ли.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Это, справедливости ради, не сегодня случилось. Потому что когда я в своей молодости училась, успела поучиться на журфаке МГУ, я поступила в 2000 году, у меня на курсе постепенно начали появляться люди, которые были бойцами в Чечне. Их было не так много, как сейчас будет людей, которые вернулись с СВО, но тоже нужно было как-то это принимать и понимать или там абстрагироваться и на это не смотреть.
Д. ЗИЦЕР: Вообще, это, между прочим, очень интересно. Это может быть вообще темой для отдельного разговора. Я вот благодаря вам сейчас об этом подумал. Это вообще очень интересно, как государство дает награду, медальку в виде университета. Может, они до этого и не собирались в университет никакой или их дети, а тут – на вот получи, вот такое вот есть, вот ты, значит, вхож в академический мир. Это любопытно. Но, не важно, сейчас действительно мы завязнем, если начнем серьезно про это говорить.
Но тут действительно на всякий случай происходит обесценивание со всех сторон. Вот это тоже часть вот этого лишения морально-нравственного базиса. Это вот оно все. И если я еще год назад думал о том, что это происходит спонтанно, спорадически, сегодня мне кажется, что это происходит системно. Вот системно, специально они это делают и специально обесценивают, и специально ставят людей в такую ситуацию, и специально детей насилуют, специально, все умышленно.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Я еще одну мысль для вашей медитации на эту тему. Быстро просто скажу, чтобы она у вас осталась. В Швейцарии, например, не так ценят высшее образование, где я сейчас живу, где учатся мои дети. Им сразу говорят: «Ты знаешь, ты можешь быть вообще водопроводчиком и получать 6 тысяч. И все нормально будет у тебя в жизни. Нет плохих профессий. Пожалуйста, не хочешь высшее образование – получи какую-нибудь профессию и иди живи спокойно». В России очень круто, когда у тебя есть диплом… и твоя жизнь. Да, поэтому это работает там.
Д. ЗИЦЕР: Потому что нужны формальности. Это же не только в Швейцарии так происходит, так происходит, вообще-то, везде. Давайте я вам представлюсь, с 1990 года я израильтянин. У меня так сложилась жизнь, что в 1990 году мы уехали из России. Тогда думали, что навсегда. Ну и в Израиле абсолютно то же самое было. И потрясающе. И это так абсолютно на 100%. Среди моих троих детей у старшей есть высшее образование, хотя она вообще не собиралась его получать, у средней нет, младшая сейчас вроде собирается поступать (через год посмотрим).
Ну, абсолютно это ничего не значит. Конечно, нет. А это в том-то и дело, потому что это ведь ярмарка тщеславия. Очень важно то, что происходит внешне. Очень важны позы, очень нужно не быть, а слыть, короче говоря. Это вот эта идея. Согласен с вами.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Да. Идем дальше. У нас третья тема осталась – про релокантов. Я хотела там еще свои частные вопросы позадавать кроме того, что мне сказал наш продюсер обязательно сделать. Но я сначала об общем, а потом к частному.
Обратная ситуация, зеркальная. Прямо сама видела здесь в Швейцарии. Беженцы с Украины, сначала с Донбасса, потом Киев, оказываются здесь в Швейцарии, приходят в школу, где учатся русские дети тоже, их родители бежали от мобилизации. Мальчик, который видел кровь и прошел через кровь, хватает ребенка и говорит: «Ты из России?», «Путин – хубло» пишет на школе. Я просто специально цитирую с ошибкой, чтобы нас не включили из эфира. Как родителям российским объяснить вот это поведение ребенка, чтобы не было вот этого накала ситуации. Как вообще ребенку в такой ситуации вести? Вот с украинским… А как российского ребенка успокоить в этой ситуации?
Д. ЗИЦЕР: Ну, во-первых, нужно сказать… Тут давайте поговорим про системный подход в двух словах. Вообще-то, это очень во многом дело школы. И это важно. Я надеюсь, что швейцарская ваша школа хорошо это понимает. Это дело школы любой в любой стране, потому что в тот момент эта ситуация сложная, но эта ситуация офигенная, извините.
У меня в классе такое происходит, потому что мы можем открыть, мы можем говорить о разности. Не об одинаковости, о которой всегда все годы в России все призывали говорить, об одинаковости, и считали, что таким образом можно победить буллинг, тем, что мы вместе, тем, что мы единый кулак. Это просто коврик для буллинга, это базис для буллинга. Буллинг можно победить, только если мы понимаем сначала, чем я отличаюсь от других, а потом – чем ты отличаешься от других, а потом – как нам строить взаимодействие и так далее. Это история номер один.
Что касается общей ситуации. Как объяснить российскому ребенку? Слушайте, ну объяснять, объяснять сложность чувств. Ведь этот там украинский мальчик, ну давайте допридумаем вместе ситуацию, он может сделать это в эмоциональном порыве, и мы его поймем, безусловно, а может сделать, потому что он тоже не чувствует себя, чувствует себя немного упрощенно в определенном смысле. Не в смысле, что он в чем-то виноват, как вы понимаете. Усложнять. И того, и другого усложнять. Нет другого лекарства.
И помнить о том, что у нас нет с вами цели посадить мальчика из России рядом с мальчиком из Украины. Абсолютно нет такой цели. И отнестись к ним по-человечески. И понять, что если ребенок из Украины физически не может сейчас пока находиться с ребенком из России, даже понимая, я столько про взрослых таких случаев знаю, я думаю, что и вы, даже понимая, что это очень сложно, даже понимая, что этот мальчик конкретно ни в чем не виноват, да, развести, абсолютно точно. Вообще ничего нельзя проделать. Вот и все.
А дома продолжать, если мы еще раз говорим про этого русского мальчика условного, выдуманного, объяснять и объяснять, объяснять и объяснять, и в этот момент рассказывать о том, как быть с собственными эмоциями, с собственными порывами и как справляться с желанием немедленно ответить, и говорить о том, чем человек отличается от животного, между прочим (а именно тем, что может собственные порывы сдерживать). И свободой воли он отличается от животного в первую очередь. И как этой свободой воли можно распорядиться. Слушайте, это очень сложная тема и очень важная тема, конечно.
Вот опять у нас какое-то запаздывание, видимо. А вы меня слышите хорошо и вовремя?
Е. СЕРВЕТТАЗ: Да, да.
Д. ЗИЦЕР: Я просто время от времени теряю вас. И я угадываю, что вы сказали. Надеюсь, что это не влияет на общее качество эфира просто. Но если видите и слышите нормально, то поехали, все в порядке. Может, это запаздывание какое-то.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Я тоже надеюсь. Многие мои коллеги сейчас живут в Нидерландах, в Швейцарии, во Франции и так далее, переехали с детьми и отдают детей в частные школы на английском языке. Опять же, я как человек, который часть своей сознательной жизни прожил во Франции, мне кажется, что это ужасная ошибка, когда ты не пытаешься выучить язык и интегрироваться в местное общество. Это мое мнение. Ваше мнение как педагога. Вот переехал человек, куда отдавать: в школу на английском (не знаешь, где окажешься потом) или в местную?
Д. ЗИЦЕР: Я скажу, и вы не подумайте, что я придираюсь. В первую очередь не надо никого никуда отдавать, не надо относиться к собственному ребенку, как к багажу. Это не игра слов. Я по одному из образований филолог. Это не игра слов.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Окей.
Д. ЗИЦЕР: Нет-нет, это не в ваш огород камень, вы не волнуйтесь. Именно эти люди так и говорят: «Я отдаю ребенка». Куда бы ты ни отдавал ребенка – выйдет фигово. Вот не важно, куда ты его отдаешь. Или «я посылаю ребенка в пионерский лагерь». Это же не слова. Мы также можем сказать: «Мой ребенок идет». Их дети идут в школу. Это взрослый… И ничего не поделаешь, наши глаголы, они отражают наши мысли и наши поступки. Ну куда ты денешься? Мне кажется, это вопрос для семейного обсуждения в первую очередь. Я далек от того, чтобы сказать, слушайте, пусть идет в французскую школу или пусть идет в английскую школу.
Не знаю. У людей разные обстоятельства. Может, ваши знакомые приехали в Нидерланды и собираются там пожить год, а потом ехать дальше. А может, они приехали с ребенком, которому 16 лет, ему надо доучиться год, и в этот момент интеграция очень-очень важна. Но тогда интеграции надо достигать другим способом, а сейчас надо школу заканчивать. И если человек знает английский язык, пусть он спокойно получает свое IB на английском языке или DP. Значит, мы говорим, видимо, про это, если они идут в школу на английском. Я думаю, что история вот такая.
Но на эту тему, вы знаете что, особенно с детьми помладше, у меня есть совет, которого вы не спрашивали, но на близкую тему зато. Не надо никуда торопиться и надо выйти из истерики – и тогда все будет хорошо. Вот эта история про то, что мы приехали, срочно нам нужно сделать вид, что все происходит, как было раньше, срочно рутина должна быть скопирована с прежней рутины: если человек ходил и занимался живописью – он должен заниматься живописью, если он учил английский – значит, он должен учить английский.
Это вообще не так. Наши дети в травме иногда намного больше, чем мы, потому что в относительной системе координат они намного больше там прожили. То есть у них жизнь в школе – это половина их жизни иногда в каком-то случае или две трети их жизни. И в этом смысле нужно дать им возможность отойти и поддержать. И иногда даже, если есть возможность, не сразу в школу бежать. Такие страны есть. Это не во всех странах можно. Так что скорее вот так. А дальше – английская, французская… Я абсолютно согласен с вами, что нужно жить в той стране, в которую ты приехал. Это правда. Но есть разные способы просто и разные обстоятельства.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Еще вопрос от релокантов. Вы как раз в начале эфира сказали, что любое государство пытается упрощать и делать все черно-белым. И не только Россия. Но есть же страны все-таки, опять западные, мне кажется, они в меньшей степени упрощают и говорят как раз, что мы все разные, мы все очень объемные. И теперь вопрос, внимание. Люди из Азербайджана приезжают на Запад, работают в западной компании, и тут в школе их детям говорят есть ЛГБТ+, женщина с бородой в библиотеке – специально сейчас все это привожу – читает ребенку книжки, а мальчикам можно прийти в юбке на урок, если им того захочется. В российских Телеграм-каналах это так представляется.
Д. ЗИЦЕР: Это мы сейчас с вами по стереотипам, конечно. Ну, допустим, да.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Ну да. Но есть такое правда реальное опасение. Люди с Кавказа когда приезжают сюда с такими строгими ценностями, устоями и так далее, как им воспринимать эту школу? Нужно ли идти к учительнице? Потому что у меня как раз был такой знакомый, который пришел к учительнице и сказал: «Не надо нашему ребенку про ЛГБТ рассказывать». Какая реакция должна быть у родителя?
Д. ЗИЦЕР: Откуда я знаю, господи! Слушайте, во-первых, два слова на тему государства, которое на Западе устроено иначе. Так какой ценой оно устроено иначе, это государство? Просто государство жители этих стран держат за одно место или за несколько мест и выхода нет никакого.
Поверьте мне, если эта хватка ослабнет, вот демократическая хватка, назовем это так, государство скурвится, мы с вами глазом не успеем моргнуть. Любое. Потому что невозможно, находясь на вершине власти, невозможно не сойти с ума, как мы с вами понимаем. И с ума можно не сойти, только если время от времени тебе либо пощечины дают, либо разговаривают хотя бы с тобой, либо ставят тебя на место, либо напоминают, что ты служащий на самом-то деле. Так что нет-нет.
Слушайте, какое-то плевое количество десятков лет назад совершенно похожая была ситуация и сопоставимая уж точно. Так что нет-нет, любое государство, повторюсь, на мой взгляд, хочет нас упростить. Просто в Нидерландах есть инструменты для усложнения, для противостояния вот этому самому процессу.
Что касается людей из Азербайджана. Ну не знаю, давайте не про Азербайджан, а каких-то людей, у которых другие ценности, чтобы мы совсем в стереотипы не сваливались. Но я думаю, что им надо очень-очень хорошо знать, куда они едут, и очень хорошо знать, в какую школу идет их ребенок, и исследовать эту тему.
И если они предложат в этой школе урок на тему собственной инакости, я уверен, что это будет воспринято с восторгом. Но моя собственная инакость потому и существует, потому что существует твоя собственная инакость, понимаешь, какая штука. И именно это опять задача школы. Мы все время, видите, неминуемо сваливаемся в мою профессию. Так что на самом деле поступать им так, сделать так, чтобы другие поняли, как устроен их ребенок, как устроены они сами, инициировать это. Но, ей-богу, ну вот вы в Швейцарии, ну что, откажут людям в таком уроке, вам кажется, нет?
Е. СЕРВЕТТАЗ: Не откажут, не откажут.
Д. ЗИЦЕР: Ну и все. Мы с вами придумали только что.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Да. Что сделать для того, чтобы ребенок в новом классе… Вот он пошел в местную школу на местном языке. Как ему помочь? Не знаю, пять каких-то советов. Ну, это как-то по инстаграмному, наверное, звучит, но что сделать родителю, чтобы он легче адаптировался, не чувствовал себя каким-то забитым, неполноценным, потому что все говорят на французском, на немецком?
Д. ЗИЦЕР: Один совет я дам. У меня многих нет. Один, если можно.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Да.
Д. ЗИЦЕР: Совет будет такой. Слушайте, сделайте все, что от вас зависит, чтобы вашему ребенку было хорошо с вами. Всё. Больше ничего не надо делать. Ничего не надо делать. Потому что если это будет так – к вам придут и о помощи попросят, и вы точно поймете, в какой момент нужно оказать поддержку и так далее.
Это немножко перекликается с тем, что мы говорили до этого. Принять себя в состоянии разлома. Потому что понятное дело, что в тот момент, когда человек переезжает, у него меняется все, у него по нему проходит этот разлом. И принять это и не делать вид, что все зашибись, что все прекрасно. Потому что в тот момент, когда вы перестанете делать вид, что все прекрасно, ваш ребенок получит право быть собой и получит право поплакать у вас на груди, между прочим.
Это и есть лучшая поддержка – подставить вот это плечо, на котором он может поплакать. И это очень-очень крутая штука. Ничего не надо делать искусственно. Честно-пречестно, спокойно займитесь собой. Это даст вам право заниматься собой – и тогда вы будете заниматься друг другом.
Про школу. Ну ничего не надо делать. Будем надеяться, что ваш ребенок в хорошей школе, что, если он будет приходить счастливым из дома, ну, счастливым относительно, но тем не менее, в нормальном состоянии, в комфортном состоянии из дома и будет радостно уходить домой, потому что там его примут, потому что ему не будут говорить: «Ты фигово учишь свой французский. Смотри, мы уже два месяца здесь, а ты пока еще только “мерси”, “пардон” и никуда дальше», если ничего этого не будет, и с французским все будет нормально. Всё.
Е. СЕРВЕТТАЗ: У нас, по-моему, минута до эфира. Тогда такой вопрос. Мы много всего озвучили. В российском образовании, у России в образовании есть еще шанс? Вот если мы говорим про эти…
Д. ЗИЦЕР: Нет. У меня будет короткий ответ. Нет, ни одного шанса у российского образования как у системы нет. Знаете, я очень много об этом говорил. Вот как раз в 2014 году так получилось. Даже не из-за начала войны, а просто потому, что ситуация выглядела так, что вот хуже, хуже и здание все больше начинает крениться и так далее. Сегодня системно, если мы говорим о системе (мы уже поговорили о том, как это происходит), система разрушает собственные основы, разрушая нравственность, разрушая мораль, подменяя одно другим и так далее и так далее.
Что мне важно сказать успеть? Что это абсолютно не означает, что в России нет блистательных, гениальных учителей. Еще раз, они есть, и они будут всегда, но системно они существовать не будут. Почему я и говорю бесконечно: ваш ребенок попал в беду, вот попал вот в эту ситуацию – уходите из системы, пока можно. На сегодняшний день абсолютно законно и можно. А дальше будем думать о том, как эту систему восстанавливать (не восстанавливать на самом деле, а строить) и как сделать так, чтобы попали туда учителя другого типа (это возможно), и как говорить о педагогической люстрации (я уверен, что об этом говорить необходимо и нужно).
Ну, в общем, короче говоря, вот такой грустный ответ у меня вам, Елена, под конец.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Спасибо огромное. Дима Зицер. Ищите на Ютюб-канале «Любить нельзя воспитывать». И также там, по-моему, у вас есть целое расписание, где люди в каких странах могут с вами встретиться.
Д. ЗИЦЕР: Это правда. Можно просто зайти на канал Димы Зицера и в плейлистах все найти, это правда. Спасибо большое.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Спасибо огромное.
Д. ЗИЦЕР: Спасибо.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Всего доброго.
Д. ЗИЦЕР: Пока.
Е. СЕРВЕТТАЗ: Всем счастливо. Пока.